Материал страницы был обновлен 31.12.2023 г.

А был ли БУНТ?

---

Недоразумение в Бессонове в 1857 году

Ненаучная история.

Возможно, кому-то памятен курьёзный случай, когда в 2019-м году байка-версия нашего замечательного краеведа Андрея Константиновича Жаворонкова о том, что сын Иосифа Сталина – Яков Джугашвили, был похоронен около Малого Алфёрова, наделала большой переполох, так как вышла за пределы местности, где была рождена, и дошла до центрального телевидения – 1-го канала (Новый поворот в изучении судьбы старшего сына Сталина. Пусть говорят. Выпуск от 03.12.2019, 32-я, 34-я минуты передачи). Так о существовании Малого Алфёрова узнала вся страна.

В чём-то похожая история произошла в Бессонове в 1857 году. Тогда о существовании села Бессонова Вяземского уезда Смоленской губернии стало известно таким людям, как министр внутренних дел Российской империи, действительный тайный советник граф Сергей Степанович Ланской и действительный тайный советник член Государственного совета Российской империи князь Александр Фёдорович Голицын. Последний был статс-секретарем у принятия прошений на Высочайшее Имя приносимых.

А также дело Бессонова прошло через руки российского государственного деятеля Танеева Сергея Александровича, статс-секретаря,  действительного тайного советника, члена Комитета по крестьянским делам, управляющего 1-м отделением Собственного Его Величества канцелярии.

Для того, чтобы сориентировать читателя во времени, добавим, что на престол в России тогда ( 2 года как) взошёл император АЛЕКСАНДР II, к которому ни много ни мало и решили обратиться напрямую с просьбой предки жителей Бессонова и семи ближайших деревень: Ермолина, Азеречни (Озеречни), Теляткова, Азарова,  Дымского, Комова и Александровской.

Историю Алфёрова и окрестностей мы привыкли рассматривать, как часть процесса глобального и непрерывного. Поэтому будет уместно обратить внимание неленивого читателя на то, что в этом же 1857 году умер декабрист Якушкин, далёкие предки которого тоже владели Бессоновым. Скончался он 23 августа 1857 года, в Москве. С восстания декабристов начиналось правление отца Александра II – Николая I.

События, имевшие место тогда в селе Знаменском (Бессонове), местные авторитеты исторической мысли, нисколько не сомневаясь, громко называют «КРЕСТЬЯНСКИМ ВОССТАНИЕМ». Но был ли БУНТ? Начало такой интерпретации бессоновской истории было положено спустя столетие после самих событий – в 1957 году трудом «Крестьянское движение в Смоленской губернии в период разложения крепостничества. Конец XVIII - первая половина XIX в.» авторства Рябкова Георгия Трофимовича.

В течение последующих 66 лет происходило переписывание одними «исследователями» у других следующего текста:

Таковое изложение событий очень далеко от истины. Это не что иное, как официальная версия государственных чиновников середины XIX  века: «крестьяне взбунтовались!». Дело «О неповиновении крестьян, купленных помещиком Путято от Г.Телепнёва» (ГАСО Ф.1 Оп.4 Д.177) пестрит такими терминами, как «бунт», «бунтующие крестьяне», «возмутившиеся крестьяне», «бунтовщики», «усмирение бунта», «неповиновение» и т.п.. Рябков же, в свою очередь, писал докторскую в 1970-м году, когда никакого другого взгляда на историю и быть не могло: низы не хотели… У него не было причин разбираться в тонкостях происходившего и вычленять из общей крестьянской массы отдельных героев. Сам он был родом из смоленской крестьянской семьи. С точки зрения господствовавшей в стране в середине 20-го века идеологии всё было верно. Для автора это был глобальный исторический процесс: «крестьянское движение» в «период разложения крепостничества». Но были и нюансы.

Не дело обывателя сидеть в архивах и разбирать рукописные документы 19-го века. Но, чтобы оставить след, надо идти туда, куда дороги нет. Дорогу к истине пока никто не проторил. Поэтому рассмотрим мелкомасштабную историю крупным планом. Это единственный способ восстановить историческую справедливость и избавить в будущем имя достойного человека – священника Знаменской церкви села Бессонова Андрея Ивановича Попова, от несправедливых наветов, которым он подвергается вот уже 166 лет как.

Сюжет этой истории настолько хорош, что и Гоголю придумывать ничего не пришлось бы!

Действующими лицами были:
ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО Господин Генерал Лейтенант и Кавалер Ахвердов Николай Александрович (Военный Губернатор Города Смоленска и Смоленский Гражданский Губернатор);

ЕГО ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕНСТВО Высокопреосвященнейший Тимофей Архиепископ Смоленский и Дорогобужский разных орденов Кавалер;

А также вышеупомянутые граф Ланской и князь Голицын.

Эти люди «разсматривали» дела, читали рапорты, писали «отношения» и принимали решения.
Исполнителями же были настоящие гоголевские герои: полковник Слёзкин, майор Кноринг, Чиновник особых поручений Шугальский, – это не вымышленные имена, а самые что ни на есть настоящие и документами подтверждённые.
Важная роль была отведена священникам Андрею Попову и Константину Орлову.
Статисты – военные 7-го Могилёвского пехотного полка и крепостные крестьяне (предки нынешних жителей округи Алфёрова и Бессонова) – «384 души ревизских мужеского пола», переводимые из владения помещика Телепнёва во владение помещика Путяты.
Время действия – неделя до Великого Четверга перед Пасхой, которая в 1857 году пришлась на 7 апреля.

Рябков по идеологическим причинам исключил в своей книге из описания бессоновкого «бунта» очень важных персонажей: Шугальского и Орлова, а Попову приписал вымышленную роль, исказив таким образом всю историю. Кроме того, предвзятость автора очевидна, так как при перессказе содержания документов он называет священника «ПОПОМ» – в оригинальных рапортах, на которые он опирался, такие термины не использовались. Во всём деле нет ни одного такого слова: служители церкви называются всегда только «Священниками» и пишутся с большой буквы.

Сам «бунт» занял немного времени – около недели. По «важности происшествия» дело это находилось под постоянным контролем смоленского губернатора Ахвердова, а на месте, в селе Бессоново, его «глазами, ушами и руками» был Чиновник Особых Поручений Шугальский.

