Материал страницы был обновлен 10.11.2023 г.

Воспоминания
Галстуковой Галины Кузьминичны
о деревне Александровское
(24.09.1938 – 18.10.2023)

---

Нерукотворный памятник несуществующей ныне деревне Александровское

Автор воспоминаний о деревне Александровское – Галина Кузьминична Галстукова (в замужестве Зыкова), ушла из жизни 18 октября 2023 года. Но с нами остались её записи-воспоминания о непростом времени, в которое ей довелось родиться и жить. Последние записи Галины Кузьминичны можно прочитать здесь.

Маленькая История семьи в Большой Истории Страны

Галина Кузьминична родилась в деревне Александровское Бессоновского сельского совета, что находилась в 7 километрах от Алфёрова по прямой на юго-запад. Теперь этой деревни нет. Хотите преисполниться гордостью за земляков, почувствовать свою сопричастность к простому,  великому и многогранно талантливому народу? – дочитайте до конца эти пронзительные воспоминания, основанные на непридуманной недавней истории.

Моим детям, моим внукам и моим землякам посвящается.

27.03.2011 г.

Предисловие.

Я хочу рассказать вам о моей семье – родителях, бабушках и дедушках, сёстрах, дядях и тётях и других родственниках, которые окружали меня в жизни, среди которых я родилась и выросла.

Я хочу, чтобы вы немножко узнали о тех корнях, из которых проросли и вы. Моя семья – это простые русские, исконно русские люди, жившие на Смоленской земле, по их жизни можно изучать историю России.

Среди многочисленной родни, многих, из которых я не знаю совсем, или знаю только по рассказам мамы, никогда не было предателей, преступников, наркоманов, лодырей и бездельников, не было и богачей.

Моя родня – люди труда, честные, ответственные, исполнительные и законопослушные.

Среди них были дипломаты, врачи, учителя, крестьяне, рабочие, моряки военные офицеры и солдаты. Вместе с Россией моими родными перенесены все тяготы страны. Никто не сдался и не увильнул от трудностей. Многие давно ушли в мир иной, но я хочу всех их вспомнить и помянуть добрым словом. Насколько это мне удастся – я не знаю, хватит ли сил – тоже не знаю, а так хотелось бы чтобы хватило, ибо уже душу переполняет благодарная память о моих предках! Славных русских родных людях!

Мои родители.

Я родилась в Смоленской области, в Издешковском (ныне Сафоновский) районе, Бессоновский сельский совет, в деревне Александровское 24.09.1938 года. Вообще-то я родилась 23 сентября, вечером, когда с поля пришел скот. В этот день должен быть прийти на трёхдневный постой пастух Вася, была наша очередь содержать пастуха. Он пригнал с поля скотину и пришел ужинать. А в это время мама собралась меня рожать – срок пришел! Отец уехал за повитухой, бабушкой Мокришей, а Вася поел и полез на печку спать. Повитуха вскоре приехала, отца выпроводила на улицу, старших детей тоже. Уложила маму и стала выполнять свои обязанности повитухи. Мама мается в родах, стесняется, а бабушка Мокриша не поймёт, почему так зажата роженица?! Вдруг слышит какое-то покашливание и шебуршание на печи. «Свят! Свят! Господи! Кто там?!». На печи сопение! Наконец повитуха обнаруживает там мужика!

«Вася! Ты что ли?! Ты ошалел совсем? Не видишь, хозяйка рожает?! Пойди к соседям и поживи там эти дни, а потом вернёшься сюда!». Вася недовольно сопит, бабушка настаивает! Наконец она его допекла и он вскричал: «Я что вам – мешаю?! Родите себе, да родите!». Но, повитуха его всё же выпроводила, и Вася обиженный ушёл. А, мама потом долго горевала! Боялась, что пастух будет нашу корову обижать! После ухода пастуха мама благополучно разрешилась мной на закате дня. А записали меня в сельсовете 24.09.1938 года, – папа так попросил, т.к. 24.09.1928 года у них родилась Нина, моя сестра. Нина также родилась дома и принимала её та же повитуха – бабушка Мокриша, только моложе она была на 10 лет, и на печи не спал пастух!

