Материал страницы был обновлен 17.11.2024 г.

Воспоминания
Воронцовой Анастасии Арсентьевны
(21.11.1924 – 07.07.2022)

О деревне Уварово и помещиках Якушкиных

До сих пор каждый год, когда на Уварово копают огород, находят гильзы. Этих следов войны осталось очень много в уваровской земле. А раньше даже монеты 1812 года попадались…

Анастасия Арсентьевна Воронцова и войну пережила, и знала помещиков Якушкиных – родственников знаменитого декабриста Якушкина.

Она любила повторять: «Любопытство не позор, но большое свинство». Её природное любопытство позволило ей многое узнать, запомнить и пронести информацию через годы для следующих поколений. Она с готовностью делилась всем, что сохранила её память. «Я знаю многое: и где-что, и кто-что, и меня все знают здесь…», - говорила о себе Анастасия Арсентьевна.

21 ноября 2024 года Анастасии Арсентьевне Воронцовой исполнилось бы 100 лет...

Анастасия Арсентьевна рассказала: Я родилась в 1924 году на Уварово.

Бабушка моя Прасковья была родом из Городища. На Уварово она попала, когда вышла замуж.

Мы с бабушкой в детстве ходили в гости в Городище. Там была церковь. Место там было очень красивое.

Моя мама из деревни Еськово, а мама отца, т.е. моя бабушка родом из Реброво – все они тутошные…

Моя прабабушка по маме – Анастаса (меня назвали Настей в честь неё), была крепостная у барина в местности, имевшей название Белый Берег. Барин тот выменял на неё щенка породистых собак, которые были у другого барина. В Реброве тогда был барин, у которого водились породистые собаки. Вот барин из Белого Берега и уговорил другого, ребровского, дать ему породистого щенка за девочку, которая стала потом моей прабабушкой. Сказал, что девочка шустрая, всё умеет делать. Добавил ещё, что, мол, парень у тебя хороший есть, поженишь их… Антоном звали того парня. Такой боевой был! Так мне рассказывали… Бабушка «сошлась» с Антоном. У них родился сын Володя и дочки Евдокия и Даша. Евдокия была моей бабушкой.

Семья у нас была большая. Дед мой по отцу – Пётр Астафьевич Астафьев.

В первую мировую войну попал в плен, пробыл там четыре года. На бабушкином попечении оставались трое детей и свекровь. Папе моему было только тринадцать лет, когда деда призвали на войну. Папу звали Арсентий Петрович Кузнецов. Нас у матери было семь человек. Я – самая старшая.

Мама моя была неграмотная, только чуть расписаться могла. А папа – был умный мужик! Он и по-церковному читал, и даже безграмотных деревенских женщин обучал, когда советская власть установилась. Бывало, посадит их за стол, а они смеются… А я маленькая была – бегаю кругом стола… А они мне: «Что ты бегаешь? Садись с нами! Пускай папа нас учит».

Уварово до 1935 года

До революции на Уварово были лавки. Одна из лавок принадлежала деду Максиму. Бабушка моя так говорила: «Пойду к Максиму в лавку». Другая лавка называлась «Сергеева лавка». А ещё была «Надёжкина лавка», принадлежавшая Надежде Вавиловой.

«Сторона родная» - видеоролик с видами деревни Уварово и её окрестностей (Сафоновский район, Смоленская область).

Ещё до колхозов наша деревня делилась на уваровских, которые относились к господам Якушкиным, и конокотинских (северная часть Уварова). У конокотинских был свой выгон скота, и своя земля была. Сами господа Якушкины жили рядом с деревней, за речкой. Они господа были добрые.

Господа Якушкины

Якушкиных было три брата: Иван Митрич (Дмитриевич), Николай (Александр?) Митрич и Василий Митрич. У Якушкиных было два больших дома двухэтажных. Я помню их дома. Рассказывали, что у них подземные ходы были сделаны в доме, которые в лес выходили [1]…

У Николая (Александра?) Митрича был дом ближе к Саньково. Там ёлочки-туи рядом с домом росли. А у Ивана Митрича дом был в сторону Дубков, под дубом. Дуб тот до сих пор стоит. Василий Митрич жил на Уварово. У Василия Митрича были больные ноги: у него был полиартрит; он еле ходил.

