Воспоминания
Васильева Ивана Ивановича
(1936 г.р.)

О деревнях Лукино и Азарово

Иван Иванович Васильев родился в деревне Лукино. Сейчас живёт в Издешкове со своей супругой Марией Петровной. Долго работал механизатором в издешковской сельхозтехнике. Его воспоминания внесли новые оттенки в общую картину прошлого, которую до настоящего момента рисовали старожилы окрестностей Алфёрова, в основном женщины. Ему было всего 5 лет, когда началась война, но события того времени возбуждали в нём мальчишеское любопытство, врезались в память. У будущего тракториста с детства была тяга к технике. Он, как и любой пацан, обращал внимание и запоминал то, что проходило мимо сознания его сверстниц. Есть у Ивана Ивановича и своё, основанное на жизненных наблюдениях понимание правильной организации жизни в деревне и разумного управления людьми. Он популярно разъясняет те ошибки в государственной политике, которые привели к развалу деревни.

В послевоенные годы Иван Иванович работал в мелиоративном отряде и с канавокопателями объездил все деревни под Дорогобужем и Бессоновым. В некоторых из них ему доводилось бывать, когда местность только-только освободили от немцев. Картины прошлого вставали у него перед глазами. Своими воспоминаниями он поделился с нами.

Грачёвы из Орла

Мама Грачёва Матрёна Аристарховна была родом из деревни Азарово. Она рассказывала, что её отца привезли из Орла. У него мать и отец помёрли, а братья переехали в Бессоново и его с собой взяли. Раньше деревни принадлежали помещикам. Один такой барин, который жил в Москве, приобрёл поместье в Бессонове. Говорили, что бывший владелец Бессонова проиграл своё поместье новому барину в карты. Этот новый барин и направил братьев деда в Бессоново, чтобы они обживали его приобретение.

Мама рассказывала про помещика, что земли у него много было. Быки в поле не ходили, на дворе стояли, коровы все были рыжие. Рабочих он много не держал. Как надо косить, сено грести, или когда надо было рожь жать, так, бывало, он нанимал баб и мужиков из соседних деревень. Потом помещик ситцу девчонкам покупал на платье или платок какой. Или сладкого чего давал девчонкам. Свой водочный завод у него был - водки по чашечке мужикам наливал за работу.

В хозяйствах тогда и коров, и коней держали. У всех были долечки земли, а скот выпустить было некуда. Если у кого из крестьян лошадь пала, бессоновский помещик своих лошадей давал, чтобы мужик мог посеять. Мать говорила, что помещик он был очень грамотный, людей не обижал. Он так рассуждал: «Люди погибнут, и мне тут делать будет нечего - с людьми хорошо управлять, а, когда их не будет, так и управлять нечем будет«.

Васильевы из Лукино

Жили мы в деревне Лукино. Отца звали Васильев Иван Васильевич, он был 1905 года рождения. До войны Пареево и Лукино были одним колхозом. В колхозе отец был председателем - кому-то хорошо делал, кому-то не по нраву было... В нашей семье было 6 человек детей. Сестра с 27-го года рождения, брат с 30-го года, сестра с 32-го, я с 36-го, один ребёнок помёр - 38-го года рождения. Самый младший брат родился в 41-м году, отец его и не видел, его на войну забрали.

Началась война

Отец был на базаре в Издешкове, когда война началась. Приехал домой и говорит: «Мать, собирай вещи». На завтрашний день, в понедельник, пришла повестка из военкомата. Его забрали. И больше слуху о нём не было. Мы знали, что отец под Вязьмой попал в плен и ушёл в партизаны. Погиб он в 1945-м году 28 мая в городе Данциг.