А мама, уже утром, после родов, встала, привела себя в порядок и пошла доить корову. Такое было время! Роды считались естественным делом! А работа не ждала! Семья была большая! Я была пятым ребёнком, пятой девочкой!

Заканчивался жестокий 1938 год! В мире было неспокойно, в стране страшно! Я этого ничего не знала, сопела себе в пелёнках, вроде и не досаждала маму криками… Но! Как же часто мама потом сожалела: «Господи! Зачем же я родила эту девочку так поздно?! Я мучаюсь и она вместе со мной!» А маме было всего 39 лет в ту пору, когда она меня родила!

Через три года началась война и мы, всей семьёй, хлебнули столько, что описать это словами невозможно! Слов таких нет, и слёз, чтобы выплакать! Но я попробую, т.к. чем быстрее укорачивается моя дорога жизни, тем сильнее мучают воспоминания! Разные случаи всплывают из глубин памяти! Хочется, чтоб кто-то просто выслушал, облегчил мою измученную памятью душу. Просто посочувствовали, и удивились: «Господи! Как вы выжили?! Как вы выжили, остались людьми?!»

А, мы выжили! Остались людьми с тёплой и трепетной душой! И, этой душой, прежде всего, была моя мама! Было ли что светлее в то время? Да, было!

Моя мама!

Да! Было! Этим светом была моя мама! Мамочка моя! Родная! Светлая моя!

Она родилась 25 ноября 1899 года в деревне Берёзки (Пустошка), Вяземского уезда Смоленской губернии.

Мухина Екатерина Васильевна. Её родители – крестьяне: Мухин Василий и Мухина Вера, отчеств я их не помню. Дедушку Васю я никогда не видела, он умер до войны, а бабушку Веру помню. В оккупацию моя мама привела её из Берёзок, т. к. на той линии шли сильные бои [1]. Бабушка всю оккупацию была с нами, а как немцы отступили, ушла в Берёзки. Там было всё сожжено, там было холодно и голодно и весной (в марте или апреле 1944 года) бабушка Вера Мухина умерла от брюшного тифа. Похоронена она была на сельском кладбище в деревне Панасово [2].

 

У Мухиных, Василия и Веры, были дети: сын Фрол, дочь Ольга, моя мама Екатерина и сын Фёдор.

Фрол умер до войны, тётя Ольга жила в Москве, моя мама в Александровском, а дядя Федя жил с родителями на родительском корне. Семья моей мамы была тёплая и светлая, очень хлебосольная. Моя мама росла открытой и любимой в семье девочкой. Она очень любила своих сестёр и братьев, и особенно маленького Федьку. Федька рос озорным, добрым и весёлым мальчиком, он хорошо пел и играл на гармошке.

Мама моя окончила с отличием 4 класса церковно-приходской школы. Родители хотели отдать её в гимназию, но батюшка в церкви не пустил (видимо, в то время нужно было его согласие!). Когда родители пришли к нему за разрешением, батюшка сказал: «Ишь, какие! Вы хотите, чтобы ваша Катя была умнее моей Сони?! Пусть идёт ко мне в батрачки!» [3].

И мама пошла в люди!

Пока маленькая – давали посильную работу. Полоть грядки, собирать ягоды и т. д. Вот так, после четвёртого класса, т.е. в 11 лет, моя мама стала полноценной работницей без выходных и проходных!

Она росла, выросла в красивую, ладную и добрую девушку. В семье царили мир и согласие, но в стране уже вовсю полыхали революции. Начались разброд и шатания – 1905, 1908, 1990 года. Первая мировая 1914 года, революция 1917 года.

В голодном 1920-м году из Александровского приехали сваты. Мама работала в поле, когда, запыхавшись, за ней прибежал Федька. «Кать! А, Кать! Иди, что скажу! К тебе сваты приехали! Вот истинный Христос!!!». Катя, зардевшись, как маков цвет, шёпотом спросила: «Кто ж он, Федь?» « Не знаю! – запрыгал на одной ножке Федька, – Кузя какой-то, из Александровского! Тебя батька домой звал!».