Мужчины господа Якушкины были умные и мастеровые. На горке за речкой (если смотреть со стороны Уварово, то с правой стороны) была мастерская. Делали там веялки, сеялки, конные молотилки и косилки [2]. Это всё принадлежало Ивану Митричу. А Николай (Александр?) Митрич занимался скотоводством и зерно сеял.

Иван Митрич имел питомник, в котором занимался садоводством. Питомник был очень хороший, даже груши в нём были! По нашей деревне хорошо было проехать. У всех были яблони. У всех была сирень. Так было красиво! До того было у нас красиво!!! Как, бывало, зацветёт у нас всё! Горка над речкой зацветёт – там черешня росла. У нас всё зацветёт! Тут просто дышать было хорошо. Всё было хорошо…

«Уварово и Якушкины» - старожилы рассказывают про деревню Уварово и господ Якушкиных.

В 1939 году все сады повымерзли. Зима была очень суровая. До этого наш колхоз продавал яблоки из бывших барских садов. У нас на Уварово тоже раньше было два небольших сада.

Первая жена у Ивана Митрича Якушкина умерла. Он женился на прислуге по имени Прасковья. Вроде бы ездил в Смоленск, добивался того, чтобы признали его вторую жену ему ровней… Папа мой был 1900-го года рождения, он подружился с единственным сыном Ивана Митрича – Анатолием, его ровесником. Поэтому папа мой часто бывал в доме у Якушкиных.

Мой дед и моя бабушка с этими господами Якушкиными дружили. Иван Митрич подарил родителям моего папы на день его рождения берёзу, черёмуху и рябину. Берёза до сих пор растёт рядом с нашим домом. Черёмуха с рябиной недолговечные. Но черёмуха была такая крупная, хорошая! И рябина была очень хорошая... Рябины у Иван Митрича росло много сортов.

Толя Якушкин женился на девушке, которая была родом из деревни Дымское. В Дымском была сыроварня. У хозяев сыроварни была девочка по имени Евдокия. На ней и женился Толя [3]. Это я хорошо помню.

Господа Якушкины после революции никуда не уехали, здесь жили. По выходным они устраивали концерты. Мы ходили на эти концерты.

Жили мы здесь, на Уварове, тесно: дома стояли окно в окно. Земли было мало. Но жили мы дружно. Моей соседкой была жена Василия Митрича Якушкина - Акулина Фёдоровна Якушкина [4].

Она из нашей деревни замуж выходила, и у неё здесь родственники жили. Ростом она была хорошая, красивая была женщина… очень красивая.  Её муж, Василий Митрич, был сильно больной – руки и ноги у него плохо действовали.

Дочка Нина и сын Аркаша были у Василия Митрича и Акулины. Аркадий потом погиб на войне [5].

 Нина была помлаже Аркадия. Василий Митрич до и во время войны всё время жил на Уварове, а семья его – больше в Москве. Бывало, он просил нас принести ему водички, когда мы в школу шли. Маленькую избёнку в деревне Василию Митричу поставили и небольшую печечку ему сложили. Окошечко в той избёнке было одно, кровать и столик поставлен был.  Присылали ему родственники продукты из Москвы, не забывали его дети. Приезжали они к своему отцу.

Аркаша играл на гармошке хорошо. Нина любила песни петь. Бывало, идут по деревне, поют песни… Красиво было…

Взяли Василия Митрича в Москву, когда нас уже освободили от немцев.  Акулина в оккупацию не попала, она в то время была в Москве.

Коллективизация

До войны сначала единолично жили, а потом в 1935 году организовали колхоз имени Куйбышева. Наш колхоз никогда не менялся, как организовали его, так и до сих пор он Куйбышевский колхоз.