Ну, началась война. Немцы до Смоленска шли без отдышки. Перед Смоленском начался бой. Продержали их там два месяца. А в сентябре немцы были уже у нас в Лукине. Как сейчас помню, на конях, пара лошадей запряжена... И сразу - у кого пчёлы были (у нас пчелы были), сразу стали заливать водой, рамки доставать, и мёд стали исть. А потом, через день, наверное, объявили: с 6 часов вечера до 9 часов утра чтобы не было никакого хождения. Порядок свой устанавливали, заставили всех работать, чистить снег. Зима 42-го года была очень снежная. Немцы снежные окопы в деревне заставляли копать гражданских. Когда они в своих окопах шли, только их каски было видно. Старосту выбрали, были в деревне полицейские.

Полицаи

Был у нас такой полицай Миша Федотов. Ему даже немцы честь отдавали и его охраняли. Когда немцев не было, этот полицай в нашей деревне Лукино ничего плохого не творил. Но говорили, что в Семлёвском районе он сильно зверствовал. В Лукино жил Григорьев Михаил. У него была хорошая гармонь. Миша Федотов потребовал, чтобы Григорьев отдал ему гармонь. Тот не отдавал. Тогда он ему по уху заехал, гармонь отобрал. Григорьев это запомнил и, когда война закончилась, стал разыскивать этого полицая.

Оказалось, что после войны Миша Федотов был начальником на золотых приисках. Его нашли, привезли в Издешковский район и судили. Суд шёл трое суток. Семьдесят пять свидетелей было. Выяснилось, что во время немецкой оккупации он убил троих. Рассказывали, что Федотов пытался изнасиловать девушку, за которую заступился брат. Брата девушки он забил насмерть. Отца девушки раздел почти наголо - в кальсонах, без рубахи, босиком, и заставил копать могилу себе на дворе, где стоял скот. В это время заскочил немец-офицер. Увидел, что дед стоит раздетый. Деда забрал, а полицая выгнал. Суд приговорил Мишу Федотова к расстрелу.

«Вытащил немец пистолет, на мать наставил...»

Был такой случай в 42-м году, зимой. Пришли два немца. А у нас собачка была. У деда собака щенилась - щенёночек у неё такой небольшой был. Но такой злой он был! Чужой в избу не заходил! Кусал за пятки. У немцев сапоги были толстые, здоровые. Как идут, за километр слышно. Щенёночек тот немцев за сапоги! Тогда я был дома, и мать была дома. У матери был грудной ребёнок Миша 41-го года рождения. Мать сидела на койке, ребёнка кормила. Щенёночек на сапоги бросается, а немцы что-то по-своему лопочут. Я ж по-немецки не понимаю... лопочут они... а что они лопочут? А, когда вытащил немец пистолет, на мать наставил... я хоть и был ребёнок, но был смышлёный. Я собаку поймал, держу. Гляжу, немец пистолет убрал. Тогда я взял собаку и вышёл.

Парашют накрыл избу

В 42-м году в конце января закрыл парашют дом - не наш дом, а соседний. Прямо сени закрыл! А я пошёл в туалет и говорю:«Мам, а что это Поликарову избу кто-то закрыл пологом каким-то?». «Как пологом?» - она на меня. «Ну, так...», - говорю, я ж не знал, что это парашют. Мы жили в конце деревни под Шершнево и Путьково. Пришёл домой, сел. Потом глядь в окошко: дед выходит. Гляжу, дед стропы парашюта тащит. А парашют накрыл так, что даже до самца достал, закрыл всю избу! Дед этот парашют стащил. А куда он его дел, я до сих пор не знаю. Может, распороли они его... Знаю, что дня через три-четыре пришли немцы требовать, куда дели парашют? Требовали, чтобы отдал парашют, иначе расстреляют. Дед откуда-то парашют достал (может, в лесу нашёл?), принёс и отдал. От него отвязались.

Аэродром в Лукино

В Лукино был аэродром. Строили его наши солдаты летом 41-го года. За Лукино есть карьер возле железной дороги. Таскали с этого карьера на конях песок. Жителей Издешковского района пригоняли на строительство аэродрома. Специальным катком трамбовали, утаптывали песок. Из ближних деревень пешком на работу тогда ходили. Война уже началась, когда его строили. Тогда немцы ещё были под Смоленском.

