ВОСПОМИНАНИЯ
Апполоновой Нины Алексеевны
(1928 г.р.)

Жизнь от разрухи до разрухи

Каждый год перед 9 мая почтальон в посёлке Издешково приносит по адресу ул. 2-я Ленинская д.44, кв.5 поздравления с Днём победы от президента России.

В этом аварийном доме с обрушенным над лестничной клеткой потолком живёт Нина Алексеевна Апполонова – ветеран войны и труда. Она очень гордится тем, что получает поздравления от президента и бережно хранит их. Нине Алексеевне уже идёт 88-й год, ей довелось видеть посёлок Издешково полностью сожженным и разрушенным немцами во время войны, она восстанавливала и строила его своими руками. Работая после войны по 16 часов в сутки, без отпусков, выходных и зарплат, она не предполагала, что придётся увидеть через много лет, как посёлок будет медленно разрушаться и вымирать в мирное время… Теперь ей приходится настойчиво обращать внимание поселковой администрации на аварийное состояние своего дома. Ответ – равнодушие. Нина Алексеевна человек сильного характера и боевой закалки, привыкла отстаивать свои интересы ещё в советское время. При этом она считает, что тогда проще было добиться своего. Нине Алексеевне в своё время доводилось подписывать конверты так: «Москва. ЦК партии». На письмах, которые теперь приходят от президента, указан адрес «Москва. Кремль». Когда в поселковой администрации её в очередной раз встретили с недоумением: «Как? Вы ещё живы?», она ответила: «Я вас всех ещё переживу!».

Нина Алексеевна родилась 28 мая 1928 г. и жила во время оккупации в деревне Урюпино. Она помнит деревню Истойлово, мешавшую строительству трассы Москва-Минск, и деревню Акжель (Гжель), в которой жили заключенные, строившие трассу. Ей было всего 13 лет, когда началась война. Осмысление многого, что тогда пришлось увидеть и пережить, пришло позже. Так Нина Алексеевна поняла, что они, дети, помогали партизанам, сами того не ведая. Конечно, в её повествовании не исключены ошибки памяти – ведь, сколько лет прошло... Это не уменьшает ценности её воспоминаний, они остаются окном в прошлое, через которое мы можем увидеть и ощутить атмосферу окрестностей Алфёрова в предвоенные и военные годы.

Вся семья Нины Алексеевны внесла большой вклад в дело борьбы с фашизмом. Её отец и брат погибли на войне. Мама Марфа Тимофеевна была связной у партизан. Три брата мамы - Спиридон Тимофеевич Тимофеев, Семен Тимофеевич Тимофеев и Анатолий Тимофеевич Орлов сражались на фронтах Великой Отечественной.

Нина Алексеевна рассказала:

Семья Алёши Киреева из Истойлова

Мои родители были крестьяне. Папа Алексей Киреевич Киреев (1898 г.р.), мама - Марфа Тимофеевна (родилась в 1902 году). В семье было 5 человек детей. Я была вторым ребёнком. Младше меня были брат 31-го года рождения – Анатолий, сестра Июлия с 37-го года (она родилась 4 июля, в семье её называли Юля), сестра Лида с 40-го года. Был у меня старший брат 23-го года рождения. Он погиб в 1944-м году в Калининской области. Брат писался как Алёшин Михаил. Деда нашего звали Киреем. Поэтому все мы были Киреевы. Брат не хотел быть Киреевым. Отца в деревне все звали Алёшей – никогда не называли его Алексеем, только Алёшей. Вот брат в школе и записался по фамилии Алёшин. Брат мой говорил, что он Алёшин, а не Киреев.

В Издешкове была сельхозтехника. Отец работал там разъездным механиком. Он был партийный. В Новом и Старом Истомино не было председателя. В 40-м году отца перевели туда работать председателем колхоза.

Издешково – Истойлово - Урюпино

Когда отец работал разъездным механиком, мы жили в Издешкове, рядом с сельхозтехникой. В Издешкове было тогда три школы. Одна была переделана из старого вокзала, а за железной дорогой, ближе к сельхозтехнике, построили новую школу. Эта школа была одноэтажная, но большая. В ней учились до 7-го класса. Старый вокзал - это 8-ой, 9-ый и 10-ый классы. И была младшая школа - деревянное здание, где учились до 4-го класса. Вся округа ходила в школу в Издешково. По три класса было на одной параллели! В посёлке были и льнозавод, и известковый завод, и сельхозтехника была… Народу было много.