Люди в колхоз шли по-разному. Некоторые идти в колхоз не хотели. На нашу семью наложили твёрдое задание: «гужтруд» - если у тебя есть лошадь, то ты должен был вывезти определённое количество кубометров леса или дров. Наши возили дрова из Мещеринского леса в Издешково - там был районный центр. Дед в колхоз не пошёл, а отец пошёл. У нас была лошадь и двухлетний жеребец. Три телеги, две бороны, два плуга, распашник – это всё отдали в колхоз. Дед попросил оставить ему жеребца и участок земли возле дома. Дед был из кузнецов, и фамилия у него была Кузнецов, Павел Варфоломеевич. Всё умел делать! Кузница была раньше на Уварове.

Папа поработал в колхозе немного, но там не платили. Поэтому он из колхоза ушёл. Он был хороший строитель. Устроился десятником в Издешково. Строил колхозные скотные дворы. Приехали вербовщики на Дальний Восток. А детей у него к тому времени было 6 человек. Когда папа сообщил маме, что он завербовался на Дальний Восток, она пришла в ужас: «Боже ж ты мой! Что же я буду делать с этой кучей детей-мелюзги?». Он ей ответил: «Что все делают, то и ты будешь делать…».

Про мечту

До войны я окончила семь классов Кононовской школы. Помню учителей Кононовской школы: Елизавету Дмитриевну Смирнову, Петра Никаноровича Селиванова (в Плешкове жил), Урядникова – серьёзный учитель был… Была у нас учительница Анна Семёновна Матвеева. Она вела русский язык. Очень хорошая была учительница, помнится…

Закончив семь классов, я задумалась: что делать дальше? Был такой Вася Васин – до войны он каждый день ходил через нашу деревню в Голочёлово, в среднюю школу. Вася предлагал отдать мне все свои книги и уговаривал пойти учиться в 8-й класс, в Голочёловскую школу. Уговорил. Я подала заявление вместе в другими двумя девочками. Пошли в сентябре в школу в Голочёлово, но тут началась война…

Фронт всё ближе и ближе… мы от школы на полях работали, убрали лён, картошку… и говорят нам: «Расходитесь, идите по домам». Так всё и закончилось. Я не успела даже придумать, кем я хочу стать…

Война

Было лето 41-го года, уже шла война... Немцы подходили всё ближе к Уварову. Приехал в деревню военный. Сказал, что надо копать противотанковые рвы. Нас послали к Арефино, что за Истоминым. На левой стороне от трассы мы копали там рвы. Потом нас перебросили в Мосалово. Там попали под немецкую бомбёжку. Только вернулись домой – опять отправили: аэродромы строить под Воронцово, под Лукино... Трудоспособные колхозники тогда должны были отработать по пять дней на строительстве аэродрома. Песок с карьера доставляли на телегах на аэродром. Под Ельню нас возили работать. И там самолёты немецкие летали…, а население всё было уже эвакуировано. Всюду мы объездили...

Сбитый самолёт

В 1941-м году немцы сбили наш самолёт недалеко от Уварова. Немецкие самолёты шли через нашу деревню в сторону Москвы. Завязался у них бой с нашим самолётом. Потом что-то ка-а-а-к треснуло! Самолёт сразу рухнул. Ребятня закричали, что самолёт упал.

Потом мы видели, как шла машина через уваровский мост. Тогда ещё мост был хороший через реку на Уварове: машины по нему ездили. Приехала машина, легковушка. Вышли из неё женщина с шофёром. Взяли они этого лётчика. Лётчик остался живой, но у него были перевязаны глаза. Сбитый самолёт потом очень долго там валялся. Может, и сейчас там какие обломки остались…

В оккупации

Немцы пришли в октябре 1941 года. Мы попали в окружение. Боёв здесь никаких не было, местность эту сдали без боя. Сначала к нам пришла разведка. Уже говорили, что в Алфёрове немцы, а у нас ещё их не видали...

Пришли к нам сначала два немецких солдата. Они стоят, смотрят на нас - мы на них... И видим: выходят наши солдаты, поднявши руки, и без оружия. Немцы: «Ха-ха-ха!!!». Смеются, значит, что те идут сдаваться... Забрали этих сдавшихся, и никого больше в деревне не было - ни наших, ни немцев…

Точно не знаю, но слышала такой разговор: по дороге из нашей деревни Уварово в Куракино был мостик, а рядом был ДОТ. В этом ДОТе прятались наши солдаты, попавшие в окружение. Некуда им было деться, когда пришли немцы, поэтому они спрятались в этот ДОТ. Правда, иль нет - не знаю, но вроде бы кто-то из наших немцам про это донёс. Вот немцы туда и кинули гранату, потом подожгли... Сгорели все солдаты там [6].