Было так: Чиновник Особых поручений Шугальский разбирался (как умел) на месте, в Бессонове, и писал после этого рапорты Ахвердову – в город Смоленск. Ахвердов, в свою очередь, писал донесения в Санкт-Петербург – Господину Министру Внутренних дел Ланскому. Там принималось решение – и дальше по цепочке обратно. Очевидно, что при такой системе решения запаздывали. Когда в ответ на рапорт начальника Смоленской губернии Ахвердова, датированный 31 марта, пришло к тому 14 апреля от Ланского предписание «отправиться лично в имение Г.Путяты и принять решительные меры к приведению крестьян в должное повиновение начальству и новому их владельцу», там уже давно всё закончилось и «в имении восстановился совершенный порядок».

Особо замечательно это бессоновское происшествие тем, что имело место всего за 4 года до подписания 19 февраля (3 марта по новому стилю) 1861 года императором Александром II Манифеста об отмене крепостного права.

Но работа-то над ним уже шла! Ровно в это же время, когда разворачивались события в Бессонове, 3 января 1857 года, был учреждён новый Секретный комитет по крестьянскому делу в составе 11 человек. Одним из членов Секретного комитета был граф Ланской – непосредственный участник нашей истории. В России «всё секрет, но ничего не тайна», что и доказали бессоновские крестьяне, каким-то невероятным образом прознав про «государственный секрет». Хотя ничего невероятного в этом не было: им помог родственник их бывших владельцев – потомственный дворянин Николай Семёнович Гринёв.

Полковник Николай Семёнович Гринёв, родившийся 25 июля 1804 года в сельце Фёдоровское (позже Каленьково), доводился внуком бывшему владельцу села Бессонова коллежскому асессору Петру Фёдоровичу Гринёву и племянником другому владельцу – Александру Петровичу Гринёву. Александр Петрович 18 лет (с 1891 по июль 1815-го года) управлял бессоновской вотчиной после смерти своего отца, передав её затем жене Анне Васильевне. Когда та умерла 13 декабря 1847 года, имение досталось Николаю Васильевичу Телепнёву, о котором мы поговорим отдельно позже.

Следует сразу обратить внимание читателя на приятное совпадение реальных имен наших героев с хорошо всем известным по курсу школьной программы произведением классической русской литературы: Пётр Гринёв – это главный герой «Капитанской дочки» исторической повести А.С. Пушкина, в которой описывался бунт – крестьянское восстание Емельяна Пугачёва. Гринёвы у Пушкина – богатые помещики, владеющие тремя сотнями крепостных крестьян, что ещё больше роднит нашу реальную историю с пушкинской. То, что мы про это знаем – неудивительно: «Пушкин – наше всё», как было верно подмечено ещё в 1859-м. Но заслуживающим пристального внимания фактом является то, что и герои нашей истории тоже были знакомы с «Капитанской дочкой»! Вот тому доказательство:

«Господа наши Гринёвы. Им сродственники, что книжка написана про Емельку Пугачёва, так тот, что полковничью дочку за себя взял – полковника Миронова», – поведала  в 1916-м году историку Фокину старуха Глебиха.

(Источник: ЦИАМ. Ф.2049. Оп.1. Д.15. Л.413-422.)

Глебиха – это Матрёна дочь Николаева из деревни Азарово, родившаяся  в 1845-м году в семье крепостных крестьян, принадлежавших помещикам Гринёвым. В 60-х годах 19-го века она вышла замуж в деревню Александровское за Глеба Варлаамова и доводилась невесткой Варлааму Петрову, о котором речь пойдёт ниже. И к свидетельству старухи Глебихи мы тоже ещё вернёмся.

Таким образом, никак нельзя исключить того, что знакомство с русской литературой некоторых из главных героев описываемых здесь событий сыграло свою немаловажную роль в развитии сюжета, имевшего место в Бессонове весь 1857-й год. Подвержены влиянию русской классики оказались не только крестьяне, но и важные государственные чиновники. Но обо всём по порядку.

Началась всё с того, что в январе 1857 года (а, возможно, и чуть ранее) Гвардии полковник Николай Семёнович Гринёв, осознал, что богатое имение его предков уходит от него – будет продано с торгов за долги предыдущего владельца. Гринёв предпринял некие действия, чтобы побудить крестьян бывшей вотчины его деда и дяди отправить ходоков в Санкт-Петербург с прошением к самому царю. Николай Семёнович написал старосте своей вотчины в деревне Лукино – 42-летнему Алфиму Никонову, что является наследником этого имения и не упустит его.

Задумка его заключалась в том, что крестьяне должны были испросить у самого царя разрешения быть Государственными, а не помещичьими и заплатить за это какую-то выкупную сумму. Что-то готов был заплатить он сам, по всей видимости, рассчитывая, что это будет меньше, чем долги предыдущего владельца. Крестьянам эта идея понравилась. В чём конкретно заключались действия Гринёва, доподлинно неизвестно. Но к концу марта 1857 года до сведения Смоленского Гражданского Губернатора Николая Александровича Ахвердова было донесено, что:

21 января 1857 года СЕЛИВАН ЕРМОЛАЕВ – поверенный от крестьян села Бессонова помещика Василия Телепнева, сумел подать всеподданнейшее прошение стат-секретарю Его Императорского Величества князю Голицыну, в котором изъяснялось, что имение изначального помещика назначено в публичную продажу, в связи с чем обратившиеся просили о дозволении крестьянам в числе 384 душ внести выкупную плату и о повелении обратить их в казенное ведомство.

12 февраля 1857 года помещик Николай Гринёв, живший в то время в своём имении Бельково Духовщинского уезда (ныне  это Бельково-Гринёво в 23 км от г. Духовщины), написал письмо своему старосте в деревне Лукино с вопросом, не возвратились ли люди из Санкт-Петербурга?

13 февраля 1857 года последовало заявление Стат-Секретаря Танеева к Начальнику Смоленской Губернии предписать Вяземскому Земскому Суду 18 числа февраля объявить отказ на всеподданнейшую просьбу бессоновским крестьянам.

20 февраля 1857 года появилось предписание губернатора Ахвердова об отзыве стат-секретаря князя Голицына на просьбу, поданную Его Императорскому Величеству: «Прошение, как ненадлежащее к существующим постановлениям, удовлетворено – ОСТАВЛЕНО БЕЗ УВАЖЕНИЯ». Об этом дано было знать Вяземскому Земскому Суду, но до сведения крестьян оно доведено не было. Формальным поводом необъявления ответа на прошение служило то, что крестьянин, подавший лично письмо и отправленный по этапу из Санкт-Петербурга, ещё не прибыл. А потому и объявлять решение некому.

Не ведая о реальном положении дел, бессоновские крестьяне продолжали терпеливо ждать как возвращения Селивана Ермолаева, так и положительного решения своего вопроса.