Наши самолёты во время войны на этот аэродром не садились. Или садиться некому было? А немецкие садились. Раз, помню, по рассказам ребят я слышал, бомбардировщик садился. Это же тяжёлый самолёт! Он промазал мимо аэродрома, попал в кусты. Говорили, что пригнали немецкую машину дизельную. Вытащила она его. Это было по весне в 42-м году. Отремонтировали самолёт, взлетел он и больше не садился. «Стрекозы» только садились.

«Интересно было самолёт посмотреть...»

Летом 42-го года на аэродром в Лукино сели три немецких самолёта. Они были навроде наших АН-2, только что с одними крыльями. Ну, а нам-то пацанам интересно было самолёт посмотреть! Мы самолёт только на картине видели... А картохи в то время цвели. Мы по картохам туда, к самолётам. Нас трое было. Сзаду картошки рожь была. Покуда бежали, часовому на вышке нас видно не было. А, когда мы выскочили из ржи, он как открыл огонь по нам из пулемёта! Мы, хоть и маленькие были, но знали, что ложиться надо. И мы ползком в эту рожь. Поползли по ржи - рожь высокая была. Когда по ней ползли, часовому видно было, что рожь шевелится. Может, часовой по нам-то и не бил, а по верху стрелял... Потом по борозде картофельной до огорода. Из картохи мы обратно в огород залезли, там до дома уже совсем близко оставалось... Прибежали домой, смеёмся: «Ну, как? Посмотрели самолёт?!».

«Мы были пацанами...»

Мы были пацанами. Однажды захотелось нам в малины сходить. Немцы поставили вышку в конце деревни, на которой стоял часовой. Часовой был снисходительный. Мы попросились у него, чтобы в лес сходить. Он сказал: «Ну, идите...». А мы ж не знали, что в 12 часов меняется пост - один уходит, а другой заступает. Брат у меня был с 30-го года рождения, другой брат - двоюродный с 34-го года. Пошли в малины, собираем, слышим: немцы разговаривают в кустах. Потихоньку - краем, краем, подальше от них. Мы маленькие были, нас было и не заметить в той крапиве. Вышли из леса, идём обратно. А часовой сменился! Он на нас наставляет автомат! Мы задрали руки. Подошли к нему. А он показывает, чтобы насыпали малину прямо на землю. Высыпали мы свои банки, и нас в комендатуру. С комендатуры приехали три немца на мотоциклах. Ну, что, говорят, они - партизаны, надо их расстреливать... Матери наши заплакали. Потом нас, младших, отпустили, а двоим старшим сказали прийти в комендатуру. Привели их в комендатуру, но ничего у них не нашли, отпустили их. Но сказали, чтобы в лес больше не ходили. Привели того немца, который нас отпустил, чтобы проверить, не врём ли мы? Оказалось, что тот «немец» был чех. Это было летом 42-го года. Немцы в Лукино стояли в 42-м году летом. Как картошки копать надо было, те немцы куда-то исчезли.

Помню ещё такой случай. Около нас в 1943-м году стояла одна немецкая машина, а рядом часовой дежурил. Была зима, но солнце уже пригревало. Я помню, что отпросился у матери на улице погулять. Друг мой тоже вышел на улицу. Стали мы в «похоронки» кругом этой машины играть. Куда спрятаться? За колесо спрячешься, всё равно видно будет. Машина была обтянута брезентом. Я забрался в эту машину. Когда часовой отвернулся, я нырнул под брезент. Всех нашли, а я только стал вылезать - и немец мне навстречу. Он винтовку наперевес и ко мне! Я бегом на крыльцо своей избы! И вдруг выходит немец, который в нашей избе стоял, на крыльцо. Как часовой с этим немцем между собой что-то забормотали, я только между ног у него - шмыг! Скорей туды домой... Маме рассказал - мама сказала, чтобы больше не ходил на улицу, покуда не уедут, а то застрелят...