В Алфёрове был концлагерь для военнопленных. Кто смог оттуда уйти, приходили к нам в деревню и стучали по ночам в наши окошечки по-тихонечку… Просили: «Дайте хоть какую-нибудь одёжку – сменить шинель, хоть какую-нибудь старенькую фуфаечку…». Всё мы отдавали! Жалко было людей… Кто их знает, куда они потом уходили… каждый искал по-своему… 

У моего деда немцы забрали свинью, но дали за свинью мешок муки. Это было хорошо, потому что могли и так забрать. Ещё взяли шубу. За шубу ничего не дали... У нас было 70 гусей, овцы были. Гуся нам ни одного не досталось - немцы всех поели... Не знаю, как они их там били, но разделывали они их виртуозно! Снимали полностью с гусей кожу, как чулок, оставалось одно мясо.

Как только началась война, сразу нас стали посылать копать противотанковые рвы и строить аэродромы, а потом пришли немцы и тоже стали посылать нас на работу. На Уварово стоял обоз немецкий, и мы чистили дорогу от нашей деревни до магистрали Москва-Минск. Наша «бригада» была: деревня Дубки и мы, уваровские. Зима в тот год,  41-й – 42-й, была очень суровая… снега было много.

Всю оккупацию у нас в деревне жили пять человек военнопленных, попавших в окружение. Они при немцах работали на железной дороге. Помню одного – карело-финна Бориса Готунина. Маня-баптистка из нашей деревни его приютила. У неё было 6 человек детей. Нашла она его в соломе, в шахе. Жалко ей его стало. Она привела Бориса к себе, пустила в дом. Так он и остался, ходил на железную дорогу работать… Ещё два военнопленных жили у моста – там раньше тополя большие были. И ещё двое в другом месте жили. С этими военнопленными ещё три человека наших мужчин из деревни были, которых в армию не успели взять.

Армия Белова

В 42-м году немцев хорошо побили. Зимой 42-го наши войска прорвались с севера, от Ржева и немцев погнали – дошли аж до Якушкина на трассе Москва-Минск! Там река Вязьма протекает, и некоторые части даже перешли Вязьму-реку на нашу сторону! Другие наши части начали наступать с юга от деревень Берёзки, Реброво, Еськово. И не смогли они соединиться с нашими войсками, которые наступали с севера… Много наших тогда погибло. Деревню Еськово сожгли.  Это было уже в феврале месяце 1942 года.

Нас тогда немцы заставили вырезать лес вдоль дороги на Алфёрово. Моя тётка жила в Малом Алфёрове. У тётки был двор большой. Тётка мне говорила: «Знаешь, Настя, сколько убитых немцев свезли к нам на двор! Нам страшно было!». Был тогда очень сильный мороз. Раненых немцы сразу отправляли в тыл, а убитых складывали во дворе у тётки. А потом, когда бои немножко утихли, ночью немцы своих вывозили к трассе, обливали бензином и жгли.

А наши-то не соединились чуть-чуть! Не дали нашим подкрепление… Так уж мы тогда переживали, что нашим не дали подкрепление! Уже в Якушкино были наши! [7] Немцы пригнали бронепоезд: как бронепоезд пустили, так нашим деваться было некуда… Потом рассказывали, что наших убитых убирать было некому: по Вязьме-реке плыли наши солдаты. Вытаскивали их и хоронили местные жители.

Тогда же, в феврале 1942 года, под Лукино – сколько ж погибло парашютистов! Они же все погибли! Их немцы сразу расстреливали... Был ветер, и их несло не в лес, а на поле... Наших десантников выбросили прямо на немцев. Немцы были подготовлены: у них были на этом месте доты понастроены, орудия стояли. Бутошники (те, кто жил на железной дороге «на будке») потом ходили в лес и парашюты собирали. Они шили себе из этих парашютов платья, кофты, потому что парашюты были хорошие, шёлковые. Расстрелянных парашютистов похоронили в Лукино.