Через месяц, 22 марта 1857 года вышел указ Вяземского Уездного Суда о вводе Путяты во владение Бессоновым.

26 марта 1857 года Ахвердов получил секретное отношение от Корпуса Жандармов Полковника Слёзкина о том, что бессоновские крестьяне отправили от себя ходоков с просьбой к Государю.

Селиван Ермолаев не прибыл в Бессоново и к концу марта.

27 марта 1857 года Временное Отделение Вяземского Суда вместе с чиновником Вяземской Дворянской Опеки отправились в село Бессоново для ввода во владение Коллежского Ассесора Дмитрия Александровича Путяты имением, купленным им в Московском Опекунском Совете с публичного торга, бывшем помещика Телепнева, в числе 384 души. В Бессоново они прибыли в ночь с 27 на 28 марта.

28 марта 1857 года, наконец, только после требования подчиняться новому владельцу, было объявлено пришедшим в недоумение крестьянам об отказе на их просьбу. Собравшимся было зачитано предписание Ахвердова от 20 Февраля за №2054 об отзыве (ответе) Г.Стат Секретаря Князя Голицына на просьбу, поданную Его Императорскому Величеству посланным от них крестьянином Селиваном Ермолаевым.

Сделано это было столь неуклюже, между дел и без придания особой важности, что собравшиеся крестьяне не поверили прибывшим из Вязьмы чиновникам.

И это не досужие домыслы автора этой статьи. На тот факт, что до «объявления им [крестьянам] отказа на просьбу при вводе во владение, никто не знал и не слыхал […] о их непокорности», обращал внимание священник села Сережани Константин Орлов, которому скоро придется стать непосредственным участником этого драматического действа.

Таким образом, чиновники Временного Отделения Вяземского Суда и член Дворянской Опеки не смогли справиться со своей задачей – толком разъяснить отказ Императора народу. Они срочно обратилось за подмогой к Чиновнику Особых Поручений смоленского губернатора Ахвердова – Шугальскому, приглашая его прибыть на место для содействия Временному Отделению в приведении в повиновение возмутившихся крестьян. И сразу же затребовали военную команду.

29 марта 1857 года (пятница) в Бессоново прибыл Шугальский. Он тут же распорядился «вызвать из каждой деревни по три человека с тем, чтобы им разъяснить законы за подобное ослушание и увидеть их обращение к повиновению». Шугальский и не собирался объяснять крепостным причину отказа на прошение: он был прислан не для этого, и разъяснять ответ Императора не входило в его компетенцию.

30 марта 1857 года (суббота) вместо трёх человек от каждой деревни крестьяне пришли в количестве 200 человек. Шугальский «шуганулся» такой толпы здоровых крикливых мужиков: «масса возмутившихся крестьян была слишком велика». Он велел всем им разойтись по домам: «приказано было неповинующимся крестьянам разойтись по домам и не отлучаться». Что они послушно и сделали! А сам, тем временем, срочно вызвал на подмогу воинскую команду.

Этот эпизод и есть доказательство отсутствия бунтовщицких настроений: 200 человек крестьян послушно разошлись по домам ждать своей участи. Бунтовать крестьяне и не собирались (см. объяснение Константина Орлова – современника того события). А вот лавры утихомирения бунта очень нужны были чиновникам того времени для продвижения по службе.

В отчетах Шугальского отсутствует информация о том, что он в тот раз что-то пытался разъяснить крестьянам по интересующему их вопросу. Зато красочно описано, как в его голове возникла и укоренилась мысль, что ему угрожает опасность от толпы мужиков. Это было плодом воображения испугавшегося человека:

«29-го Марта я прибыл по приглашению Временного Отделения в село Безсоново, и тот час распорядился вызвать из каждой деревни по три человека с тем, чтобы им разъяснить законы за подобное ослушание и увидеть их обращение к повиновению, но вместо требуемого числа людей явились на господский двор около двухсот человек; и так как из собранных мною на месте сведений оказалось, что у взволновавшихся крестьян поселилась мысль, будто бы Вяземские Чиновники из угождения новому их владельцу противузаконно внушают им повиновение, что тот крестьянин, который подал Его Императорскому Величеству просьбу, получил в руки Царское Постановление, чтобы они были вольными, и что высшее Начальство из опасения, чтобы помещик Путято или его приверженцы не отняли это Царское Повеление, послало того крестьянина из Санкт-Петербурга с конвоем, и что с прибытием его на родину они получат свободу, поэтому все они, разделив между собою один калач и съев по кусочку, поклялись нажизнь и насмерть стоять заедино, не выдавать друг друга, и принадлежать или Царю, или наследнику прежних владельцев Г.Гриневу; но никак не Путяте. Когда таким образом собрались крестьяне, я, выйдя к ним, спросил их: почему они, вопреки приказания, не прислали требуемых от них доверенных по три человека от каждой деревни, а все явились, – на это все они единогласно закричали, у нас нет поверенных, мы все идем к ответу, – после чего я разъяснил лишь, что я не принадлежу к составу Вяземских Чиновников, а что прислан от Начальника Губернии с тем, чтобы убедить их быть покорными и повиноваться распоряжениям Правительства, – но никакие убеждения не подействовали, и крестьяне кричали идем все хоть на пушки, но не будем принадлежать Путяте, причем с дерзостию и настоятельно требовали, чтобы всем им выданы были билеты для прохода в Санкт-Петербург с жалобою к самому царю.

Истощив все убеждения, и не предвидя никакого успеха, я приказал им отправиться по домам и между тем распорядился о наблюдении за неотлучками из места жительства, и тот же час послал требование к Полковому Командиру Могилёвского пехотного полка о введении в Безсоново одной роты в полном составе, – хотя требуемая рота прибыла сего числа в Село Безсоново, но как комплектной заключается из 120 человек, каково количество по соображению моему и Членов Временного Отделения признано недостаточно для усмирения имения, состоящего из 384 душ ревизских мужеского пола, то поэтому тот же час послано к командиру 1-го Баталиона сказанного полка вторичное требование, о высылке другой роты…».

Как видно из этого описания, крестьяне хотели лишь получить внятный ответ на своё обращение к царю.

31 марта 1857 года, в Вербное воскресенье, Ахвердов, только что отправивший воинскую команду в Бессоново, и уже получивший донесение о роли в этом деле Николая Семеновича Гринёва, настрочил отчёт Министру Внутренних дел Ланскому, представив всё дело так, что крестьяне чрезвычайно упорны и ожесточены, и присутствие воинской команды на месте – необходимость.