Федька убежал, а Катя, в смятении, пошла навстречу своей судьбе! А судьба шла к ней суровая! Отец Василий не хотел отдавать свою любимую Катю, но решать свою судьбу предоставил ей самой: «Смотри сама, тебе жить!!!». Смутившись, покраснев до слёз, моя мамочка прошептала: «Я согласна!». Приглянулся ей статный, голубоглазый Кузьма!

Трудная ей досталась доля! У отца моего год назад (т.е. в 1919 г.) умер отец, Галстуков Михаил Антонович. Старший брат Петя к 1919 году уже женился, отделился и жил с молодой женой где-то под Смоленском, в Терехове. Вдовой осталась папина мать, бабушка Екатерина, и младшие братья – Антон (Анатолий), Семён , Николай и мой папа.

– Галстуков Кузьма Михайлович, родившийся 25 октября 1898 года, шёл ему в ту пору 22 год [4].

Моя бабушка, Екатерина, овдовев, стала очень болеть, с хозяйством не справлялась, и велела Кузьме срочно жениться! Хозяйству нужна была молодая хозяйка! Вот и присмотрели добрую и работящую Катю в Берёзках, род был хороший! Тогда, ведь, так сватали – чтоб род был хороший! А, то, что молодые до сватовства ни разу не видели друг друга – это ничего: дескать, родители плохого не присмотрят!

Скромная свадьба состоялась весной 1920 года. По советскому обычаю, с записью в ЗАГСе, в Издешково. Ходили на регистрацию молодые вдвоём, и на праздничном угощении у них был отварной горох. Мама позже говорила: «Нам ещё повезло! На столе был отварной горох и немного самогоночки!».

Так и впряглась моя мамочка в семью! Растить троих маленьких мальчиков – Сеньке было 7 лет, Коле 5 и Антону 11. Мама впряглась в эту семью, полюбила мальчишек, и они её любили преданной и трогательной любовью до конца своих дней! Были озорными, шкодливыми и не менее весёлыми! Хозяйкой же в доме была свекровь и поблажки молодым не давала никогда! Моей маме трудно было в этой семье привыкать, т.к. уклад был совсем не такой, как в родительском доме! Свекровь была жадновата, всё у неё закрывалось на замок. Готовила она не вкусно и не вовремя, а невестка самостоятельно, ничего не могла решить! Кузьма её также слушался только матери. Даже молоко на стол она подавала только снятым! [5]

Осенью 1921 года у мамы родилась первая девочка – Шура (Галстукова Александра Кузьминична), а осенью 1923 года Анна (Галстукова Анна Кузьминична). Подрастали мальчишки. На них горело всё, как на огне, и мама перешивала свои одёжки на ребят. Стала болеть свекровь и в 1926 году, от аппендицита, она умерла. Мальчишки остались без родителей, но не сиротами! В ту пору никому и в голову не приходило сдать их в приют! Старший брат заменил отца, а сноха – мать! Так моя мамочка стала в 25 многодетной! Она успевала делать всё! Вести хозяйство, работать в поле, ухаживать за детьми! Ладную, добрую, молодую женину любили все: домочадцы, соседи! Уважение к маме жителей Александровского сопровождало её всю жизнь!

После войн и революций в стране установился НЭП! У моих родителей был свой надел земли: сколько гектар, я не знаю. Но свою землю я помню до сих пор. Границы мне показывал отец уже после войны, когда я стала что-то понимать. В 1926 году родилась Валя, а в 1928  – Нина.

Мальчики, папины братья, подрастали, хорошо помогали в хозяйстве. Дружная семья обрабатывала свою землю, в хозяйстве появились лошадки! Их вырастили из маленьких жеребят! Как папа, Кузьма Михайлович, мне рассказывал, это время НЭПа было для него самым счастливым во всей жизни! Дети, братики рядом! Сытые, ухоженные, одетые и обутые! Работа «на себя», рядом любимая Катя!

Но неумолимо приближались 30-е годы! Коллективизация!!!

Мальчиков – Антона (Анатолия), потом Колю, потом Сеню (Семёна) спешно отправили в люди, в Москву. Они там, в Москве, пристраивались к ремеслу как смогли и сумели!!! В 1938 году уехала учиться в Москву Шура (Галстукова (Порошина) Александра Кузьминична), в 1940 Аня – Анечка (Галстукова Анна Кузьминична).