Подобедов Николай Павлович

Моего первого учителя Николая Павловича Подобедова расстреляли немцы. Подобедов учил в начальной школе в Куракино. Николай Павлович был молодой, учил нас с первого класса… с первого класса до 4-го я училась у Николая Павловича. Я пошла в школу уже «выростком»: восемь лет мне исполнилось только в ноябре – 21 ноября. Учеников было очень много, и меня не взяли в школу с первого раза. Родители Подобедова жили в Кононове. Варвара Павловна Подобедова – сестра, была постарше Николая Павловича. И мать с отцом жили с ними. В Куракине была только начальная школа. Семилетка – в Кононове.

Я хорошо помню Николая Павловича. В 41-м он оказался в оккупации. При немцах работал на железной дороге. Зимой 42-го его расстреляли немцы. За что – неизвестно. Четверых тогда взяли: тогда же расстреляли начальника станции (рябого такого - он жил в Марьино), саратовского Васю (жил в Алферове, женат был на женщине из Дубков) и Пашу из Еськово. За что их взяли – никто не знал. Кто-то донёс на них, наверное… Был у нас такой Болохов [8] - он работал мастером у немцев. Он и другие искали Николая Павловича, но не нашли…

Дед Пётр Астафьевич умер в 1942 году, когда здесь были немцы. В это же время из Подмосковья пришла его дочь - моя тётка, с золовкой. Их выгнали немцы, и они пешком из Тучкова сюда пришли. А золовка в дороге родила второго ребёночка. Жители боялись, не пускали их... Родила она где-то по дороге в бане. Завернуть ребёночка было не во что. Две юбки было надето на тётке. В одну из юбок и завернули ребёночка. Что-то в сумочках оказалось, что схватить успели. Вот так и принесли сюда этого ребёнка. Ребёнок остался жив и до сих пор живёт – в Москве.

Жизнь при немцах

Как-то после работы пришла домой – немцев в деревне нет. Один-единственный остался немец в деревне… Мама с сёстрами стоит раздетая на улице, плачет, а вокруг них этот немец с карабином ходит… На руках у мамы младшая моя сестра 1940-го года рождения, тоже раздетая. Говорит: «Дочушь, нас теперь расстреляют. Немец говорит, что мы сало у него украли». Всё перерыл… и подполье, и шкафы, и сундуки – всё пораскрыто! А у немцев ничего нельзя было брать! Вот, что за ногтем чёрное, и то нельзя!!! Мы этого ужасно боялись, и ничего у них не брали. Я пошла в дом, нашла это сало. Входит немец с автоматом: такой «калюжник» маленький... Я протягиваю ему это сало и говорю: «Вот ваше сало, никто его не брал. Я сейчас пойду к коменданту жаловаться. Я работаю на немецкого солдата, а вы что делаете? Из дому мать выгнали на мороз. Мы ничего не брали вашего». Всё он по-русски понимал, но притворялся, что не понимает. Картошку у нас всю пожрали. Да, всё, что было пожрали! Печку, сколько хотели, столько топили. Мылись - как хотели, так и мылись... где хотели, там и спали...

Немцы были разные, всякие. Хорошо, что у нас в деревне никого не расстреляли… Это потому, что комендант у нас был нормальный. Если что, то ему жаловались, поэтому особо немцы не безобразничали. Фельдфебель к одной нашей женщине всё приставал, хотел, чтобы она с ним жила. Она от него отбивалась: у неё ребёнок был, и муж в армии. Убежала она от него, а он выстрелил в окошко. Попал в печку. Пожаловались коменданту, что фельдфебель население обижает… Вот, если на работу кто не пошёл - снег чистить, так того палкой резиновой били. А так – нечего говорить, зверств не было. Да мы и прятались, хоронились от немцев.