Освобождение

В конце 42-го года, в начале 43-го немцев пригнали к нам полную деревню. У нас изба была большая, переборка была, печка стояла. Немцы стояли у нас в избе, нас не выселяли. Настелили сена на пол, печечка у них была маленькая, спали как поросята на полу... Шинельки у них тоненькие были, шерстяные. Под пилотки они надевали вязаный шерстяной шлем. Сапоги у них были, как вот есть колодки! Немец, бывало, встанет: тук! тук! - пошёл. Немцы надеялись захватить Москву за тёплое время. Одеты они были все по-летнему. Я не видел ни одного немца, чтобы пузо у него было. Все они были поджарые. А наши офицеры, начиная от полковников, были все пузатые. У генералов - у них точно был «мозоль», хоть небольшой, но был.

Помню, сидит в избе немец, сигарету палит. На стол её положит, а сам в очках, что-то по карте пальцем лазает, рассматривает, чертит... Сигарета на столе лежит, дымит. А от этой сигареты был такой дым вредный! Я ж не курил. Вдруг этот немец в туалет побег. У немцев была такая маленькая печечка. Я сгребаю эту сигарету, загасил - и в печечку её. Прибегает немец, глядь - а сигареты нет! Он стал меня обыскивать. Дескать, я взял. Туды-сюды - нет сигареты... Поглядел, поглядел - нету сигареты. Гляжу, достаёт он новую сигарету, запаливает... Вот это было.

В 43-м году даже дома подымались, как под Вязьмой шёл бой. Староста сказал, чтобы мы все окошки забили, потому что, если в окне виден огонь, туда может и снаряд залететь. Потом староста пошёл к каждому дому. Собирает на собрание. Немец приехал, начальник. Мой дед в 14-м году воевал с немцами и латинский язык хорошо знал. А немецкий и латинский языки схожи. Дед пришёл, матери сказал: «Никуда не ходите, пусть расстреливают на месте». Там они нас сожгут. Только дед так предсказал, как после обеда глядим: школа заполыхала. Ну, точно, сожгли бы нас...

Школа заполыхала и видим, что с Алфёрова шлёпнул снаряд. Но попал он не в избу, а во двор. Немцы зашевелились и стали уходить. Скот подчистую стали забирать. Скот у нас ещё оставался, у кого семьи были большие. Даже старых, негодных лошадей, которых на фронт не забирали, они подчистую забрали.

Наши солдаты перебрались в Пареево. Разведка уже наша там была. В Парееве наши стояли полную неделю. Никак не могли взять нашу деревню. Хотели не дать немцам её сжечь. Семнадцать человек за деревней погибли. Немцы на одном крайнем доме установили пулемёт, а другой крайний дом зажгли. Снег был белый, а наши солдаты были не в маскхалатах. Когда дом зажгли, стало всё видно. Из этого пулемёта сразу уложили семнадцать человек. В Лукино есть братская могила, но тех, кто тогда погиб, перевезли потом в Издешково. В Пареево тоже 40 человек погибли. Их похоронили в Лукино. Нас освободили 18 марта. За каждую смоленскую деревню десятки солдат легло!

«Мины закопали под пол и под печку»

Лукино сожгли полностью, остался только один крайний дом. Женщина по имени Маша в нём жила. А как уцелел? Получилось так, что, когда парашютисты-десантники спускались зимой 42-го года, приехали немцы в деревню за курями. И как раз в это время десантник пришёл в крайний дом, где Маша жила. Десантник был в избе, в окошко глядь - немцы! Он выскочил из хаты и на чердак - там лестница стояла. Залез на избу. Два немца зашли в дом. Один из них был переводчик русский, а другой - немец. Парашютист за ними с автоматом - руки вверх! Забрал их обоих, оружие отобрал, коня взял, на котором они в деревню прибыли. Рядом был сарай, в котором до войны сено хранили. Немца застрелил, затем черезседельник снял с коня и переводчику сказал: «Как ты нанимался у немцев работать, так иди и удавись». Коня пригнал к Маше и ей отдал.

