Воспоминания
Прохоровой Нины Михайловны
(1928 г.р.)

О деревне Куракино

Прохорова Нина Михайловна родилась в деревне Куракино и прожила здесь долгую жизнь. Сейчас Куракино выглядит невесело - многие дома заброшены, зияют пустыми окнами. Но Нина Михайловна всё равно предпочитает жить в деревне, она говорит: «Здесь я дома, я в своей избе, на своей земле».

Помнит она и довоенную жизнь, и оккупацию, и пленных красноармейцев, которых немцы сожгли живьём в деревне Куракино.

О женском счастье Нина Михайловна говорит так: «Счастье - это когда муж непьющий».

Деревня Куракино до войны

Родилась я в деревне Куракино 5 декабря 1928 года. Моя хата была здесь рядышком с тем местом, где сейчас живу. Прямо на этом месте, где сейчас мой дом стоит, мужик мой родился. Через дорогу наши дома были. Тут я и замуж вышла, и вся жизнь здесь прошла.

Отца звали Грибанков Михаил Васильевич. У отца нас было четверо детей – два брата и две сестры. Я была самая младшая. Сестра Наташа - самая старшая, 1912 года рождения. Брат Вася был 19-го года рождения, брат Ваня 23-го года рождения. Наша мама рано помёрла – в 37-м году. Сорока пяти годов мама помёрла. Мы остались с папой. Семья наша жила средненько. Папа пастил скот в колхозе.

До войны в Куракино был колхоз, назывался «17 октября». Потом совхоз организовали (в 60-е годы). Я родилась уже в колхозе, коллективизацию не помню. Сестра рассказывала, как в колхоз сгоняли. Наш папа долго не шёл в колхоз. Все вместе пашут, а он - на своём коне. Но прижали – пошёл в колхоз. Налогами обложили – никуда не денешься, пришлось вступать в колхоз. И денежный налог платить надо было, и мясо государству сдавать, и яйца…

Куракино была очень большая деревня. Помню, что по 25 кос в бригаде выходили на покос. Это только молодёжь была. Косили тогда только вручную. Долечками луг делили и косили. Теперь все наши луга заросли. Был у нас покос по направлению к трассе - он назывался Колозня, другой покос назывался Леда. В колхозе рожь давали на трудодни. Этим и питались. Картошка была. Ярица была ранняя. Посеют, обмолотят… так и жили.

Все были крестьянами – кто побогаче, а кто победнее – не ровно было. Тогда избы ставили большие. Какая тогда обстановка была? Койка деревянная, лавки деревянные около стола, чтобы сидеть можно было. Вот и вся обстановка. Хлеб пекли сами. В Куракине был кузнец. Звали его Поликар. Кузня была. Магазина в Куракине не было, но были ларёчки. Хлеб, водку, разную мелочь можно было здесь купить.

У нас хата была большая, а сестра моя была невестой. Поэтому на вечеринки к нам ходили. Бывало, как придёт к нам Боцонок с Уварова – а он большой, здоровый был! Как пойдёт плясать! Наши девки прижмутся все к стенкам по углам. Был тот Боцонок вором. Кражами жил со своими подельниками. Я была совсем маленькая. Знать, мама ещё была жива. Было так, что Боцонята порезали овечек в нашей деревне, но их поймали. Наши мужики кишки овечьи им на шею намотали и вальками их лупили. А мы поглядали, как их лупили. Так тогда в деревне с ворами разбирались.

Денег в колхозе не платили, поэтому ездили на заработки в Москву. Папа перед самой войной уехал в Москву. И тут война началась. Пришлось ему из Москвы домой пробираться. Где проедет - кто подвезёт, а где пешком пройдёт по трассе. Сюда пришёл – а тут уже патрули на трассе стоят. Его к нам патруль привёл. Мы его увидели, обрадовались. Вот так с Москвы домой добрался.

Война, оккупация

Объявили, что война. Был базарный день, воскресенье. На Издешково ездили через Уварово. Через уваровский мост, через Саньково была дорога – там уже и до Издешкова недалёко. Как объявили, что война началась, так все свои шмотки собрали, да и домой пошли с базара.

Немцы к нам шли прямым ходом. У нас в деревне дуже бомбёжек не было. В краю деревни одна бомба свалилась. На поле – другая. Саму деревню не бомбили. Мы стали копать землянки. В них и сидели, когда немцы пришли.

Папе уже было пятьдесят годов, когда война началась. В 50 лет на войну не брали. Свёкру моему не хватало три месяца до 50-ти лет– его взяли на войну. Когда наши войска отступали от немцев, он заезжал в деревню, к своей семье – с врачами ехал на конях. Они, наверное, и до Вязьмы доехать ещё не успели – на конях далёко не уедешь. А на утро к нам немцы пришли. Значит, где-то здесь его и поклали… не вернулся он.