В Германию в рабство

В 42-м году осенью нас стали вызывать в волость – в Алфёрово, где потом сельсовет находился. У нас снимали отпечатки пальцев, описывали цвет волос, глаз, мерили рост. Немцы всё это записывали. Был у нас староста на Уварове - Иван Кириллович Кириллов. У нашего старосты четыре сына было на войне! Но он умудрялся и немцам ладить, и своих выгораживать. Его родственник, который сам был с Высоцкого, работал старшиной у немцев в Алфёрове. Старшина предупредил нашего старосту, что надо молодёжь куда-то определять работать. Так зимой 42-го и 43-го нас определили на железную дорогу работать: снег чистить, шпалы грузить... 9 человек молодых женщин с Уварова ходили на работу на железную дорогу: Маня Киселева, Анастасия Киселёва, Шура Осипова, Мотя Тарасова, я, ещё одна Анастасия… всего нас было 9 человек.

Потом немцы начали отступать. Всё уже кругом горело. Это был март 1943 года. Бывало, собирались наши мужики - деды и говорили: «Вязьма горит…». Мы из Уварова зарево пожарищ уже видели на востоке. Немцы всё, что взять могли, грузили в вагоны и на машины, и увозили в Германию. Всё, что в Алфёрове было: и трактора, и лес, и пилораму – всё увозили! Забирали имущество и у жителей. У нас из сундука всё забрали! Лён у нас был, чтобы ткать. Всё вытащили! Работавшие на железной дороге женщины должны были прийти на работу на станцию Алфёрово к девяти часам. Мы решили, что не пойдём! Похоронилися мы, спрятались… Знали, что немцы уже поезд подготовили, чтобы народ в Германию в рабство везти. Там на переезде уже стоял и медленно курсировал от переезда до Коршуновки поезд длиной один километр! Но в деревню пришли два немца и переводчик с собакой, говорят: «Если не пойдут на работу, то или семьи расстреляем, или дома сожжём!». Тогда мы пошли. Пришли, и нас закрыли в вагон-пульман, замотали на проволоку. Вагон был набит народом. Кроме нас там были ещё и мужчины-военнопленные, которые работали на железной дороге. Они пришли добровольно, поэтому их не закрывали. А мы не хотели идти – нас заперли. Вот эти ребята нас и открыли, пока единственный конвоир отвернулся. Открыли и говорят: «Давайте, уходите. Мы первыми пойдём. Если пройдём нормально, то вы давайте за нами». Немец с автоматом, который нас охранял, ушёл далеко, на лице у него маска была надета от холода, нас не видел. Вот мы потихонечку, по одному из вагона выбрались и по насыпи, затем по речке, по лесочку, по насту вышли на дорожку до своей деревни.

 Пять суток мы просидели в своём лесу рядом с деревней. Потом стали расходиться группами. Карело-финн (что у Мани-баптистки жил) сказал, что надо расходиться. Рядом были немцы на железной дороге; мы их слышали.

В деревню мы вернулись, когда немцы её покинули. В Куракине немцы ещё были. Всё тогда уже сгорело… Дом наш сожгли… он был новый, хороший, двухквартирный, на высоком каменном фундаменте… всё пожгли. Не было даже гнилушек разжечь костёр! Повыкопали мы земляночки и стали жить.  Пришли наши войска, и у нас разместился штаб военных. Нас предупреждали, что начнётся бой, и мы уходили из деревни подальше за горочку. Но у нас большого боя не было. Бои были в Зимнице [9]. Наши части пошли прямо напролёт через лес до Санькова. А там была засада! Много наших положили тогда…

Военнопленных, что с нами бежали, призвали в армию, на фронт, когда наши войска пришли.

После оккупации

Как нас ослобонили, так стали мы опять работать. Приходила машина, председателю говорили: «Давай народ!». Бывало, на машину нас погрузят и везут. Там были уже и лопаты, и другой инструмент. Где «трубочки» восстанавливали, где дороги заравнивали... Потом нас машина привозила обратно домой.