В Издешкове проходили большие базары до войны - вся округа собиралась. Там продавалось всё, что только душе угодно, приезжали автолавки.

Переехали в деревню мы только тогда, когда отца поставили председателем работать. Наша деревня называлась Истойлово. Там рядом карьер был – в Акжели (Гжели). В 35-м году стали строить трассу Москва-Минск. Строили её заключенные. В карьере у Акжели добывали камень, возили его на трассу. Заключенные жили в Акжельской церкви. Помнится, что церковь эта была из красного кирпича, один купол был повыше, другой - пониже. Немцы эту церковь взорвали, когда отступали.

Наша деревня Истойлово было около самой трассы, стала мешать. Нас выселили. Мы перестроили наш дом пятистенку на Урюпино.

Мама работала в колхозе. В колхозе людям нравилось, потому что в куче работали. Трактора коллективно заказывали в сельхозтехнике. Праздники были - все собирались, премии давали, концерты ставили...

Я пошла в 36-м году в Издешковскую школу. В 4-ый класс я уже ходила с Урюпино (это был 40-й год). От карьера до Издешкова шла узкоколейка, по которой возили камень на известковый завод. Она проходила рядом с нашей деревней. По этой узкоколейке я ходила в школу. Я хорошо училась. У меня была только одна четвёрка по русскому письменному, а остальные были пятёрки. Как только контрольная, то хоть одну ошибку, но обязательно я сделаю! В 5-м классе мы уже начали изучать немецкий язык – это пригодилось, когда немцы к нам пришли. Дуже ни о чём я не мечтала, но хотела закончить школу и поступить в какой-нибудь институт. Но конкретно я ещё не определилась, какую профессию я хочу получать. Война всё нарушила.

Я пошла в 36-м году в Издешковскую школу. В 4-ый класс я уже ходила с Урюпино (это был 40-й год). От карьера до Издешкова шла узкоколейка, по которой возили камень на известковый завод. Она проходила рядом с нашей деревней. По этой узкоколейке я ходила в школу. Я хорошо училась. У меня была только одна четвёрка по русскому письменному, а остальные были пятёрки. Как только контрольная, то хоть одну ошибку, но обязательно я сделаю! В 5-м классе мы уже начали изучать немецкий язык – это пригодилось, когда немцы к нам пришли. Дуже ни о чём я не мечтала, но хотела закончить школу и поступить в какой-нибудь институт. Но конкретно я ещё не определилась, какую профессию я хочу получать. Война всё нарушила.

Когда началась война, мы жили на Урюпино. Мне было 13 лет, но я уже работала в колхозе. Брат Михаил в это время закончил семь классов и учился в сельхозтехникуме под Смоленском. 22 июня было воскресенье, он был дома. Молодёжь пошла в Издешково на базар. На базаре и танцы были, и с гармошками ходили. Ребята из деревни туда с гармошками отправились, девчонки за ними пошли. Не прошло и часа, как они вернулись - бегут, плачут... Что такое?! Война...

Радио в деревнях ещё тогда не было. В посёлке Издешково на столбе был большой громкоговоритель. Так и узнали, что война. Отцу пришла повестка, его сразу забрали на фронт. Письмо от него мы получили только одно. Оно было короткое, всего три-четыре строчки. Он пропал без вести.

Вскоре у нас в деревне остановилась воинская часть. Наши военные были размещены по домам, у них было много машин. Стали доходить слухи, что немцы близко. У речки военные построили блиндаж. Мы посмотрели и также себе на огороде сделали - выкопали землянку «на всякий пожарный»... Всё, что можно было, унесли в землянку. Хоть мы, дети, и маленькие были, но все копали, помогали.