Потом наши самолёты спустили лыжи и спустили мины как раз на краю деревни, рядом с Машиным домом. Лыжи в дребезги поломались, а мины были в ящике, целы остались. Маша и говорит: «Что ж, меня одну расстреливать будут?». Она взяла эти мины и посреди крыльца выставила. А там был дед Толя с 1905 года. У него пальцев на руках не было, его в армию не брали. Куда девать эти мины? Он их забрал и в своём доме под пол да под печку закопал. А, когда его хату зажгли, эти мины как рванули! Немцы и не управились крайнюю избу зажечь, так она и осталась...

В Азарове и в Берёзках

Деревню сожгли в марте, а в конце мая нас выселили. Фронт рядом был. Бои в то время были под Дорогобужем. Дорогобуж долго не могли взять наши. Немцы отступать не хотели. Нас выселили в Азарово, где мы жили до самого сентября. В Азарове было много эвакуированных из других деревень. Трудоспособных гоняли в Берёзки на строительство аэродрома. Аэродром был действующий. На нём садились «кукурузники» и увозили сильно раненых солдат в Москву. Там был госпиталь. Те, которые ходить могли, лежали в Берёзках в сараях, на дворах. Я носил солдатам продавать малину за кусок хлеба. Малину я собирал со старшим братом, а потом он меня посылал продавать её солдатам. Он считал, что у меня скорее малину возьмут, потому что я маленький.

Берёзки были Нижние и Верхние - их не сожгли немцы. Пострадало только то, что от снарядов сгорело. Дорога на Берёзки шла мимо деревни Азарово, мимо озера Костры. Помню, что как везут раненых на машинах, только вой стоит! В Бессонове больница была, туда их тоже возили. И в Сакулино возили.

Дворы были вычищены, и там лежали солдаты. Койки у солдат были из берёзы, из олешника сделаны. Как сейчас помню, что простыней у них не было. Одеяла были застелены и шинели. Подголовашки какие-то были сделаны, подушка какая-то была набита... Одного помню - руки у него были забинтованы, и глаза были забинтованы. Он всё меня просил, чтобы я его покормил. Это хорошо запомнилось. Тумбочка у него стояла. Он мне сказал, чтобы я из тумбочки горбушку хлебушка взял.

Голод

Всё сгорело, жить было негде. В Лукино наши солдаты построили четыре землянки. Уложили их дёрном. Около колодца был сделан окоп, и колодец охранялся. Дед амбар раскидал по огороду, а потом собрал. Мы жили в амбаре.

В Вязьму я ездил в то время - от вокзала до площади Ефремова ни одного дома не было! Только груды кирпичей и деревья кое-где... помню, что церкви стояли не разрушенные. Остальное всё было разбито в пух и прах.

При немцах нам еды хватало, а, когда немцев выгнали, хлебушек у нас закончился. Тут хватили и крапивки. Мать в колхозе работала. Бывало, скажет мне - неси косу отбить к деду. Туды, к деду снесёшь, а оттуда - ноги распухли от голода, идить не охотца было... крапиву ели. Ладно, на усадьбе картошки были. Бывало, картошка чуть отцвела, так её уже копали. Бураки, лук... лук, бывало, сощиплем до того, что один ствол оставался. А хлеба-то не было... Уже в 45-м году, мать, бывало, картошки натолчёт, пирожков наделает и посылает нас на станцию Издешково - продавать пирожки с картошкой. Солдаты с запада ехали. В то время железная дорога была однопутка. Паровозы часто стояли, пропускали встречные поезда или воды набирали. Как сейчас помню - 10 рублей пирожок. А картошки котелок стоил 50 рублей. Соли не было нисколько. Вот, туды идём с пирожками, а там, бывало, милиция гоняет.