Первая воинская команда прибыла в Бессоново 31 марта, в Вербное воскресенье, после утрени. Шугальский почувствовал себя уверенней и впервые призвал к себе для объяснений священника Андрея Попова. Ответы того ему сильно не понравились и показались если не дерзкими, то недостаточно уважительными к его персоне ЧИНОВНИКА Особых Поручений самого ГУБЕРНАТОРА. На следующий день Шугальский отправил требование немедленно прибыть для увещевания крестьян другому священнику – благочинному села Сережань Константину Орлову. Но и тот не поспешил выполнять его команду, чем привёл чиновника особых поручений в ярость.

Тем временем началась страстная седмица.

1 апреля 1857 года, в понедельник вечером в село Бессоново прибыла одна рота Могилёвского Пехотного полка в составе 120 человек. Разместили их в домах тех же «взбунтовавшихся» крестьян: «на тесных квартирах в трёх деревнях имения Г.Путяты». И тут же было принято решение о присылке ещё одной роты, а «до того времени отложено принятие над ними строгих исправительных мер». Исправником, становым приставом и чиновниками, находящимися в Бессонове, было установлено: «по сделанному на месте розыску о принятии неповиновения крестьян, падает сомнение в возбуждении к тому на старосту Гвардии Полковника Николая Семеновича Гринева Алфима Никонова, вследствие писем к нему помещика его, живущего в Духовщинском уезде, одно из которых писем отобрано от него Временным Отделением, и сам староста помещика Гринева арестован». В это же день, 1 апреля, староста Алфим Никонов и вольноотпущенный Валериан Семёнов, живущий в сельце Негошево, были допрошены. Валериан Семёнов был грамотным: письма к помещику Гриневу от старосты, равно как приказы помещика к старосте, писал и читал именно он. Личность Валериана (Аверьяна) Семёнова также заслуживает отдельного рассмотрения, что мы сделаем в конце.

2 апреля 1857 года, вторник. Полным ходом шла подготовка к наказанию «возмутившихся» и собирались доказательства того, что это был настоящий «бунт».

3 апреля 1857 года, в среду, в Бессоново прибыла ещё одна рота Могилевского пехотного полка.

«Бунт» был таков, что всё это время – уже почти неделю с приезда в Бессоново Шугальского, крестьяне тихо сидели по своим домам, потеснившись для того, чтобы здесь же могли разместиться и присланные роты солдат. Они даже делили с ними свою еду за одним столом.

4 апреля 1857 года, в Великий четверг, крестьяне, вновь опередив намерения Шугальского перевязать их поодиночке, ещё до рассвета собрались в деревню Ермолино, а затем всей толпой двинулись в село Бессоново на господский двор. Войска при этом следовали за ними издали.

В роще близ церкви собрались крестьяне, готовившиеся к Святому Причащению. Священник Андрей Попов, который шёл в церковь к началу Богослужения, без особого старания «поувещевал» встретившихся ему на пути крестьян, посоветовав добровольно признать нового помещика. Он не желал особо вдаваться в происходившее, будучи полностью погруженным в свои церковные и семейные хлопоты. Был он по жизни флегматичным и, по всей видимости, не отличался ораторским даром. Отсутствие большого рвения со стороны священника в деле призыва непокорных к повиновению вновь очень не понравилось Шугальскому. Он затаил злобу ещё с Вербного воскресенья, решив непременно испортить жизнь Попову.

Теперь сила была на стороне Шугальского. Он с удовольствием отомстил за пережитый недавно страх: у него было право применить «указанные законом меры полицейского внушения». Здесь стоит обратить внимание, что в официальных отчётах нигде не конкретизируется, что это были за «меры полицейского внушения»? А означало это, что ослушников надо просто высечь розгами, которые к 4 апреля, к дню Великого четверга, уже были заранее подготовлены на барском дворе.

Мужики поняли, что попали в безвыходное положение, доверившись Гринёву – наследнику бывших своих владельцев. За попытку «качать права», требовать ответа на свои просьбы и даже угрозу жаловаться самому Государю Императору – их будут сечь при любом исходе: чтобы не повадно было впредь! И тут, к чести наших предков, можно констатировать, что они сумели все вместе принять очень достойное решение: они решили держаться дружно, отвечать за содеянное всем миром и не сдавать друг друга. Это причина, по которой мы не знаем имён зачинщиков «бунта»: в полицейские и другие рапорты для вышестоящих особ не попало ни одного имени тех, кто был двигателем идеи обратиться с просьбой к верховной власти.

Дальше дело было так: Шугальский преследовал не только цель привести крестьян к покорности. Куда бы они делись, если численность вызванной им воинской команды превосходила количество крепостных мужского пола? Ему необходимо было раскрыть настоящий «заговор» и выявить главарей. Это сулило и карьерный рост, и денежное вознаграждение. Он уже наверняка мысленно писал отчёт своему непосредственному начальнику Ахвердову. Про участие дворянина по фамилии Гринёв Шугальский уже был осведомлён, но полагал «оставить дело сие без последствий», хотя и не решался на «на эту меру само собою» и почтительнейше просил разрешения по этому предмету у Ахвердова. Настоящему «бунту» всё же требовался предводитель. Тут и могла сыграть свою роль русская литература. Из крестьянской массы надо было вычленить «Емельку Пугачёва». Но мужики опять нарушили все планы Шугальского: прибыв всей толпой на господский двор, «отказались выдать зачинщиков». Тогда «по распоряжению Чиновника Особых поручений и Чинов Временного Отделения Командир 1-го Батальона окружил неповинующихся крестьян войсками и затем вызванными из рядов в середину круга солдатами бунтовщики по одиночке перевязаны, что было необходимо, ибо не один из них добровольно не давался, после чего приняты указанные законом меры полицейского внушения и тогда все неповинующиеся крестьяне обратились к порядку, просили на коленях прощения чистосердечно раскаялись и беспрекословно и единодушно признали над собою власть нового помещика их Путято».

А теперь обратимся к свидетельству другого очевидца тех страстей – к повествованию старухи Глебихи. Она была очень горда тем, что к ней приезжает молодой барин-историк, который аккуратненько фиксирует в тетрадочку её россказни о былом. Поэтому её версия полна художественного приукрашивания. Но при этом её рассказ избавлен от стыдливого неупоминания слов «пороть» и «сечь». Глебиха рассказала:

«Наутро наши причастились, а на площади уже солдаты ждут, все три роты выстроены, стоят барабанщики и капитаны, и полковники похаживают, эполеты блестят, сабли волочутся. Собрали мужиков со всей вотчины в кучку, и спрашивает полковник: "Будете ли вы служить вашему барину – Путяте Митрию Ликсандрычу?" "Не будем", – говорят наши. "Эй! Секунов", – крикнул полковник, и наших солдаты окружили, ружья со штыками держат".