Стали доходить слухи, что немцы совсем близко. Военные стали покидать деревню – это было отступление наших войск. Мой брат Михаил и папин двоюродный брат 1924-го года рождения упросили начальника военной части взять их в армию. Он их взял. А перед Вязьмой наши войска попали в окружение. Начальник им сказал: «Ребятки, идите домой! Мы в окружение попали». Он предупредил их, чтобы не шли по трассе, указал, какими деревнями пройти, чтобы не попасться немцам. Ребята были одеты в гражданскую одежду, они вернулись домой, когда немцы уже были в деревне. От немцев ребята хоронились: то в землянке прятались, то ещё где-то, только, чтобы немцам на глаза не попадаться.

Ещё, когда наши войска стояли, немцы бомбили часто - и трассу, и линию. И на нашу деревню бомбы падали. У нас на огороде одна бомба взорвалась. Потом, когда немцы были, то наши бомбили…

Немцы – эпизоды войны

Брат ушёл с нашими войсками, а утром мы глянули - едут немцы... на машинах... Мы, конечно, попрятались в землянке. Немцы сразу выгнали население из домов, выкинули наши вещи. Пока эта часть стояла, мы жили в землянках. Только эта часть уехала - другая приехала. Деревня около трассы - немцы останавливались постоянно. И зимой мы тоже жили в землянке, только ставили бочку и использовали её, как печку. Спали на соломе. Немцы в это время жили в нашей хате.

Иногда останавливались такие немцы, что пускали нас в дом. Они жили в спальне и в средней комнате, а мы ютились около порога - там спали две маленькие сестры. Ещё кладовка была в доме. И в ней мы жили. Там у нас койки стояли. Когда печку в доме топили, нам разрешалось что-нибудь себе сварить.

Как-то вышел немец из комнаты в нашей хате, подал мне котелок супу и сказал на чисто русском языке: «Покорми маленьких и помой котелок». Я от неожиданности разинула рот. А он увидел, что я остолбенела, и говорит: «Никому не говори, что я по-русски говорю! Даже матери не говори!». Мы с неделю с ним так разговаривали. Человека четыре немца в то время жили в нашем доме, рация у них была. Идут они до порога вместе, а он последним – я вскакиваю и честь ему отдаю! Он засмеётся, бывало, мне в ответ честь отдаст и по голове потреплет...

При немцах всякое было. Были и «власовцы» - это русские, которые были за немцев. Население их дуже презирало. В нашей деревне был бывший заключённый из Акжели. Он взял себе жену из нашей деревни Урюпино. По имени его никогда не называли - его все звали «тамбовский волк». Старостой при немцах тогда выбрали дядю Фёдора (отца Ваньки - друга моего брата Михаила), а этот бывший заключённый всеми командовал, всем вредил. Староста ничего плохого никому не делал, но его всё равно судили после оккупации. Ни за что его судили, народ заступался. А «тамбовскому волку» ничего не было, он своей смертью умер после войны.

Помню ещё одного «немца», который по-русски разговаривал. У нас была молодая корова. Её немцы забрали, когда только приехали. Корова была боевая, она от немцев убежала, домой пришла. А у соседей корова была старая, пузатая. Немцы брезговали, не брали её. Сосед попал в окружение, вернулся и был дома в то время. Он помог зарезать нашу корову на две наших семьи. А их корова осталась. Уже в 42-м году другой немец говорит этому соседу по-русски: «Режь корову, а то солдаты заберут». Сосед опешил от этого и спрашивает: «Как же я зарежу её один?». Тот немец повёл его в сарай и пристрелил там корову. Тоже сказал не говорить никому ничего.

У этого соседа был пацан с 30-го года. Пацан был сорвиголова. Он, бывало, лазил в немецкие машины. Жрать-то нам нечего было... А он залезет в машину, буханку хлеба нам кинет - мы схватим и уходить... Были случаи, что стоявшие у нас в деревне немецкие машины взрывались, когда отъезжали за деревню к трассе. Наверное, пацан этот что-то с ними делал… любопытный был. Потом он подорвался на мине вместе с моим братом.