Земли национализировали! Лошадей украл и продал цыганам Петька Костиков, корову отвели в колхоз, первым председателем, которого стал мой отец – Галстуков Кузьма Михайлович! Мама была простой колхозницей, рядовой полевой работницей [6].

И началась для них совсем другая, трудная жизнь!!!

Милые мои родители! Сколько ж ВЫ вынесли! Не согнулись! Не опустили рук! Не потеряли веры в добро!!!

Мама, никогда не была праздной. Она успевала всюду! Дома, и в поле, и каждую свободную минуту она пряла, вязала, вышивала. Мама очень красиво вышивала! Русским крестом! Полотенца, скатерти и др., работая, она всегда напевала! Знала она очень  много песен…

В 1938 году родилась Я,  Галстукова Галина Кузьминична.

В 1938 году, 23 сентября родилась Я, пятая девочка! Но, и в колхозе люди стали жить хорошо! Деревня процветала! Папа, как председатель, умело вёл хозяйство, был самостоятельным руководителем, умным и по-крестьянски расчетливым!

В 1940 году построили новый дом!

Но, опять, тут приключилась беда - ВОЙНА!!

Война! Которая напрочь обрушила, разорила то, что так трудно наживалось!

Описывать всё это тяжко! Я плачу! Т.к. с этого времени, у меня проснулась память! Я помню ВСЁ! Помню, как везли на сборный пункт, на лошадях, в Издешково мужиков из деревни! Как кричали и плакали все! И, бабы, и ребятишки! Помню это большое, огромное поле, возле Военкомата, где формировались части, для отправки на фронт. Помню отрывистые команды командиров: « Рота-а-а! Подъём! Становись! Шагом марш!»

Я помню, как папа, на бегу, судорожно прижимал меня к себе! Обнял маму! И всё что-то шептал и шептал ей на ухо!

Он ушёл! Ушёл воевать!

Ему было в то время 43 года, а маме 42! Красивые, молодые, полные сил!!! И все это отняла Война!

Было начало июля 1943 года!

А у нас началась совсем другая жизнь…

Пришло известие от Шуры, из Москвы. Её, как медработника, призвали в Регулярные войска и отправили на фронт, в военный госпиталь. Ей шёл всего лишь 20-й год. Они с папой были под Смоленском, в разных частях, и не знали что рядом!

Аню! Анечку! Призвали позже! В 1942 году. Училась Анечка в Разведшколе, на радистку. Провоевала всю войну в Особой разведгруппе Генштаба МО. Кавалер Ордена Красной Звезды. Но об этом мы узнали гораздо позже. Призвали на войну и моих дядей – Антона, Семёна и Фёдора, они были молоды, их возраст подлежал призыву первыми. У Николая была «бронь», он работал в Госбезопасности и с семьёй был направлен в Казахстан. Не призвали пока дядю Петю, ему шёл 46-й год.

А тут пришло известие из д. Берёзки. Призвали дядю Федю, маминого брата. Осталась его жена, тётя Настя, одна с пятью маленькими девочками – Олей, Маней, Шурой, Таней и Нюрой (Анной). Нюрочка только родилась, ей было всего три месяца. Кроме того под присмотром т. Насти был и сын от первого д. Фединого брака Коля со старыми опекунами, и свекровь – моя бабушка Вера.

В самом начале войны, пока была возможность ходить без пропуска, мама выпросила лошадь с подводой и привезла свою маму, мою бабушку Веру к нам.

Таким образом, под опекой мамы были Валя, Нина, я и бабушка Вера. Когда Смоленск пал, подселилась семья дяди Пети, его жена тетя Шура, их дочери Валя – 1923 г.р. и Виля – 1926 г.р. И в нашем небольшом доме, под одной крышей, стало жить 9 человек. Где мы все помещались – я не знаю. Помню тёмный закуток за печью, и какие-то полати. Что ели? Запасы довоенные, картошка, зерно, солёные огурцы, капуста. Все 9 человек питались этими запасами. Больше всего я помню себя на руках у мамы, т. к. при малейшей тревоге она хватала меня на руки и крепко прижимала к себе. Помню липкий страх, который пронизывал моё маленькое тельце, мама крепко прижимала меня к себе, а я вся содрогалась дрожью! Вот тогда я и услышала мамино причитание: «Господи! Зачем я так поздно её родила?! Я мучаюсь и она вместе со мной!».

