Дневники
Жаворонкова Андрея Константиновича

1938-1941

Малое Алфёрово и округа

Одиннадцатая тетрадь

Март 1941 г.

5 марта. С большим трудом я сегодня поднялся с постели. Чувствую головную боль. До ушей нельзя прикоснуться – в них усиленный жар. В школу пришлось не пойти.

6 марта. Болезнь начинает усиливаться. Я с колхозниками поехал в больницу. Врач прописал лекарства для ушей и для утомления половой жажды. Правда, порошки для последнего аптека выдала, но капель не было.

7 марта. Пятница. Болезнь разыгралась во всю ширь. Она приковала меня тяжёлыми зловещими цепями к постели. Голова трещит. В ушах стучат наковальни, кто-то бьёт тяжёлым молотом. Разъезжается удалая кибитка – ямщик поёт звонкие песни. Что со мной будет?

Послал 7 писем. Тане в Ленинград, Николаю Трофимовичу в Литву (Олита), Михаилу Тарасовичу в Польшу (Стависки), брату Ване в БССР (Горичичи), в УССР Сане (Запорожье), Якушеву в Смоленск, Ване Васильеву в Читу.

Ночью не спится. Приходится ворочаться и охать. В голову лезут какие-то чертовы сны: похороны в Вязьме, моя речь над гробом. Школа. Теряю ремешки, приобретаю лычки. Старухи. Приходится прятаться. Меня ищут. Я убегаю. С большой жадностью приходится кушать горох. Горох – к болезни.

8 марта. В школе вечер. Постановка. Толпы собирается много. Идут куракинские, уваровские. Там будет весело. Танцы, игры. Но мне не приходится быть. Мне грустно, тяжело, мучительно, больно.

На улице ребята кричат:

– Андрей, идём!

– Болею, друзья!

9 марта. Воскресенье. Посетили мой больной организм Рыбаков Михаил, Ипполитов Василий, Дмитриев Ал. Молодцы ребята! Товарища не забываете. Мне стало легче. Кажется, я выпил бокал рому и стакан бальзаму. Обед. В ушах начинает колоть. Мой организм тошнит. Я начинаю мучаться, страдать, переносить. Я устроил чистилку. С правого уха пошёл слабый гной, с тухлым, вонючим, отталкивающим, головоболезненным запахом.

Вечером вышел на прогулку, на свежий воздух. Начинает быстро темнеть. Я пошёл по направлению к трассе. Я вижу, как качаются макушки елей. Но их грустного призывного шума мне, по-видимому, больше не услыхать. Иду по деревне. Детвора бегает, улыбается, но их голосков мне не слыхать. Временно или навсегда? Я потерял самый ценный, дорогой орган – слух.

10 марта. Понедельник. Встал с постели. Посмотрел дневники. Около моего окна ученики старших классов. Мои друзья по скамье идут в школу. Их взоры обращены ко мне, на моё окно. Да как мне хочется увидать близких друзей, ребят. Хотя в школу мне не охота показываться.

Идя с Издешкова, Евгений Тимофеевич зашёл проведать меня. Ему 32 года. Он холост. Преподаёт химию и естественные науки. Знания имеет, но передать их ученикам полностью не может. Мешает этому один природный недостаток – заикание. Если бы не это – всё бы было отлично. Он добрый человек. Склонен больше делать добра, чем зла. Отношения с учениками товарищеские, хотя многие из нас не ценят это во благо. Многие махаевски, грубо, невежественно относятся к нему. Многие из них злорадно над ним смеются. И вечером (особенно прошлый год) можно слышать возгласы, доносившиеся с тёмных уголков: «Козёл! Бородатый! Бя... Б---я». Много ещё невежества, серости среди нашего брата.

Спустя минут 15 после посещения Козлова меня посетил старый товарищ Рыбаков Михаил Ефремович. Он секретарь комсомольского комитета и сегодня спешит на бюро райкома. Он молодец! Справедлив, честен, товарищеские качества искрятся в глазах.

11 марта. Вторник. Спал на печи неспокойно. Бока болят от голых кирпичей. Что-то кусало моё тело. Не то клоп, не то ещё какая блошь. Встал поздно. На улице светло и свежо. Окна освобождены от покрова льда, что доказывает тёплую погоду. Окна светлые, прозрачные.

К обеду пошёл усиленный снегопад. Снег шёл около 7 часов. Под вечер затих.

Зашёл нищий, в лице которого я узнал Яшу Сергеева (Болохнятского). Одежда его жалкая, оборван, ноги обутые в галоши, разбитые в мысках и на пятках. Грязный. Лицо истомлённое. Всё же он весело смеялся, улыбался. Мои слова казались ему чудными, от которых он всё больше и больше веселел. Среда, обстановка воспитания сделали его дурачком. Много на Руси нищих, несчастных, проклинающих свою горькую судьбу... людей... самих себя... О!