Вспоминается, что были мы, дети, как-то на улице. Это была весна 42-го года, было утро, было солнышко. Вдруг видим: летят три немецких самолёта бомбить в сторону Вязьмы. Откуда ни возьмись – наш «истребок»! Этот «истребок» как начал крутиться между немецкими самолётами… и спереди, и сзади… И вдруг один самолёт падает! Недалёко от деревни падает – за речкой. Немцы в нашей деревне стоят, смотрят, мы – пацаны, стоим, смотрим… падает… Немцы говорят: «О! Руссишь капут!». Мы заплакали, жалко было… а немцы побегли в сторону железной дороги. Мы плачем и вдруг глядим: немцы вчетвером несут на палатке своего. Оказалось, что наш самолёт сбил немецкий. Сперва мы плакали, а потом мы заплясали: «Ура! Ура! Дойч капут!»

Был однажды такой случай. Через дом от нас жили два брата - дом был на две семьи. Папина сестра была замужем за одним из братьев - младшим. Он был в армии. Старший из братьев был «белобилетник» - у него было что-то с лёгкими, его не брали в армию. Их сестра жила до войны в Москве, а на лето приезжала в Урюпино. Когда началась война, она оказалась в деревне. В основном, она жила у старшего брата. Я иногда бывала в их доме, у тёти. Вот, однажды вечером сидели мы в спаленке (в половине тёти), а немцы были в соседней комнате. Было темно и на улице, и в избе. В половине старшего брата немцев не было в тот раз. В спальне окошек не было, а в комнате окна были занавешены. И вот эта женщина – сестра хозяев дома, решила подшутить над немцами. Она заскочила в сени в половину младшего брата, гулко хлопнула бутылкой и громко крикнула: «Партизаны!». Немцы тут же все врассыпную! Один из них заскочил к нам в комнатку и полез под кровать. Лез он под кровать и нам показывал, что, мол, матка, я добрый, я добрый! А мы понять ничего не можем... что происходит-то? Чего немцы переполошились так? Мы-то звука не слышали... А он лопочет: «Я добрый, я добрый...». А остальные немцы - кто куда!!! Кто к нам под койку, кто на печку залез! А кто под печку к ухватам сунулся! Пришла сестра к нам, смеётся... но ничего не объясняет. Мы так и не поняли, что произошло.

Я к себе домой пошла - мы через дом жили, меня проводили. Была луна, было очень светло. На утро приехали немцы, которые с фронта были. День-два побыли и уехали все. И только потом мы узнали, что произошло: немцы с испугу наложили в штаны. Утром, когда приехала другая группа немцев, они заставили тётку Полю стирать их шмотки. Она принесла в избу ванну. Немцы накидали туда свою одёжу. Тётка взяла большой ведёрный чугун, вскипятила воду и кипяток залила в ванну (вшей-то у немцев было много). Как завоняло на всю избу! Она схватила ванну, вынесла её и вывалила всё на снег. Принесла ещё воды, облила всё водой и палкой пошурудила... потом шмотки их на забор палкой накинула... Так немцы боялись партизан...

Узнали мы всё уже после, когда наши пришли. Разговорились как-то женщины между собой, и выяснилось всё. Тётя Поля сказала тогда сестре своего мужа: «Не знала я, что это ты сделала! Стирала бы ты тогда, а не я!».

Немцы были такие вшивые! Я таких вшей больше никогда в жизни не видела! Они у них были какие-то зеленоватые, какие-то нечеловеческие... Одно время немцы делали нары, но, когда фронт рядом был, им было уже не до этого, они спали на соломе. Немецкие солдаты сидели на соломе и щёлкали по вшам пальцами. Пока немцы стояли, помыться нам было негде. А, когда немцы уезжали, мы всё ошпаривали кипятком, солому из дома вытаскивали. Было нам очень тесно: печка, тут же кровать - один на другом спали. Однажды, когда немцев была полная хата, мама скинула верхние толстые чулки и положила их на пол. Утром посмотрела: а чулки как живые - от вшей шевелятся! Она нам сказала с печки не слазивать. Пошла, намочила половик, собрала на него вшей и бросила в печку.

Дети - «партизаны»

Старшие начали «партизанить». Если партизаны и приходили в нашу деревню, то мы не знали, партизаны они или нет. Нам, детям, уж точно об этом никто не говорил. Это уже после войны мы разговорились с мамой - она, оказывается, помогала партизанам. А нас, детей, использовали для сбора информации.