«Наши стоят и за пояски друг дружку держат. Стали их тянуть солдаты – не даются, толкать – все, как овечки, в кучу валятся. Тут солдаты давай их бить прикладами по рукам, оторвали нескольких, руки закрутили назад, портки спустили и ну сечь. Розгой ударят – кровь у них – цирк-цирк. Бабы наши кричать начали: "Душегубы, разбойники!" Солдаты на них: "Замолчите – не то штыками вас будем колоть". Перепороли всех...».

«Порют, и полковник спрашивает: "Теперь будете служить вашему барину?" – "Нет!" Порют еще. Один закричал: "Ай, моченьки моей нет, буду служить". Перестали его пороть. Говорит: "Это я сгоряча сказал – не буду служить". Стали опять пороть. Не стерпели наши и согласились служить. Трое умерло.

Солдаты у нас всю Пасху простояли».

(Источник: Шорин Ю. «Старуха Глебиха рассказывала…»: устные рассказы крестьянки начала XX века в записи историка А.М. Фокина // Край Смоленский. 2023. №3. С. 55-56.)

Рассказы старожилов никогда не отличаются точностью фактов, но суть предельно ясна. 4 апреля крестьянам велено было собраться не для разъяснения, а для наказания, так как сразу начали с вопроса: «Будете ли вы служить новому хозяину?». Если не знать всей предыстории и читать только такое описание «бунта», то естественным образом напрашивается вывод, что крестьяне действительно упорствовали лишь по той причине, что боялись Путяты и не хотели ему служить. Сопоставление же с рапортами, которые писались для Ахвердова выявляет тот факт, что мужики «за пояски друг дружку держат» и не сдают своих предводителей, имён никаких не называют. Шугальскому же надо найти и выявить из среды 116 крестьян «Емельяна Пугачёва»! Один смутьян всё же был определён. Им оказался Илья Павлов из деревни Александровское. «Отправившийся в С.Петербург с просьбой к Государю Императору, и возвратившийся в имение крестьянин Илья Павлов» распустил слух, что «будто бы 1 Мая месяца сего года все крепостные люди будут вольными», чем уверил «одновотчинных крестьян, что товарищ его несет Царское Повеление о вольности».

Вечером того же дня Временным Отделением Вяземского Земского суда был написан рапорт на имя Ахвердова о счастливом окончании этого дела. Причём Временное Отделение обязанностию своей посчитало доложить Военному губернатору, что «восстановлением между крестьянами Г.Путяты тишины, спокойствия и обращения их к должному порядку и повиновению» оно, Временное Отделение, «обязано распорядительности Г.г. Чиновника Особых Поручений Шугальского и Командира 1-го Батальона Могилевского пехотного полка Майора Кноринга и 1-й роты Штаб Капитана Бутковича».

Вслед за этим лестным для себя отзывом, Шугальский сам написал Ахвердову рапорт. В нём он спешил донести Его Превосходительству, что «в имении помещика Путято, несмотря на сильное и упорное ожесточение крестьян, принятыми мною мерами, при содействии воинской команды, возстановлен порядок и возмутившиеся крестьяне приведены в должное повиновение, сознали свою вину, и чистосердечно раскаялись в своем заблуждении». Тогда же Шугальский доложил Ахвердову, что Илья Павлов, уверивший других в скорой свободе, «примерно наказан и повинился в своем проступке». Других имён ему выяснить не удалось. Не сумев определить главарей «заговора», чиновник Шугальский решил отыграться на дерзких и слишком, по его мнению, гордых священниках: Андрее Попове и благочинном Константине Орлове. Если для крестьян Бессонова фактически на этом история их псевдобунта и закончилась, то для Попова и Орлова всё только начиналось, о чём свидетельствуют сохранившиеся документы.

Вот здесь пора наконец-то написать новую страницу об истории «бунта», которая была абсолютно неинтересна советским авторам, но теперь очень любопытна для нас. Мстительный Шугальский донёс своему начальству о «неблаговидных поступках» священника села Бессонова Андрея Попова и благочинного Священника села Сережани Константина Орлова. Так и родилась прожившая 166 лет версия о том, что крестьяне Бессонова обратились к «попу Андрею Попову с просьбой отслужить молебен об успехе их дела. Эта просьба была удовлетворена, и восставшие еще больше утвердились в мысли неповиновения помещику и местным властям». Впоследствии сам Попов категорически это отрицал: «молебна же в Вербное Воскресенье крестьянам взволновавшимся, о успехах их предприятия я не служил; и никто из них о сем предмете не просил». Попов уверял, что  отслуженный молебен с Акафистом был по письму, к нему присланному Благородной особой Екатериной Фалькенштейн. Шугальскому же Попов сказал, что «служить молебны есть наша обязанность и доход церковный», так как считал себя ни к чему непричастным и не имел никакой надобности объявить письма, по которому служил молебен, «поелику об этом я не был ими спрашиван, кому именно служишь». Шугальский же почёл это за дерзость и обвинил священников в скрытии от властей факта неправильного умонастроения крестьян и в потаканию оному мероприятию.

Хочется сразу обратить внимание читателя, что многие присущие художественным произведениям подробности этой истории, оказавшиеся в официальных рапортах, такие как «сделали сбор по рублю серебром с человека», «разделив между собою один калач и съев по кусочку», были тогда же и опровергнуты разбиравшимися на месте. Поэтому мы их даже и не рассматриваем. Ситуация могла бы показаться курьёзной, если бы не последствия. Это были очень серьёзные обвинения, и чиновничья машина закрутилась вновь.

Андрей Попов в конце мая был вызван Архиепископом Смоленским Тимофеем в Консисторию для дачи объяснения о своём ненадлежащем поведении. Не подозревая ровно ничего за собою, Попов был поражен нечаянностью вызова его вдруг в Смоленск. Здесь его на время разбирательств – отношений Духовного начальства с Гражданским Правительством – заточили в Троицкий Монастырь, где ему пришлось провести 8 месяцев, будучи оторванным и от многочисленной его семьи, и от прихода.