Немцы пришли – а мы в землянке сидим. Кричат: «Русь, Русь! Шнель! Шнель! Шнель!». Ну, что ж? Надо ж вылазивать… Стали они подбирать, у кого что есть. Поросят резать. Телочку мы купили, думали, что коровку выходим… а они взяли, да и зарезали её – сожрали. Картошку из-под пола выгребли.

Зима наступила. У папы моего были валенки белые новые. Немцы его завалили, да валенки сняли, босиком оставили на снегу. Во как!

Жили мы при немцах, как пришлось – и ели, и не ели…Дворов шесть было у нас на краю деревни. Всю деревню немцы сгоняли в те дома. Выгоняли жителей из своих изб. Мы там кучей так и жили. Полосочка твоя – ты тут сидишь на своих тюфячках. Одна партия немцев уедет, тогда мы идём домой. Другие приедут – когда выгонят, а когда и не выгоняли. Тогда мы с братом на печке сидели.

Всякие немцы были. Они говорили: «Мы - солдаты! Мы - подчиненные». Кто хлебушка подаст, кто конфеткой угостит. У них конфетки трубочками были, как леденцы. А когда и супчику давали: «На, на, киндер!». Ой, у них супы были хороши! А какие приедут, повыгонят, да и ходят потом по нашей избе – без порток, в одних длинных рубахах. А вшивые какие были! И они всего хватили… солдаты эти немецкие. Что им – добро было?

У мужика моего в доме были большие сени. Там стояла немецкая кухня. Муж мой, Шурик, у немцев крал консервы. Он говорил, что пойдёт на немецкую кухню, банок накрадёт у немцев, половицу откроет, да под пол закинет. Не ловили его за этим занятием ни разу. Сегодня – одну, завтра – две, по чуть таскал.

Немцы стали свои порядки устанавливать. Все должны были подчиняться. Как играли, так и танцуй. И староста был в деревне. В деревне только одни старики остались. У нас был старик, который в прошлую войну был в Германии, он по-немецки умел говорить. Он защищал свой народ. Разговаривал с немцами, когда надо было. Некоторые пошли в полицаи. С Алфёрова помню одного, и из нашей деревни были полицаями. Куда они потом подевались, я не знаю.

Казнь пленных

Было 18 человек пленных в деревне. Это были наши солдаты, попавшее в окружение. Немцы заставляли их работать. Я помню, что у нас на дворе было четверо здоровых мужиков - пленные. Они дрова пилили и кололи.

Как-то пленные играли в карты в хате, где они жили. Один из них возьми да и скажи: «Вот наши бы пришли, мы бы ушли сразу!». Нашёлся среди них такой, который немцам доложился, что побег замышляют – подольстился. Немцы этого предателя нарядили в немецкую форму, шинель ему дали, а остальных 17 человек загнали в наш овин и подожгли его. Это был сарай моего папы. Зажгли овин, а сами рядом с пулемётами стояли.

Нас с избы не выпускали. Я не ходила, не смотрела. А вот мужик мой (мальчики они проворные, везде бегают) видел их, рассказывал потом, что лежали они грудышком, мёртвые уже. Здесь же их и зарыли. Потом перезахоронили - это было после войны. Мы раньше на родительское приходили на то место. Придём, постоим, помолчим…

Ещё помню, что немцы солдата одного расстреляли – сам себе могилу рыл. За речкой это было, хатка там была – бабка старая в ней жила, она и видала. А кто такой был, за что расстреляли, …кто тогда это знал? …война была.

Конец оккупации

Деревня большая была, молодёжи было много. Стали немцы отступать и угонять молодёжь в Германию. Моего брата Ваню угнали. Собрали немцы молодёжь, наклали они по мешочку каждый продуктов – хлеба да картохи, и повезли их неизвестно куда. До Германии они не доехали. Но дезертирами их всё равно посчитали. Из них потом кто вернулся, кто инвалидом стал, а кто и в Америку попал. Вернулся брат уже после войны. Жив остался, но пришлось ему везде побыть. Попал к своим – посчитали его дезертиром и за колючую проволоку отправили – на исправительные работы. Потом отпустили, домой пришёл.

Куракино немцы сожгли, когда отступали. Мы не знали, что они придут, поэтому не успели имущество своё небольшое спасти, остались без ничего. Кто что повытащил – одёжинку в основном, да одеялышко вшивое....