Народ был раньше совсем другой! Делились последним куском! Бывало, пойдём на работу на аэродром... есть мне было нечего - нас было семь человек у родителей, а я – самая старшая. Соседка, бывало, возьмёт с собой в котелочке, наболтает с каких-нибудь крупиц еды… А я, бывало, уйду от неё, чтобы она могла спокойно поесть. Так она не ест без меня! Пойдёт, найдёт меня, за рукав притянет: «Пойдём, я без тебя есть не буду!». Ну, что делать?! Надо идить… У меня слёзы сыпятся, как вспомню это…

В 1943 году я заболела тифом и лежала в больнице в Бессоново. Но выжила…

Госпиталь на Уварове – «лазарет 21 могилка…»

В 43-м году в одном километре от Уварова организовали госпиталь. 21 могилка осталась там после него... [10] Из этого лазарета приносили и на Уваровское кладбище хоронить: девушку одну принесли сюда… лежит на нашем кладбище под берёзою… Знаю, что на нашем уваровском кладбище похоронен был военный, которого принесли от трассы. Там его убило. Ксения Кузнецова, соседка Настя и моя тётка принесли его сюда хоронить.

Родственники погибших после войны приезжали, искали, где те могилки... Переносили захоронения  лазарета в братскую могилу в Лукино потом.

У заминированного поля

А у нас в 43-м году всё было заминировано! Когда немцев прогнали, наши заминировали. Противотанковые мины стояли. Немцы-то уходить не хотели, поэтому готовились к тому, что они могут вернуться. Слышно было, как пушки на Днепре били и самолёты летали. И озеро было заминировано: и по ту сторону, и по эту – всё мины стояли. Свои-то знали, что заминировано, не ходили. Лишь один парень-тракторист, сам из деревни Алфёрово, подорвался (у мостика алфёровского - мы называем это место устье). И женщина одна подорвалась: шла в Дубки к дочкам, через речку переходила, нарвалась на мину... А папа мой по минам прошёл – и ни одну не зацепил…

Отец мой, Арсентий Петрович, в 40-м году заболел туберкулезом лёгких. Потом у него начался абсцесс лёгких – растравили скипидаром, над которым он дышал, пытаясь вылечить туберкулёз. Уже при немцах папа болел, лежал. У него шёл из лёгких гной с кровью. 9 человек немцев в то время в нашем доме стояли, спали на соломе. Папа лежал на кровати, но немцы его не трогали. Потом он всё-таки стал немножко ходить. Пришли наши весной 43-го года и всех мужчин обязали явиться на призывной пункт. За Сережанью где-то это находилось; и папа должен был идти. Вроде ему легче тогда было… У врача призывного пункта - Булкиной Антонины Дмитриевны из Негошева, были родственники в соседней деревне Куракино. И Антонина Дмитриевна, и Евдокия Дмитриевна Булкины хорошо знали моего отца и деда. Вот эта Антонина Дмитриевна и определила моего отца не в первый, а во второй эшелон призывников. Это ему помогло.

Шли призванные в армию вместе с моим отцом на фронт по трассе, с заходом в деревню Куракино. Папа упросил старшего лейтенанта, который ими командовал, разрешения завернуть в нашу деревню, чтобы с семьёй попрощаться. Так он пришёл, с нами попрощался и ушёл. Через шесть месяцев папа больной попал в  госпиталь, и его комиссовали, отпустили домой.

Возвращаясь домой, папа шёл по минам, по дорожке, как раньше она была, и ни на одну мину не наторнулся! А женщина пожилая шла из Малого Алфёрова в Дубки, где у неё две дочери замужем были, зацепила мину! В воду упала, и в воде продолжала гореть! Как тело человека горит! Моментом сгорает, огнём горит! Похоронили её тут же, где погибла. Хоронить и нечего уже было… Оградка там до сих пор стоит.

Бог есть, есть Господь. В Бога надо всегда верить.

Лёня Воронцов, его отец и господа Васильчиковы

Муж мой Лёня (Алексей Николаевич Воронцов 1919 года рождения) был родом из-под Сережани. Он был человек слова: если денег у кого взял, то отдаст обязательно. За это ему доверяли. У нас были пчёлы. Он наливал мёд, если кто просил на лечение, а денег никогда не брал! Говорил: «Не надо мне деньги, это пчёлы принесли…». Никогда не брал!