В августе 1941 года мама получила весточку от папы. В ней говорилось, что Смоленск занят немцами, а им отдан приказ отступать. Их часть отступает по Старой Смоленской дороге к Москве. Сообщил примерное время прохождения их части по деревне Бушуково – это примерно в 8-ми километрах от нас. Просил привезти, что-нибудь поесть и тёплой одежды. Женщины нашей деревни собрали, сколько могли еды, молока, одежды и на рассвете, на лошади добрались до деревни Бушуково.

Мама рассказывала: «Весь день, взявшись за руки, цепью, мы шли навстречу отступавшим войскам. Солдаты бежали быстро! Не раз, на бреющем полёте, немецкие самолёты расстреливали бегущих! Но, нам повезло! В сумерках мы встретили своих! И тут объявили привал!».

Каким- то чудом мама нашла отца! Накормила, напоила молоком, дала тёплую одежду. Она умоляла папу вернуться домой! «Кузя! Пойдём домой! Кто тут поймёт, что одного нет?! Пока хватятся, а война и кончится!». Мама была наивна. Но папа твёрдо сказал: «Нет, Катя, делать этого нельзя! Война надолго и защищать вас надо! Береги дом, семью, а я пойду со всеми! Такова судьба!».

Объявили: «Подъём! Быстрее строиться!» – и отец ушёл на восток, к Москве. Почта была разбита и больше до 1944 года мы ни о ком ничего не слыхали…

В октябре 1941 года пришли немцы. Это была часть, которую отвели на отдых после боёв. А у нас началась своя, страшная, ни на что не похожая жизнь!

С приходом немцев мы ютились, где придётся, в каких-то окопах, в катухе за печкой, если пускали домой… Немцы менялись. Отдохнувшие уходили на передовую, потрёпанные приходили. Пили, ели, мылись,… били вшей прямо на столе. Сразу забили весь наш скот и поели его. На чердаке устроили пост с пулемётом, т.к. дом был крайний в деревне. Посты менялись через 2-3 часа, круглосуточно. Домишко содрогался от постоянного хлопанья дверей, дребезжали стёкла, кругом слышалась чужая речь. Как мы все располагались, что пили и ели – я не помню! Кроме того, маме и Вале было предписаны принудительные работы по чистке снега на трассе Москва-Минск. Каждый день они уходили затемно, через Алфёрово – 8 немеряных километров, в плохой одежде, полуголодные. Они шли туда и обратно под конвоем. Я оставалась с бабушкой Верой и Ниной в своём закутке. Мы сидели тихо, как мыши, боясь шевельнуться! Меня так и звали: «Маленькая старушка», тихая и мудрая. Тихонько укачивала своих куколок, что-то им тихо пела и рассказывала. Куколки – это палочки, завёрнутые в лоскутки. Так прошла зима 1941-42 годов – лютая и очень снежная.

Приходили часто полицаи. Они были злее немцев, особенно хмельные. А пили они постоянно. Орали на каком-то ломаном языке, изображая немцев. Требовали самогона, сала, яиц – чего у нас не было! Не раз били стёкла, избивали жителей деревни. Не раз ставили маму под расстрел за то, что она прятала старших девочек! Мама брала на руки меня и молча стояла у стены, ожидая выстрела. Но Бог отводил руки убийц! Валя как-то спросила у мамы, зачем она тащит с собой маленькую? Мама сурово ответила: «Вы уже подросли, вы сможете выжить, а Галенька слишком мала, она не выживет и вы с ней тоже! Погибнете все!». Но мы выжили! Лето 1942 года я не помню – где скитались?! Что-то, наверное, сумели вырастить, запасти… Картошку вырастили точно!

Домовитая Валя тайком от всех, под полом, выкопала ямы, насыпала туда картошки, свёклы и ещё чего-то и засыпала землёй, чтоб супостаты не нашли. Никаких сведений об отце, Шуре, Ане и братьях не было. Никто не знал, где фронт? Разбито было всё кругом – Алфёрово, Издешково сравняли с землёй!