Железная дорога и до войны была однопутка. Разъезд был на 286 километре. Там был объездной железнодорожный путь, там сидел дежурный и вручную переводил стрелку. Железная дорога была вся разбита. Восстанавливали её солдаты. Это были штрафники. До 50-го года они там работали. Они же и вокзалы строили. И в Алфёрове, и в Издешкове вокзалы наши солдаты-штрафники строили.

Немец кузнец

Пленные немцы после войны помогали восстанавливать Издешково. Они строили известковый завод. Работали они здесь до 50-го года. В Лукино есть такое место - называется Чертов мост через Чертов ручей (это, где дорога по направлению к Бессонову). На горочке, в четырёх палатках там жили пленные немцы и косили на своих коней. Контора их в посёлке Издешково находилась.

Мы, пацаны, ходили туда купаться. Обычно подходили к немцам, спрашивали: «Пан, как - гут в России?». Он палку показывает и лопочет: «Гут!». Один немец был хороший кузнец. Таких кузнецов я и до сих пор больше не видел у нас в России. Стояла конная косилка, у неё были шестерни сломаны. А немцы вручную косить не хотели! Так тот немец эту шестерню снял, в кузню принёс - а нам, пацанам, это ж интересно было! Разобрал он шестерню, на горно положил... там был зуб отломан. Отковал он такой зуб. Сварки тогда не было. У ручейка нашёл он меленький-примеленький песок. На горне он тем песочком посыпал и прижимал - так приварил зуб! Напильника-то найти нельзя было, так он брусом точил - сточил и всё точно подогнал! И немцы косили на этой косилке, а потом и мы стали косить на конях. И жатку он в колхозе починил. Тому немцу за это молоко давали.

«Мы сапёры были уже профессиональные»

Были у нас и итальянцы. У них одежда отличалась от немцев. Даже патроны у них были другие - тоненькая свечечка такая. Нам, детям было интересно. Я сам разряжал эти патроны! Оружия было очень много. Бывало, залезали в землянки, где немцы стояли, уходили к окопам к Пареево... Зубило и молоток брали - от снарядов головки откручивали. Целые мешки у нас с порохом были. Мы сапёры были уже профессиональные.

В 48-м году мой сосед (он был с 30-го года рождения) нашёл винтовку русскую заржавленную. Он, как старший, говорит мне: «Ты ж пацан! Стрельни!». Если б он хотя бы её прочистил... Я стрельнул - меня эта винтовка так оглумила! Я, наверное, неделю глухой был. Мать за ухо не драла, потому что и знать про это не знала.

Но, как случилась однажды неприятность, так и бросили этим заниматься. У нас одному пацану - Лёньке Лукьянову, руки пооторвало и глаза выбило. Тогда мы решили, что надо бросать это дело. Лёнька в то время в 4-ый класс ходил. Сначала он разрядил всё нормально, у него в руках оказался капсюль от снаряда. Но тут пацаны стали курить. Один покурил, другой попросил его оставить, третий... а искрина с папироски - раз! И взрыв! Руки разнесло и глаза Лёньке выбило. А костями ещё двоих пацанов побило. На одной руке у него три пальца осталось, а другой не было. Это всё происходило в Пареево. Помню, как везли его в корыте, крови полно... на аэродром. Со Смоленска позвонили, чтобы самолёт выслали. Повезли его на самолёте в Смоленск. Там сказали, что лишь несколько миллиметров осколок до сердца не достал. Месяцев шесть лежал. Выходили.

«Народ был весёлый»

Есть было нечего - крапиву ели, а народ был весёлый! Почему так? Танцы были в деревне, гармошки играли, собирались, веселились... а сейчас... А сейчас народу всё время что-то не хватает. Что им не хватает? Еда есть, и всё есть... И в Издешкове молодёжи нет, одни старухи остались...

Мне было всего 12 лет. Я у матери не спрашивал, есть ли в доме еда. И так было понятно, что взять ей неоткуда было. Я пошёл пасти скот. Там кормили. И семью я кормил. А сейчас кто-нибудь пойдёт в 12 лет скот пасти? Не пойдёт никто!