Читал «Квентина Дорварда». Сильная книга по изображению чувства, переживания. Описана Франция XV века. Описания природы скудны. Характеристика лиц бедна, внутренних порывов, сердечных позывов – велика и огромна. Это большая заслуга автора – Вальтера Скотта. Квентин – рыцарь. Покровитель беззащитных женщин.

После второй смены навестил меня Чуркин Вася. От него я этого не ожидал. Большое спасибо ему. Он рассказал довольно много. Сообщил о том, что Александра Тимофеевна находится в больнице. Заболела крепко. Ночью, на лошади быстро доставили в больницу. Братья Пименовы (Коля и Илья) большие сволочи, заразы, душегубы. Да, действительно они эгоисты и серые. Посетили дом Горшковой. Вот новая неожиданная история: два дома (Горшковых и Младова Иосифа) ведут ожесточённую борьбу, дуэль из-за женихов. Сколько в них клеветы, склок, ябед – трудно передать.

В избе ужасно холодно: мёрзнут руки, пальцы в ногах. Дрожь пробирает по телу, хотя опрянут в пальто. Обстановка моя – самая бедная из всех обстановок товарищей по школьной скамье. Мой дом – хлев, двор. Грязно, холодно, неуютно.

Рамы одинарные, окна хорошо не замазаны. Потолок доживает последние дни: одна матица уже опустилась над печкой на 60 см по сравнению с остальными. Двери гнилые, плотно не закрываются. Всё это отталкивает от плодотворной работы, угнетает, в теле больше лени, небрежности, грубости, самоуспокоения, беспечности. Но нет! Мой организм не таков. Перенесу всё: холод, стужу, обстановку. Хотя на это отдам 10 лет жизни. Какая мрачная моя юность...

13 марта. Четверг. Организм оправился, и я пошёл в школу. Дорога показалась что-то длинной. Спешил я в школу. Встретил знакомые лица ребят. Звонок. Я занял мужественно свой пост, влился в ряды глупых учеников. Сдал нормы на «ПВХО». Комиссия поставила «5». На листе бумаги я записал как бы отчёт:

5 дней тому назад болезнь приковала меня тяжёлыми, зловещими цепями к постели. Она душила, корчила меня. Я долго страдал, мучился, переносил, переживал. Многие минуты в голову лезла мысль о смерти. Я с великим мужеством, терпением, выносливостью решил перенести удары болезни. Я прямо, открыто, жестко глянул болезни в лицо, в её пожирающие, ненасытные глаза. Огненного взгляда болезнь испугалась, без борьбы сдала свои позиции и быстро покинула пределы моего больного организма. Я повеселел: мог встать с постели, умыться, покушать и сесть за письменный стол, где дрожащим почерком и слабым, утомлённым умом мог занести несколько строк в доказательство. Жизнь хороша и прекрасна! Но некоторые порывы, минуты огорчают её. Болезнь – первый продукт, огорчающий жизнь человека.

Наилучшим драгоценным, неоценимым лекарством, бальзамом против болезни – посещение больного его близкими друзьями, товарищами, делающее больному внушение, луч на выздоровление, взгляд женщины, тревожащий сердце, нервы, зовущий на какие-то подвиги, борьбу.

Вечер был тихий-претихий, скрип полозьев был слышен на 3 км. Небо было чисто. Луна светила так, что можно было читать газеты. Звёзды были, но их можно было перечесть. Хороши такие ночи. В эту ночь трудно спать молодому, ему хочется провести с подружкой сердца.

14 марта. Пятница. От сильного холода в избе не хочется вставать из-под одеяла, с нагретого, тёплого места. В избе ужасно холодно. Мать посылает в лес за дровами. Я сознаю, что это необходимый продукт питания для печи, без которого нельзя жить, существовать. Я болею, или это у меня уже такая выработалась незаметная привычка противиться, возражать, противопоставлять. Они говорят, читают, заклинают, дают наставления – а я лежу.

Баба каким-то чужим голосом вопит:

– Чёрт, бродяга... Лодыря надо кормить маткиными лепёшками до 20 лет! Как куда пойдёт, сдачи не принесёт! Только мастер жрать, ***** (оскорбительное высказывание) ! А работать – нет. А как за девками бегать – первым, куды там...

Чёрту не надо было бы штаны покупать, пусть бы тогда за девками побегал, муде голое. Лучше бы хлеба купить! Без него в 10 раз лучше было бы. Дров летом приготовили, кормить бы не надо его. Зимой наняли бы.