Осенью 1942 года стало понятно, что Москва жива, наши наступают, а немцы стали добрее. Они часто вспоминали свой дом, детей, свою фрау! Иногда нам с Ниной давали конфеты, но мама за это бранила! Было много случаев, что детей травили! Но у нас таких случаев не было! «Гитлер капут!» – говорили они нам. Но было всё по-прежнему: трудно, голодно и страшно! Мама с Валей всё так же гоняли на трассу, чистить снег. Голодные, мокрые и измученные, они возвращались вечером. Одёжка обветшала и истрепалась. Кроме того, возникла угроза угона девочек в Германию. Мама заставляла их прятаться, измазываться углём и сажей, чтоб не бросалась в глаза их молодость. Лютовали полицаи!

Бои шли к деревне всё ближе и ближе! Четырёх убитых немцев привезли и закопали прямо под нашими окнами у самого тына. Они и поныне там лежат! Подрастая, я всегда боялась выходить одна на улицу. Так и жила в страхе, пока не уехала из деревни.

В январе 1943 года стали видны сполохи пожаров и слышалась канонада боёв в стороне Минского шоссе. Ночами мама, стоя на коленях, при коптилке, истово молилась, читая длинные молитвы: «Матерь Божия! Заступница усердная! Спаси и сохрани!»… и т. д. Она долго перечисляла длинный список своих близких, прося для них защиты и спасения.

Господи! Как это забыть?!

Между тем наступала весна 1943 года. Всё ближе фронт, в небе гудящие немецкие самолёты. «Nach! Octen! Nach! Moskau!» – на Восток, на Москву. А канонада всё ближе! Слухи ползут разные! «Наши близко! Нас скоро освободят!». У немцев приказ – отступая, всё жечь на своём пути! Кругом горят деревни, в воздухе запах гари! Сожжена и разбита Вязьма, горят станции Семлёво, Гредякино, горят остатки Алфёрова, Якушкино! Наконец, немцы ушли из деревни. Март снежный, морозный, солнечный! Живём в окопе у соседей, наш залило водой! Очень страшно! Голодно! Холодно! И, наконец, настал и наш черёд – наступают наши, советские,  совсем близко!

Утром 15 или 16 марта 1943 года карательный отряд немцев, на лыжах, в маскхалатах прибыл в деревню со стороны Издешкова. Загорелись первые дома в деревне! Мама, Валя, Нина лихорадочно выбрасывали из окон какие-то вещи. Постели, посуду, складывали здесь же, рядом, прямо в снег. Конечно, что-то успели вытащить, ценностей у нас не было никаких, но спасли память – документы и фотографии. Я помню, что на мне был надет какой-то длинный балахон, подпоясанный кушаком, а сверху платок, повязанный крест-накрест под мышками. Я путалась между взрослыми, спасая свои немудрёные игрушки. Помню, что таскала какую-то лохматую куклу и всё пыталась её всучить Вале или Нине, чтоб они спасли её! Я не понимала, что происходит, наверное, думала, что так и надо!

В деревне стоял крик, слёзы, горели уже близкие дома. Наконец, каратели пришли к нам! Растерянная, потерявшаяся мама ходила за немцем, который из канистры поливал углы избы чем-то горючим! Плакала и просила пощадить, не жечь: «Пан! Не жги! Посмотри, у меня дети малые! Старая мать! Кляйн киндер!». «Nain, oficir!» – немец важно поднял палец к небу: «Нет! Офицер приказал!» – и поджёг... Сгорело всё дотла! Не осталось ни доски, ни палки! Мы все молча стояли у разбросанных вещей, только слёзы ручьём текли по щекам. Одна русская печь – кормилица устояла, и труба! Но из неё уже никогда не взвился к небу тёплый дымок! Всё!!! Моё Александровское сгорело!!!