Направо от почты в Издешкове до войны была пожарка. Там сделали магазин. Говорят, что там были связные партизанские. В этом магазине продавались всякие брошки и бусики. Женщина молодая (не более 40 лет ей было) работала в этом магазине. Мама посылала меня в этот магазин, давала три голубеньких марки (это были немецкие деньги). Мама меня наставляла, чтобы я сначала подала три марки и посмотрела, что мне дадут на них. Только потом я должна была подать одну марку. Я так и сделала. Подала три марки - продавщица дала мне бусы. Потом я подала одну марку. Женщина в ответ протянула мне немецкую брошечку. Я принесла всё это и отдала маме. Нам, детям, не объясняли ничего. А это, оказывается, были какие-то условные тайные сигналы для партизан... Иногда мама говорила сначала спросить что-то у продавщицы.

Однажды нам надо было узнать, есть ли трубочка под железной дорогой на 286 километре, и нет ли там рядом мин. У меня была двоюродная сестра Полина. У нас в Санькове была бабушка, и мамина сестра тоже жила в Санькове. За бабушкиной избой сразу начинался лес. Рядом был овраг с мелким кустарничком. Немцы боялись там стоять. В середине октября 42-го года мама послала меня и двоюродную сестру Полину вечером в Саньково. Сухо тогда было, ни дождей, ни снега не было. Нас провожал брат и его друг парень Ванька. Часов в 10 вечера мы должны были незаметно узнать, есть ли в Саньково немцы. А идти мы должны были через Арефаново. Подходим к Арефаново и видим, что там немцы. Ребята послали меня в разведку: иди смотри, сколько там машин. Немцы уже по хатам разошлись, только один патруль был на улице. Посмотрела, пришла, ребятам рассказала. Прошмыгнули мимо патруля. Дошли до Санькова. Ребята опять сели в овражке, а меня отправили в деревню - смотреть, если ли немцы. Было уже темно. Но машин у дома бабушки не было. И немцев у неё не оказалось. А у тётки стояли немцы. Мы пошли к бабушке.

Ребята ещё ночью ушли - часа в 4. Мы же дождались утра. Утром взяли вёдра и пошли вроде как за водой. У тётки была изба пятистенка, жили немцы. Мы должны были посчитать, сколько немецких машин в Саньково приехало, чем там немцы занимаются, как патруль ходит. Бабушка дала нам верёвки - вроде как бы дров принести... Мы пришли к трубочке - видно, что мины есть. Низенькие столбики было видно, а на них по-ихнему, по-немецки, написано было. Это был октябрь месяц - были видны куски дёрна, как мины закапывали. Мы пролезли на другую сторону трубочки. И там та же картина - тоже мины. Пошли оттуда, по нескольку палок собрали…

Часов в 10 утра на следующий день мы двинулись в обратную дорогу. В Арефанове была мельница и плотина. Попасть в нашу деревню можно было только по мосту через речку. А на мосту в то время стояли два немца с удочками. Нам встречаться с ними не хотелось. Пришлось нам пробираться вдоль речки до узкоколейки - там был ещё цел мост. Домой добрались в тот раз благополучно. Немец, стоявший в нашем доме, уже успел поинтересоваться у мамы, где паненка? Я рассказала маме о том, что мы видели. А куда уже эта информация дальше шла - мы не знали.

В ту ночь наши взорвали эту трубочку и взорвали эшелон. Бабушкина сестра жила в Дубках. У неё была дочка года на два постарше нас. Когда эшелон взорвали, она пришла к нам на второй день, рассказала всё и даже песню принесла (уже сложили песню):

Поджог деревни Урюпино

Перед отступлением немцы угнали молодых ребят, что в деревне были, в рабство в Германию. И старшего брата моего Михаила вместе с ними угнали. Погнали пешком по трассе, а конвоировали их только два немца. Около Ярцева партизаны их отбили. Часть ребят, которые были 27-го года рождения, вернулись, рассказали, как дело было. А мой брат тут же попал в армию. Он прислал письмо уже из Калининской области о том, что воюет. Потом получили похоронку.