Покупай ему штаны, рубашки, а он будет у школу ходить такой бусулай. *** на ему больше у нас (нецензурная брань). Белые штаны продам! Продам и баста! Хочет жениться. За дурака никакая не пойдёт. Тогда совсем замучает матку, хотя она сейчас чуть жива...

Мать говорит:

– Толька на собраниях мастер говорить, как надо любить матку. А сам... бессовестный. Нахал. Если не устанешь, пока с Горлова приеду – не дожидайся... Топором голову срублю. Были же у меня ребята! А этот чёрт... Дурачок. Молокомером картоху будет мерить, воду носить. Да ещё говорить – где? На собрании. Дурачок.

Боже мой, боже мой! Что делать? С ума сойдёшь. Нет нигде поддержки. Родная мать восстаёт против сына. Где это... что это такое. О, ужас! О, стыд, позор... Пришлось с Петей поехать в лес. Срезали 2 ёлки – ему и мне. Конь шёл легко по насту. Наст держит великолепно даже лошадь.

15 марта. В школе стрелял из мелкокалиберки. Из 50 возможных выбил 40. Мой левый глаз молодец.

Мать заботливо и по-матерински относится. Даже советует надеть сапоги и беленькую рубашку и пойти на вечеринку, которая сегодня у тётки Дарки. Там будет тётка Домна и её сестра Даша, которые довольно уважают меня, смотрят как на будущего зятя.

Пришлось разговаривать с Дашей. Ей 23 года. Высокая, лицо красивое, в душе много смеху, ласки.

Толя стоит с другим рутнером, педантом, который едва-едва окончил 6 классов.

Лунная ночь. Кругом тихо. Видно на далёкое расстояние. Природа сама подсказывает, толкает на любовь.

16 марта. В районе стрелковые соревнования. Я здесь крепко подкачал. Миша Рыбаков , Вася Васин и я собрались пошамать, но денег нет. Собрали около двух рублей, заказали 12 стаканов чая, свой домашний хлеб, мясо, сало. Поели коммунально. Этим характеризуется студенческая жизнь. Последний кусок – пополам. Всё вместе: кури, пей, гуляй, собирайся вместе, обсуждай вопросы.

18 марта. В школе был митинг о Парижской коммуне. Доклад делала Фурсевич, она часто бросала взгляд на меня. Я её люблю. Как признаться? Вот вопрос. Неужели она меня оттолкнёт, отвергнет, жестоко насмеётся надо мной, назовёт учеником, негодяем. Как быть? Но любовь мне необходима, как воздух, как хлеб насущный.

Неужели я её люблю за то, что не знаю? Нет. С каждым днём я узнаю её всё больше и больше, и любовь моя возрастает по прогрессии. Я должен набраться мужества и признаться устно или письменно.

19 марта. Получил письмо от брата Петра. Письмо, по-видимому, пошло не по направлению в Ленинград, ст. Волосово, а в Крым. Это благодаря моей рассеянности. Точно Пагонель. Только его рассеянность принесла большую пользу, а моя – братский упрёк, от которого через письмо делается просто нехорошо, совестно, приходится краснеть, точно перед живым. Дал быстро ответ. Брат! Братское письмо, как ты велико, громадно, трудно сказать, описать.

20 марта. По литературе писал контрольное сочинение за III четверть. «Литературные движения 60-70 годов XIX века». Писал, придерживался правила: мыслям простора – словам тесно. Сделал три незначительных ошибки. П.М. поставил «хорошо».

В деревню приходила Фурсевич. Пришлось побеседовать о литературе. Она начитанная, разбирающаяся в жизни девушка. Она прочитала довольно много книг. Дюма (сын и отец), Вальтер Скотт, Виктор Гюго, Майн Рид, Сервантес и много других. Когда вышли из помещения и разошлись в разные стороны, она смотрела на меня с жадностью. Нам хотя бы не приходится разговаривать с ней о любви. Но без слов можно понять, что мы любим друг друга. Но наше положение: я ученик, она учительница, хотя не учит меня.

На собрании пришлось довольно покраснеть за мать, за её некультурное невежество, серость перед учителями (в особенности перед М.С.), которые сегодня в колхозе проводят собрание по докладу тов. Вознесенского на XVIII партконференции.

Стали говорить о яйцепоставках. Она «высказалась»: «Последние скоро яйца оторвут у мужика!» Подхватили бабы, сидящие у порога. Я от совести чуть не сгорел. Так было совестно – трудно передать. Весь разгорелся. Уши красные, щёки налились румянцем. Я не смотрел на М.С. Она понимала меня.