Между тем, наступал вечер! Каратели обходили деревню, собирали жителей в толпу и гнали всех в сторону Издешкова. Там, в самом конце деревни они оставили один дом. Дом вдовы тетки Наташи, туда и согнали всех на ночлег! Мама привела всех: бабушку, Валю, Нину. Нам досталось место у порога. Обессиленные, голодные – молча повалились на пол. Я спала, ничего не видела и не слышала, что ночью происходило. Утром мама с Валей ушли на своё пепелище. Я проснулась от криков, бабушка тащила нас с Ниной от дома! Пришла другая беда, пришли другие каратели! И нас в этой избе чуть не сожгли всех живьём! Дом был оцеплен, кругом автоматчики, пулемёт. Бабушка тащила нас прочь от этого места. Дом тут же сожгли! Так я увидела второй пожар и на всю жизнь запомнила запах горелого жилья!

Прибежали мама с Валей – они уж не чаяли найти нас живыми! А, увидев, заплакали. Я помню, как мама обхватила нас руками, плакала и кричала в голос! Потом, обессиленная, села прямо в снег! Всё!!! Дома нет! Идти некуда! Есть нечего! Впереди страх и неизвестность, а свои всё не приходят!

Спасла Валя! Она отвела всех в окоп к деду Даниле. Раскопала яму с картошкой, которую она спрятала под полом. Картошка была цела, только сверху запеклась от огня. Набрала этой печёной картошки и всех накормила.

Валя! Валечка! Умница моя! Сколько ж раз в жизни ты нас спасала! Твой практичный ум, хладнокровие, трудолюбие помогли выжить нам всем! Особенно помогло маме!

В окоп к деду Даниле Баканову набилось полно людей! Я помню, что мы, дети, тихо сидели на каких-то лохмотьях, под полатями. Там было темно, сухо и относительно тепло. И Валечка моя была с нами. На мне был всё тот же подпоясанный, длинный балахон. Одежду с себя не снимали. Так и валились в ней спать, где было место!

Вечером в окопе стало пусто, только дети под полатями шуршали как мыши! А, потом, вдруг громкие, ликующие крики! Это жители деревни встретили первых бойцов Красной Армии! Пришли наши! Мы живы! Мы свободны! Наши солдаты, родные, русские, измученные парни!!! Дошли! Добрались в нашу забытую, сожжённую деревню!!! А их даже посадить некуда… Их бы обмыть! Накормить! Дать отдохнуть! Солдаты сами совали нам, какие-то сухари, крошки из своих карманов, кусочки сахара, отдавали свои сухие пайки. Им даже привала не объявили. « Рота - а -а! Равняйсь! Смирно! Вперёд! На Запад!» – прозвучал приказ. И ушли, растворились в ночи.

Что потом? А потом мы скитались! Жили в Бессонове у кого-то, в овине, в Леоньково, в шалаше в лесу! По Александровскому проходила прифронтовая полоса и местных жителей в деревню не пускали. По деревне ходили постовые, что осталось и не сгорело – растащили!

Но как-то сумели что-то посеять весной, посадить картошку. Благодаря Валиной смекалке хватило семян картошки на посадку. Труба у печки рухнула. Как мама нас кормила? чем? – не помню. Помню, что на костре варили овсяный кисель, из каких-то зёрен – кашу. Не было соли, не было денег, купить было негде и нечего! Лето 1943 года стояло дождливое и холодное! Мы жили в овине на печи для сушки снопов, в Леоньково. Иногда эту печь топили, тогда спать там было тепло. На полях колхоза было что-то посеяно. Пахали и сеяли эти измученные и голодные женщины на себе! Шла война, и солдат надо было кормить! Созревал урожай и из овина нас выселили, а на своё пепелище ещё не пускали! Там стоял пограничный пост. Все жители деревни ушли в лес, в так называемые «Нилкины берёзки». В общем, это было близко от сгоревшей деревни, метров 500, не больше. Выходя на опушку, мы с тоской глядели на свою деревню. Видели уцелевшие ограды огородов, печные трубы, уцелевшие яблони, видели и постовых. Маму и других женщин, по пропуску, пускали туда на обработку огородов, окучивание картошки. Засеяли всё, что могли, если раздобыли или вытащили из огня семена, и хватило сил на обработку!!! У нас был построен шалаш, накрыт ветками, смастерён какой-то топчан, вернее два. На топчаны уложено сено, и какие-то остатки постели. В, общем, достаточно комфортно. От солнца спасало, а от дождя и холода нет!!! В дождь промокало всё – наши лохмотья, сено, одежка и мы сами! Мама накрывала меня своим телом, но всё равно было мокро, холодно и противно. Вдобавок начались другие беды! Вши, болезни, блохи, грязь и антисанитария! Не было мыла, негде и не в чем было помыться и постирать. Одёжки замызганные, такие противные, засаленные, вечно влажные, в швах шевелились вши. Вшей было так много, что сейчас представить себе это невозможно. Нечем было вычесать их из волос! Если мама добывала, где-то частый гребешок, то из моих редких волосёнок извлекалось штук 50-60 этой пакости! Вшивые были все! Немцы, наши солдаты, мирное население... Свирепствовал брюшной тиф, дизентерия, малярия, желтуха и другие болезни! Лекарств не было, медиков тоже! Летом 1943 года в этом шалаше я сильно болела. Моё худенькое тельце было покрыто чирьями, фурункулами. Несколько чирьев было на лице, щеках, носу. Уже много позже, когда я стала молодой, красивой девушкой, на лице проступали ужасные, синие пятна. Лечила их мама, как могла. Какими-то травами, отварами, а нужно было всего лишь полноценное питание и чистота!