Немцы деревню Урюпино сожгли, только один дом остался (на краю деревни он был - Лисицыны там жили). Деревню можно было отстоять. Немцы уехали, осталась только одна машина. В этой машине всего два человека было. Ведь немцы одного только слова «партизаны» боялись! Но никому и в голову не пришло сопротивление оказывать. Немец шёл и стрелял из ракетницы в соломенную крышу - дом загорался. Так всю деревню и подожгли. Один конец деревни зажгли - все стали выкидывать имущество, уходить из домов. Мы успели с койки тряпки схватить, одёжу кой-какую забрать, поесть успели схватить... Вечером было видно вокруг зарево - все деревни вокруг горели...

Нас освободили, но немцы недалеко ушли - по Днепру линия фронта проходила. У нас был заминирован мост через реку Дымку и местность рядом с мостом на случай, если немец вернётся. Перед летним наступлением наших войск деревню Урюпино эвакуировали на 25-й километр от линии фронта. Сначала мы оказались на 20-м километре от линии фронта, в Малом Алфёрове. Потом в Высоцком наша деревня вся собралась. И Малое Алфёрово, и Высоцкое тоже были немцами сожжены. Мы там около леса шалаши строили.

Голод

Голод был. Траву ели. Когда наши отступили, осталось колхозное зерно. В деревне это зерно разделили по домам. Весной 43-го года мы на наших усадьбах посеяли рожь. Скота никакого не осталось, плуг таскали на себе. Нас, таких пацанят, как я, собиралось штук 6. Мы тащили плуг за верёвки. Бабка старая шла за плугом. Так и пахали…

Нас эвакуировали, и провели мы там полное лето. Там мы собирали траву, ягоды, ели, что придётся… Когда нас пустили обратно (это был сентябрь месяц), уже рожь поспела – колоски были. Когда мы первый день пришли рожь убирать, наелись мы этих зёрен с колосьев… они, наверное, и недоваренные были… как стало нам плохо! К речке все ползком… как глянули – вся деревня ползёт к речке! Понаелись этой ржи с голодухи, - думали, что кончимся… Животы разнесло, cтало плохо… потом уже боялись и так не наедались.

Дали нам двух коней – диких… Мы их называли «монголы». Они не понимали ничего. С этими монголами никто не справлялся. Одна я только могла их поймать. Однажды иду – два парня ловят коня. Поймать не могут. Они только к нему с верёвкой - а он прыг на эту верёвку! Глядела я, глядела на них – меня смех разобрал. Я их спрашиваю: «Что вы делаете?». Они говорят, что бригадир велела «монгола» поймать. А я, бывало, этому коню давала то картошенку, то корочку какую… хоть и голодно было, и не было ничего, но для коня находила лакомство. Он это помнил и бежал ко мне, только издали завидит. В тот раз я взяла верёвку, травы пучок сорвала и ласково так его позвала: «Монгольчик, миленький, иди ко мне». Он и подбежал. Парни и рот разинули! Они уже два часа с ним мучались. Обняла я «монгола», поцеловались мы с ним… он меня лизнул… Когда пахали, то я его обычно водила. Только за мной ходил, а больше ни за кем. А потом меня направили в ФЗО учиться. Никто никак не мог с тем монголом справиться. Жену папиного брата он за плечо укусил, когда она его вести пыталась. Куда он потом делся? Зарезали его, наверное, опосля…

Гибель братьев

В 45-м году я училась в ФЗО, меня дома не было. Есть было нечего. 29 апреля 1945 года ребята пошли пособирать щавельку. Среди них был мой меньшой брат Анатолий, двоюродный брат Коля и соседский пацан – тот, что по немецким машинам лазил. Солнышко было, ребята на лугу лежали. Они уже домой собирались, но тут прогремел взрыв. Это этот «сорвиголова» нашёл что-то и палочкой по нему стукнул. А это оказалась мина. Его и разметало... Двоюродному брату осколок мины попал в коленку - он жив остался. А брату Анатолию осколок попал в висок - сразу насмерть [1].