Скончавшуюся 24 мая «от натуральной болезни» в возрасте 84 лет жену коллежского регистратор сельца Дымского Федора Карлова Фалькенштейна – Екатерину Николаеву Фалькенштейн (ту самую, по письму которой и служился злополучный молебен), в последний путь провожал ещё священник Андрей Попов с причтом. А вот умершую 1 июня 1857 года в родах 26-летнюю жену дворянина сельца Леоньково Николая Алексеева Руднева Пелагию Ивановну пришлось хоронить уже священнику села Беломир Висариону Волочкову с тем же причтом. В январе 1858-го года священника Андрея Попова в Бессонове заменял священник села Станище Михаил Орлов. И только в феврале 1858 года к своим обязанностям вновь приступил нагоремыкавашийся от «псевдобунта» Андрей Попов. Таким образом, он и его семья оказались самыми пострадавшими в этой истории – и морально и материально.

Во всё время своего вынужденного заточения, находясь в полном недоумении, он продолжал настаивать, что «действовал безпристрастно, каковой имел дар от природы, и всемерно старался увещевать в их [крестьян] заблуждении». Положение его было весьма плачевно, так как, считая себя совершенно непричастным к внезапному возмущению крестьян, он не знал, ни за что здесь находится, ни каковы его перспективы. Уже в октябре месяце, находясь в состоянии полного отчаяния, он взывал к милости архиепископа Тимофея:

«…сколько ещё времени могу ожидать решения моей горькой участи, которая тем особенно убийственна для меня, что я человек многосемейный и единственный хозяин дома.

Ваше Превосходительство! Стеснительно узнику одинокому быть в заключении, но мне тем более, что со мною вместе страдают жена и пятеро детей и разлукою, и лишением всего жизненного и домохозяйственного, – землепашцу хозяину утратить лучшее время года без действия, – значит, урон, да еще с лишением и дохода, посильными трудами приобретаемого. В настоящее время: из человека жилого я доведен до нищенского положения, – не принимая в расчет душевных целого семейства скорбей – то жизнь в разлуке отца в родным семейством».

«Состряпавшие» бунт допустили стратегическую ошибку: они включили в число «неблагонадёжных» благочинного села Сережани Константина Орлова. Причиной тому было то, что у Уездного Предводителя Дворянства Павла Шагарова было желание по ходу дела свести с ним счёты, о чем указывал сам благочинный в своём объяснении: Шугальскому хочется «пособить Вяземскому Предводителю, имеющему на меня неудовольство за требование моё по должности Благочиннической в соблюдении законных учреждений по церкви села Станищ, где он Церковным старостою». Но Орлов был «орлом» – он умел постоять за себя. Авторитет его был столь велик среди паствы, что за него вступились прихожане села Сережань – 9 известнейших дворянских фамилий подписали обращение к Архиепископу Смоленскому Тимофею в защиту Орлова!!! Они всепокорнейше просили того «преградить путь к развитию и возвышению клевет и наветов, настоящих и могущих быть». А нам же, как наследникам прошлого, достался документ в защиту Орлова, который был собственноручно (!!!) подписан всеми помещиками округи села Сережань!

Орлов обладал несомненным даром убеждения, основанном на железной логике. За что большое ему уважение от потомков – великое удовольствие читать его аргументы.

Завязалась долгая бумажная перепалка, из которой в конечном итоге и сам благочинный Священник Константин Орлов, и священник Андрей Попов вышли победителями. Именно Орлов задал очевидные вопросы следствию, которые и нам следует принять во внимание:

Эти аргументы оказались вескими. Священники Попов и Орлов в конечном итоге были полностью оправданы. Шугальский проиграл. Он не смог объяснить, на основании каких именно фактов и доказательств утверждал, что священник Попов и Благочинный Орлов не только «скрывали от местных властей возмущение  крестьян помещика Путяты, но еще и потакали их предприятию». Архиепископ Тимофей задавал этот вопрос несколько раз, но доказательств так и не получил. Это означает, что крестьяне не свидетельствовали не только друг против друга, но и против священника Попова, и заяление о том, что они «обратились к попу Андрею Попову с просьбой отслужить молебен об успехе их дела», было чистой выдумкой Шугальского, подхваченной советскими историками. Да и «ДЕЛО» было разным в представлении Шугальского и в представлении бессоновских крепостных.

Интересный факт: всё быстро пришло к развязке, когда Архиепископ Тимофей секретно написал Ахвердову, что Андрей Попов просит его, Архипастыря, «дозволить ему повергнуть его жалобу к престолу Милосердного Монарха нашего». Что просьбой к монарху началось, то и угрозой жалобы к монарху же и закончилось.

11 февраля 1858 года Ахвердов получил секретное письмо от Архиепископа, которое гласило:

«Поелику Епархиальное Начальство не имеет в виду положительных фактов принятия участия и содействия в возмущении крестьян Помещика Путято Священниками Поповым и Орловым и поелику по существующим узаконениям никто без суда и осуждения не должен быть присуждаем к наказанию, то этому и полагает оставить их на прежних своих местах, впрочем со внушением и отобранием от них подписок впредь в своих действиях быть более осторожными и в исполнение своих обязанностей точными и внимательными, о чем и сделать надлежащее распоряжение».

Священник Попов, наконец-то, воссоединился со своей семьёй.

А потому и должна, наконец-то, восторжествовать справедливость: «поелику никто без суда и осуждения не должен быть присуждаем к наказанию», имя Андрея Попова должно перестать употребляться, как пособника «бунта», которого реально-то и не было. Сам господь Бог оставил нам указание на избранность этого примерного семьянина. Жена его, Анна Павлова, умерла спустя 27 лет после описываемых событий – 5 марта 1884 года. Ей было 65 лет, и причиной смерти было указано «от старости». Андрей Попов проводил свою любимую жену в последний путь и на следующий день после похорон, 8 марта 1884 года, умер сам. Было ему 72 года и обязанности священника при Знаменской церкви он уже не исполнял. Их обоих похоронил на кладбище при церкви священник Василий Солнцев. Местонахождение могил утеряно.

В дальнейшем все официальные лица, причастные к этой истории, благополучно продвигались по карьерной лестнице, о чём каждый может самостоятельно прочитать в Интернете.

Нам же очень интересно, что же сталось с Селиваном Ермолаевым? Когда он, наконец, вернулся из своего «путешествия» в столицу Империи? Селиван, скорее всего, не сгинул по дороге из Санкт-Петербурга, а благополучно (или не очень благополучно) прибыл в Бессоново, так как попал в ревизские сказки помещика Путяты в следующем 1858 году.