До армии я работал в МТС. А покуда в армии отслужил, здесь сделали РТС. Трактора были все заняты, а рабочий был не нужен. Да ещё и паспорт потребовали. А какой у меня может быть паспорт, если я из колхоза в армию уходил? Из колхоза нельзя было уйти куда-нибудь, чтобы подзаработать. Распоряжение было в райисполкоме и паспортном столе - никому не выдавать паспорта! Держали, как в тюрьме.

Деревни распались от того, что председателей колхозов стали не своих, деревенских, ставить, а присылать с района. А с района он приехал - каждый день поддаёт! Колхозники тоже не слепые, тоже понимают, что он не за свои деньги пьёт, а за деньги простых колхозников. Народ считал, что эти руководители во время войны где-то отсиделись, а потом в «шишки», в руководители залезли. Таким начальникам главное было, чтобы план выполнить, о народе они не думали, потому что они были не местные.

Раньше, до войны, было так, что, если хлеб из амбара выдавали, то ещё пять человек стояли, на весы смотрели. Если грамм не довесил - досыпь! Чтобы всё было ровно. А этих прислали из района - что хочу, то и творю! А, если выступать станешь, так у него знакомых больше, чем у тебя... Пук ржи подсунут (ты и знать про это не будешь), комиссию соберут, да и постановят, что ты рожь воруешь - два года тюрьмы. Это так точно было!

Как при Сталине людьми управляли? Было так: в магазине работаешь, у тебя недостача - 2 рубля. Значит, работать не умеешь. Надо 2 года дать - там научишься. Другая работает в магазине - перерасход 2 рубля. Значит, тоже обманывает людей. За обман - тоже тюрьма. Другой сметану разбавляет молоком. Будешь 5 лет разбавлять краску в тюрьме. Вот так при Сталине было! За 5 копеек не штрафовали и не судили. На производствах: на 5 минут опоздал - 5 процентов зарплаты сняли. На 10 минут опоздал - 10 процентов... Суд судил, на сколько лишить зарплаты - на месяц, на два... А на час опоздал, суд присуждает идти в Вадино, лес пилить на месяц, два, три. А, если совсем на работу не ходишь, ты тунеядец! Тогда и разговор другой. С армии пришёл - в течение трёх месяцев должен устроиться на работу. А, если не устраиваешься на работу, значит, нехорошими делами занимаешься. А если человека убил - хоть и по пьянке, то расстрел, и никаких гвоздей. Такого человека отпускать нельзя. Если один раз убил, то и другой раз сделать это может. За воровство отправляли на золотые прииски, на вредные заводы на дальний восток... А оттуда кто придёт, а кто и не придёт... Кормили там людей, как поросят, а атмосфера такая, что человека самого съедала.

Люди считали, что Смоленская область, как сильно пострадавшая и разрушенная во время войны, должна была быть освобождена от всяких налогов на три года. Но наше высшее смоленское начальство этого не сделало. Говорили, что Сталин этого ничего не знал, эта информация до него не доходила.

Деревню начали выживать после войны. Надо было сдать государству: 44 килограмма мяса, 280 килограмм картошки, 75 штук яиц (если держишь курей), 600 грамм шерсти (если есть овечки). Назначили такой налог на семью, а у неё, например, мяса нет. Нет мяса, а есть овёс. Тогда без всякого суда и следствия, забирают овёс в счёт недоимки! А в колхозе - «палку» поставят, а на «палку» дадут костёрь. Костёрь тот даже куры не клюют! А в колхозном амбаре - выполнили, не выполнили план - всё подметут, всё государство забирало! И оставался колхозник ни с чем...

Окончательно всё стало разваливаться, когда деревни стали укрупнять. У кого-то были средства, чтобы перестроиться, а у кого-то ведь совсем ничего не было... Денег-то не было! Надо было или к детям, или к родным притыкаться... Совхоз не подсоблял... Когда совхозы жильё начали строить? Когда молодёжь уже вся уехала...

(записано 09 января 2015 года)