Ходил карательный отряд. Пускали ракетницы. А крыши были соломенные, загорались быстро. Нас они не трогали, только избы зажигали. Остались мы на пепелище. Не уцелело ни одного дома. Всё сожгли. Тогда, наверное, весь белый свет горел. Снег растаял, лужи стояли.

Стали мы рыть себе земляночки. Отец пошёл в лес к солдатам. Они ему дали земляночку и помогли её перевезти. Тифом ещё тогда болели, я сама тифом болела, волосы все вылезли.

Старший брат пришёл с войны, построил нам небольшую изобку. В Сережань ходили, пилили лес. Старший был в голову ранен. Пенсия у него была большая – 120 рублей. Но он только одну пенсию успел получить и помёр.

Откуда-то пригнали коров. Государство только многодетным семьям помогало, им давали коров. Остальные выживали сами, как могли.

После войны

Сперва землю копали лопатами – по чуть. Борону на себе возили. Меня скородить не брали, а лопатой покопать пришлось. Потом кони стали появляться. Председателем колхоза после войны был Яров Николай. Он пришёл с войны – рука у него было раненая.

После войны было дуже плохо. 47-й год был голодный. Мы подбирали недовыкопанную гнилую картошку на поле. Она не сказать, что гнилая, но становилась крахмалом. Траву всякую ели: и крапиву, и лебеду – кто что найдёт. За крапиву ругались. Мучицы давали нам по чуть. Мельницы были самодельные. Два крупных чурака набивали осколками чугуна. Один чурак крутили над другим. Такая была ручная мельница.

Куракинская младшая школа

В Куракино раньше была младшая школа – до четвёртого класса. Хорошо было, когда школа была рядом. Куракинские, уваровские и дубковские дети ходили в нашу школу. Учеников было много. Всего было четыре класса по 15-20 человек. Детей имели по куче в семьях, поэтому и классы были большие. Мария Фёдоровна Щепелевская была учительницей. Их было три сестры: Надя, Шура и наша Мария Фёдоровна. Наша учительница помёрла сразу после войны, у неё детки остались сиротами – троечка – Нона, Зина и мальчик.

Я закончила только младшую школу. Больше мне учиться не пришлось. Мамы не стало, надо было идти работать в колхоз, ведёрко ржи зарабатывать.

О былом и настоящем

Сейчас послушаю, говорят: «Ай, трудно работать!». Пожили бы нашей жизнью! Вот когда трудно работать было! У нас в колхозе была единственная машина - полуторка. Всё вручную делали. Весна приходит – молодых на сеялку. Мешки на себе. Осень пришла – заготовки возить в Издешково. Кого? Опять девок!

18 лет я доила коров. В Куракино было два скотника. 6 доярок было по 25 коров у каждой. На маленьком скотнике было две группы, а на большом – четыре. Но тогда уже мехдойка была. Вечерняя дойка до двенадцати, а когда и позже заканчивалась. Утро – четыре, пятый час - уже бегом до скотника. А то ж пастухи придут гнать, а коровы недоеные останутся. Обедняя дойка… ну, совсем не было времени! Спать было вовсе некогда. Но мы молодые были, терпели… И дома хозяйство: корова, поросята, овечки. Трое детей было. Мне сестра помогала, это мне хорошо было. Мужик её не пришёл с войны, папа помёр, так мы вместе и остались.

Муж мой – Шурик Прохоров, трактористом и шофёром был. Водку пил. Пожил мало, помер рано. В сентябре 16 лет, как помёр. И на тракторе муж работал, и на машине работал. Выпить любил. С трактора выгонят - машину дают. С машины выгонят - трактор дают. Тогда в рабочих нуждались. Это сейчас никто нигде не нужен, всё позакрыли. Но кто хочет, тот и сейчас найдёт работу.

Счастливая та женщина, у которой муж не пьёт. Тогда пили все. Сейчас, если дрова привезут – плати деньги. А тогда: трактора, машины – всё за стакан водки нанимали. Одному привёз, другой бежит, просит… третий налил… а к четвёртому уже и ехать некому – уже валяется пьяный! Самогонки было – бидонами все гнали. А денег и не было. Только за водку и работали. Утром пойдёт на работу трезвый, а вечером обратно едет, - голова на руль падает. Вот так жили.

До войны так мужики не пили, как после войны. Папа мой не пил. Работы было много тогда. А потом, как ошалели! И перед самой войной мужики, как ошалели – всё пили, и пили…

Конечно, добра не стало, как совхоз развалился. Но мы уже на пенсию пошли, теперь пусть что хотят, то и делают. Теперь у пенсионеров жизнь подходящая… деньги плотят. Мне хватает.
Мне хорошо, когда живу я там, где родилась. Здесь я дома, я в своей избе, на своей земле.

---

(записано 03 июня 2012 г.)