О Селиване Ермолаеве известно следующее. Он родился ~1824 г.р. в деревне Телятково, отец – Ермолай Яковлев, мать – Марфа Иовлева. Первой его женой была Олимпиада Прокопиева ~1824 г.р. (предположительно из Комова, дочь Прокопия Васильева и Домники Федосеевой – предков Трофимовой Александры Сергеевны). У пары родились сын Клим (1847) и дочь Вера (1850). В 1857-м году у Силуана уже вторая жена – Капитолина Григорьева. Когда Селиван находился в Санкт-Петербурге, его жена родила девочку Агафию. Произошло это 10 февраля 1857 года. Других детей у Селивана пока выявить не удалось. Далее его след затерялся в прошлом. Жена его Капитолина умерла, будучи уже вдовой в 1885 году (Источник: ГАСО 1885_48–2–1866). С Селиваном вместе проживали его отец Ермолай Яковлев, брат отца Арсений Яковлев, родной младший брат Селивана – Малафей Ермолаев, и двоюродный брат – Самуил Арсениев. Вот потомки Арсения Яковлева были многочисленными.

Интересно, что в метрической книге села Бессонова за 1857-й год следующей записью после записи о рождении Агафии Селивановой идёт запись о крещении младенца Алексея – это подкидыш, которого нашли и взяли на воспитание те самые дворяне Фалькенштейн из сельца Дымского. Он стал их законным наследником. Но о нём – отдельный рассказ.

С большой натяжкой происходившее в Бессонове в конце марта – начале апреля 1857 года можно назвать БУНТОМ, т.е. заговором, открытым сопротивлением народа законной власти. И уж никак не ВОССТАНИЕМ крестьян. И лишь примененные к ним меры — «строгие меры полицейского внушения», которые действительно соразмерны были настоящему бунту, позволили советским историкам смело называть это действо «бунтом». С тех пор так и повелось.

На самом же деле бессоновские крестьяне попытались воспользоваться межвременьем власти над ними и изменить свою судьбу законными на тот момент методами – подачей «всеподданнейшей просьбы» на Высочайшее Имя. Их бурная реакция была всего лишь внезапным возмущением на пренебрежительное отношение властей – на что и указал всем благочинный Константин Орлов.

Напрашивается очевидный вывод: то был не бунт в Бессонове, а показательное наказание с применением избыточной жестокости. Избыточная жестокость — важнейший элемент контроля над обществом, помогающая заглохнуть любым желаниям и недовольствам на самых дальних подступах. Так было задумано самим Его Императорским Величеством: чтобы не осмеливались «впредь утруждать Его Величество неосновательными своими домогательствами». Избыточная жестокость стала следствием испуга власти. Наказали бессоновских крестьян по двум причинам: во-первых, за непозволительную осведомленность в государственных секретах и преждевременное распространение информации о грядущей свободе и, во-вторых, за коллективизм и отказ от доносительства.

Но история эта показательна во всех отношениях. Уроженцы округи Бессонова могут гордиться: ведь документы зафиксировали честь и достоинство их предков.

Факт остаётся фактом: крестьяне проявили удивительную солидарность и не сдали главных своих предводителей – по этой причине, к сожалению, их имена остались неизвестными. В рапортах на имя Ахвердова они представлены сплошной «взбунтовавшейся» крестьянской массой. Очевидно, что в их среде были те, кого они уважали и слушались. И эти мужики сумели не только организовать других (например, собраться до рассвета в деревне Ермолино 4 апреля), но авторитет их был столь велик, что их не выдали. У мужицкой сплочённости, до смерти напугавшей власть, была элементарная причина: многие из сотен мужиков, пришедших «к ответу», были связаны родственными, кумовскими или, на крайний случай, соседскими узами. Совершить прогулку в прошлое и поближе рассмотреть пассионариев того времени нам немного «помог» сам Андрей Попов. Будучи вызванным Архиепископом Тимофеем в Смоленск по поводу предъявленных ему обвинений в недоносительстве и давая объяснения в присутствии Смоленской Духовной консистории, он таки назвал имена некоторых крестьян, повстречавшихся ему на пути в тот злополучный день Великого Четверга. Этим он позволил нам определить главный «рассадник инакомыслия»: находился он в деревнях Телятково (оттуда же был Селиван Ермолаев) и Александровском, где проживала семья Ильи Павлова. Им были названы имена: Варлам Петров (Александровское), Давид Петров (Александровское), Ксенофонт Борисов (Александровское), Георгий Ермолаев (Телятково), Иона Ильин (Телятково), Мартин Ильин (Телятково). Всех их удалось обнаружить в ревизских сказках 1858 года.

Первый из названных – Варлам Петров – это представитель семьи ГалстуКовых, или, в протонародном произношении, – ГалстуХовых (в документах существуют оба варианта). Эти жили в Александровском. Их предок ПОТАП Феоктистов (изначально был из Ермолина) объединяет собой роды рассказчицы Глебихи (Гречишниковых из Азарова) и Галстуховых. Глебиха была одновременно и правнучкой Потапа, и женой его правнука.

Вряд ли является простым совпадением, что известная в Алфёрове фамилия ПуХНачёвы тоже имеет своё происхождение из Теляткова. Вполне тянет на разговорный вариант произношения фамилии «ПуГачёв». Хоть и не обошлось тогда без влияния художественной литературы, но герои этой истории вовсе не книжные. Попробуем всё-таки сделать то, что не удалось Шугальскому: «вычислим» по косвенным признакам того, кто руководил односельчанами. Рассказ Глебихи о трёх непокорных мужиках, которых засекли до смерти, не подтверждается метрическими книгами села Знаменского. Не только за апрель, но и за весь 1857-й год не зафиксировано ни одной подходящей смерти. Могло быть и так, что у реальных событий не хватило красочности для бунта — рассказчица добавила страстей сама, оправдывая кровожадные ожидания слушателей. Но в противоречие с метрическими вступают сведения из ревизских сказок за 1858 год, где два крестьянина вотчины Путяты значатся умершими в 1857-м году: это Иван Гаврилов (1805 года рождения) и Никифор Сергеев (1809 года рождения). Оба они из деревни Теляткова. Эти данные подтверждают рассказ Глебихи. При этом Никифор Сергеев ранее жил в семье отца Силуана Яковлева – Ермолая Яковлева. С другой стороны, известно, что предком алфёровских Пухначёвых является крестьянин по имени Сергей из Теляткова. В 1857 году прямой предок Пухначёвых – это Прокопий Сергеев 1797 года рождения, дочь которого – Варвара Прокопьева (1825 года рождения) живёт в доме всё того же Ермолая Яковлева, потому что она вышла замуж за Малафея Ермолаева – младшего брата Силуана Ермолаева, которого отправили с прошением к царю в Санкт-Петербург. Вот так круг и замкнулся. Получается, что с большой долей вероятности ПуХНачёвы обязаны своей фамилией активному вкладу в нашумевший «бунт».