Двоюродный брат Коля приполз в деревню и рассказал о произошедшем. Я, когда приехала, брата уже похоронили. Мама рассказывала, что весь целый брат был, только осколочек в висок попал…

[1] - Эта же история была рассказана Ефросиньей Прокофьевной Казаковой из деревни Третьяково и Александрой Спиридоновной Кузьминой из деревни Саньково. В их повествованиях есть несхождения. Но это простительно, учитывая возраст рассказчиц. Каждая рассказала так, как запомнила, что не умаляет достоверности информации.
(Прим. Админ. сайта)

А на другого брата мы получили похоронку.

Документы о безвозвратных потерях, свидетельствующие о гибели на войне Алёшина Михаила Алексеевича (1923 г.р.)

Восстановление Издешкова

Из Урюпино я уехала, когда ещё война шла - нас взяли в ФЗО. Училась в Серго-Ивановском - это за Вязьмой четвёртая остановка. В училище нас учили по строительству. После ФЗО меня назначали в Смоленск, но я три дня уговаривала директора, чтобы меня в Издешково направили. Он объяснял, что Смоленск – это город, а в Издешкове делать скоро нечего будет… Но у меня тогда в деревне были мать и маленькие брат и две сестрёнки. Помочь матери совсем было некому. На кирпичном заводе я работала на обжиге. Год я отработала в Издешкове - дали барак.

Желание учиться было. Когда ФЗО закончила, пробовала учиться в вечерней школе. Я работала посменно. Когда смена была с четырёх часов - учиться возможности не было. А тогда и книг не было... пришлось бросить.

Мы строили посёлок Издешково. Когда мы сюда пришли – тут ничего не было. Всё было разрушено и сожжено. От немцев остались напольные печи, а мы в них выжигали кирпич и извёстку. Это была вредная и тяжёлая работа. На заводе смену отработаешь, а потом посылали строить. Без выходных мы работали. Если в ночь два-три часа где торнешься… Мы уже на койках и не спали. На ходу спали, где придётся… а то и на улице спали. Известковый завод – это мы строили. Бывало, носилки на третий этаж приходилось носить…

Борьба за свои права

Директором известкового завода был одно время Недошивкин. Всем уже комнаты дали, а маме не дали. У меня было двое детей, и мама со мной жила. Сколько раз ходили к директору, а комнату всё не выделяли. И решила я ехать в Смоленск к Клименко - первому секретарь Смоленского обкома КПСС.

Пришла я с ночной смены, села на пригородный поезд и поехала. Доехала до Сафонова и передумала ехать дальше. Вышла на станции и написала письмо в обком партии. Домой приехала – гляжу: уже маме комнату дали! Оказывается, Ваня (мой муж) пошёл получать отпускные и сказал там, что я поехала к Клименко! Тут же дали маме комнату…

Был и другой случай, когда пришлось справедливость восстанавливать. У одной моей знакомой умер в Издешковской больнице сын – грудной младенец, 5 месяцев ему было. Отец мальчика был в это время в армии, служил на флоте. Мало того, что пришлось ей без сопровождения нести своего мёртвого ребёнка из больницы (почему-то не нашлось там никого, кто бы проводил её), так ей ещё и отказали в кассе в счёт зарплаты выдать деньги – 100 рублей, чтобы мальчика похоронить. Тогда 14 рублей стоила буханка хлеба, а 18 рублей батон стоил. Пришла она ко мне вся в слезах. У меня были казённые профсоюзные деньги. Я ей выдала эти деньги, пообещав оформить потом как материальную помощь. Похоронили мальчика…

После этого я говорю ей: «Знаешь что, давай напишем в ЦК!». Она опешила: «Как и куда мы напишем в ЦК?». «Как куда?! Москва! ЦК партии! А там разберутся! Найдут - куда… Пиши, кто ты, кто твой муж, пиши всё, как было… только правду пиши…». Мы с ней два двойных листа исписали и в поезд опустили. На четвёртый день приехала женщина и в двадцать четыре часа уволили и из квартир выгнали тех, кто отказал тогда в помощи.

Вот тогда как было! А сейчас… куда я только не писала, что живу в аварийном доме…

---

(записано 3 июля 2015 года)