Отца Лёни – Воронцова Николая Васильевича, репрессировали в 1937 году [11]. Семья Воронцовых жила недалеко от Сережани, в двух километрах от Якушкина: через Вязьму-реку, на горочке, раньше была их деревня. Это были переселенцы с участков. Когда был «разрой», клали лавы через реку, чтобы переправиться на другой берег. Когда отца забрали, Лёня пошёл искать правду в Москву. Дошёл до Крупской – это так он потом рассказывал. Крупская его послала к Калинину. Был у Калинина. Рассказал ему, что, мол, вот так и так: посадили отца ни за что… А Калинин выписал ему записку, по которой ему выдали рублей 30 денег… в общем, сколько-то денег выдали… Но отца не выпустили.

Отец Лёни десять лет отсидел. Сидел он под Архангельском. Николай Васильевич Воронцов в первую мировую воевал. Он был добрый, всё умел делать. И в архангельском лагере работал: шил обувь. Вот так он отсидел десять лет. Вернулся после войны, устроился в Вязьме работать. Как-то ехал на машине через Вязьму-реку, через лавы, его продуло – крупозное воспаление лёгких… На третьи сутки он умер. Похоронен в Сережани. [12]

Где же теперь наши господа Якушкины?

Примерно в году 57-м, 58-м Анатолий и Евдокия Якушкины приехали в нашу деревню.

Евдокия тогда сказала, что хочет поехать посмотреть на своё пепелище в Дымском, где она жила. Идти она уже не могла, плохо себя чувствовала. Пока она оставалась в машине, Толя обошёл всё: долго ходил… И через сад проходил, всё осматривал… Жил он в то время в Смоленске.

Получилось так, что незадолго до его приезда наши деревенские попали в автоаварию под Вязьмой. Трое их было. Один из них – Михайлов Федя, был больной после аварии. Анатолий Якушкин вызвался им помочь, потому что он работал врачом в Смоленске, доцентом был [13]. Якушкин пригласил уваровских приехать в Смоленск. Обещал встретить, как своих родственников, обещал к любым врачам привести на прием. Два раза Федя Михайлов туда ездил. Теперь я говорю: где же наши господа Якушкины?

Про Титова и Балалаева: людей обижать нельзя…

В колхозе я много работ переделала. И по полеводству ходила… и в военном госпитале работала на заготовках: и картошку, и капусту мы сажали, и огурцы для воинских частей… потом я работала и бригадиром, и кладовщиком, и счетоводом работала.

Пётр Титович Титов после войны был председателем нашего колхоза. При Титове очень даже было хорошо. Титов был секретарем райкома, когда стали ликвидировать наш Издешковский район и присоединять нас к Сафоновскому. Петра Титовича прислали к нам, как говорится, в председатели. Он приходит к нам и говорит: «Я ваш председатель». Народ ему: «Какой ты председатель? Да уже пятый к нам приходит! Никто ничего не делает!».  Он ответил: «Вы помогаете мне, а я буду помогать вам. Если так дело пойдёт, то мы хорошо будем жить». Народ согласился, что так правильно. Как только стал этот Титов руководить, так из разбитого и разваленного колхоза он всё восстановил, жизнь наладилась. Хороший был руководитель. Титов сам был сумароковский. И жена его была оттуда. Когда помёр, то обнаружилось, что у Титова и денег на счету не было… А почему так? Он не хапал себе… Он, бывало, всех жалел: и старых, и малых… Потом к нам прислали молодого Балалаева Вячеслава Ефимовича, а Титов уже должен был идти на пенсию. Жалко ему было уходить, бросать хорошо налаженное дело всей его жизни...

Ничего плохого не могу сказать про Балалаева: он добрый, он брался за дела. Давал бесплатно автобус, чтобы людей отвезти-привезти на шерстобитку в Ярцево. Балалаев до прибытия к нам поднял колхоз в Батуринском районе. Я бы его сейчас спросила: «Как вы сейчас, Вячеслав Ефимович, живёте? Ну, что же это на вас люди обижаются? Нельзя людей обижать… нельзя…».

Что б мне сейчас Вячеслав Ефимович сказал?

---

(записано 20 июня 2010 года, дополнено 26 августа 2018 года)

Деревня Уварово, фото Александра Воробьёва