Народная память оказалась коротка: не сохранилось ни одной легенды, ни одного предания о тех событиях. Все они умерли вместе со старухой Глебихой. Но жива генетическая память! Можно предположить, что лидерские и организационные качества, заложенные в генах дали себя знать спустя столетие: их носители стали представителями «крестьянской аристократии». Анна Алексеевна Пухначёва долго занимала пост председателя Алфёровского сельского совета. Отличалась крутым характером, напористым нравом, громким голосом и высоким станом – лихо управляла мотоциклом «Урал», с которым и не каждый мужчина справится, принимала участие в алфёровской самодеятельности.

Её внучка – Ольга Шмелёва теперь руководит Алфёровским сельским домом культуры и тоже организатор – организует народные массы для культурного досуга.

Пассионарность продолжилась в далёких потомках. Праправнук родного дяди Варлама Петрова стал впоследствии председателем колхоза в Александровском.

Две двоюродные сестры Селивана Ермолаева – Ольга Арсеньева и Елисавета Арсеньева – оказались прямыми предками известных в Алферове родов Степановых из Дымского и Простаковых из Комова. Внук Елисаветы Арсеньевой – Иван Степанович Степанов, руководил в послевоенные годы колхозами в Дымском и в Бессонове, а внучка Ольги Арсеньевой стала одной из первых трактористок бессоновской коммуны «Красный Стрелок» – это Александра Тимофеевна Простакова (Дивель).

И уж совсем непознанная закономерность: почти во всех этих ветвях «крестьянской аристократии» нашёлся кто-то, кто заинтересовался своим родом и оставил записи о нём, что и позволило нам совершить эту увлекательную прогулку в прошлое.

Осталось нам лишь понять, как же Гринёв сумел через своего старосту убедить крестьян, что они могут быть свободными людьми?

Мало кому известно о том, что в Бессонове процесс обретения свободы крестьянами шёл уже давно. Происходил он ещё при помещице Анне Васильевне. В последние годы её «правления» вольноотпущенными становились не только престарелые девицы и вдовы, которые, по всей видимости, служили ей верой и правдой всю свою жизнь. Нескольких дворовых и крестьян с семьями она отпустила на волю в 1845-м году, незадолго до своей смерти. При помещике Телепнёве этот процесс продолжился: свободу стали получать мужики, которых в наше время можно было бы назвать «предпринимателями». Начиная с момента обретения независимости от помещика, они означались в документах как «мещане» – вяземские или дорогобужские. И у этих мещан начинал заводиться капитальчик и прилагаемый к нему общественный авторитет. То были «хорошие», крепкие семьи. Таковым и был грамотный Валериан Семёнов из сельца Негошева, который читал и писал письма к Николаю Гринёву. Ранее он проживал в вотчине Николая Васильевича Телепнева в деревне Ермолино и был отпущен на волю в 1848 году вместе с отцом Семёном Евстафиевым и братом Африканом. Был ещё один брат – Дмитрий Семёнов. Этот сначала поступил из деревни в дворовые в село Знаменское (Бессоново), а затем, в самом конце, в 1857-м году, получил свободу от Николая Васильевича вместе с ещё тремя дворовыми. Глава семьи Семён Евстафиев чем-то сумел заслужить большое доверие своих хозяев – Гринёвой и Телепнёва: до такой степени, что те были восприемниками (крёстными) у его детей. Интересно и то, что Анна Васильевна отправила этих своих крестьян во время «разорения», в своё имение в Орловской губернии (Кромского уезда села Покровского Верхняя Боевка), чтобы уберечь от нашествия Наполеона в 1812-м году. Стоит обратить внимание на ещё одного награждённого волей  – это крестьянин Александр Михайлов из деревни Ермолино (~1808 года рождения). Он был отпущен Телепнёвым в 1848 году и женился на дочери Семёна Евстафиева – Елисавете Семёновой (~1814 г.р.).  Александр Михайлов и Дмитрий Семёнов были ровесниками. Михайлов значился дорогобужским мещанином, а Семёнов – вяземским. Теперь понятно, почему мужики собирались в деревне Ермолино. Про Николая Васильевича Телепнёва нам, к сожалению, мало известно, за исключением того, что имение его было назначено к публичной продаже за долги. У истории есть такая особенность, что в неё входят лишь тираны и кровопийцы. А мягкие интеллигентные люди туда не попадают. Но из приведенных сведений уже видно, что дух свободы начал витать в имении ещё задолго до отмены крепостного права, в бытность помещика Телепнёва. Этот пьяный воздух свободы, по всей видимости, и сыграл злую шутку с бессоновскими крестьянами, когда они получили от Николая Семёновича Гринёва предложение обратиться к царю.

Как читатель мог заметить, ни сам Николай Семёнович Гринёв, ни новый помещик Дмитрий Александрович Путята на сцене во время происходившего в Бессонове спектакля ни разу не появились. Даже крестьян после экзекуции принял во владение по доверенности от Путяты родственник его Г.Любавский.

В то же время, в конце 1850-х, финансовые трудности, как и у Телепнёва, начались у родственников упоминавшегося в начале этой статьи декабриста Якушкина – дворян Якушкиных, проживавших в сельце Уварово. В марте 1859 года хозяин Уварова прапорщик Дмитрий Всеволодович Якушкин обратился за ссудой под залог своего имения. Очевидно, реформы уже были остро необходимы стране.

Далее история стала принимать совсем удивительный оборот. Крестьянское движение в Бессонове действительно имело место, но совсем другого рода. Результат обретённой свободы был неожиданным с точки зрения исторической науки, которую мы изучали в школе в советское время. Спустя 40 лет после описываемых событий племянница Валериана Семёнова (того самого, что читал и писал письма для старосты помещика Гринёва) стала законной женой самого помещика Путяты, которого так не желали принимать крестьяне. За свою жизнь она побывала дочерью крепостного крестьянина, дворовой девкой, мещанкой и, наконец, стала дворянкой, матерью Анны Дмитриевны Путята – единственной наследницы Путяты.

Двоюродная сестра жены Путяты, дорогобужская мещанка, также стала матерью сына Путяты. Этого своего потомка Путята наделил имением в Дымском – по соседству с Фалькенштейнами. Аналогичный процесс захватил и Якушкиных с Уварова. Но об этом «крестьянском движении» как-нибудь в другой раз.

Каждый может сам прочитать на сайте документы «Дела по рапорту Вяземского Временного Отделения О неповиновении крестьян, купленных помещиком Путято от Г.Телепнёва» и составить своё мнение о происходивших событиях.