В августе практически вся Смоленщина была освобождена, в деревне сняли пост и мы вернулись к своей печке, на своё подворище! Надо было думать о зимовке! Мама, Валя и Нина наготовили тонких брёвнышек и сумели построить какую-то лачугу, даже русскую печь соорудили. Так, что в зиму, мы имели какую-то крышу над головой! В лачуге было холодно и сыро, но это был «дом» на своём подворье! Выжили!!!

Получили весточки с фронта. Близкие были живы, воевали! Никаких подробностей не было! Треугольничек, несколько слов, номер полевой почты – от папы, от Шуры, от Ани. Главное – живы!!!

Да они и не надеялись, что их весточки дойдут, из сводок знали, что Смоленщина выжжена! Валя, уже совершеннолетняя, была призвана на трудовой фронт, строить аэродромы, полевые аэродромы. Наши места уже были глубоким тылом Красной армии, здесь базировались тыловые части. Валя редко бывала дома, а потом и Нина к ней присоединилась. Маме стало полегче, но она стала болеть. Болело всё! Зубы, суставы, постоянный бронхит, гайморит и др. От плохой еды часто мучили поносы. Медпомощи никакой, лекарств нет. Так и мыкались мы с ней всю зиму, спали на печи, ногами к трубе, головой к стене. Бывало, утром проснёмся, ногам ещё тепло, а волосы заиндевеют! Валя с Ниной спали на топчане, накрыв на себя все тряпки. Спали не раздеваясь. Весной 1944 года в Берёзках, от тифа, умерла бабушка Вера [7] .

Как-то в тёплый, солнечный, апрельский день мама с утра мне сказала: «Посиди. Поиграй тут тихонько, я чуть отдохну и мы с тобой пойдём в Берёзки. Сегодня 40 дней бабушке! Пойдём её помянем и навестим Настю с детьми». Я обрадовалась, там были мои сёстры двоюродные, я с ними дружила. Сижу около мамы тихо, играю в свои куколки, думаю: «Вот сейчас мы с мамой пойдём по лесной тропинке через Леоньково, Дымское, Пустошку. На улице тепло, солнечно и тихо». Мне шёл шестой год. Вдруг на пороге нашей халупки возник какой-то солдат: шинель обтрёпана, на ногах ботинки с обмотками, в руках котомка. Я толкнула маму. «Сюда ж я попал?» – хриплым, слабым голосом спросил вошедший. «Кого тебе надо, человек?» – спросила неприветливо мама. Солдат, снял какой-то головной убор, сел на порожек. По щекам его, заросшим и опухшим, текли крупные слёзы! «Катя! Ты ж меня не узнала?! А, вот и Галичка моя! Такая стала большая!» – прохрипел простуженным голосом солдат. «Кузьма!» – закричала мама. Это пришёл с войны мой отец! Его комиссовали полностью, вчистую. Он долго лежал в госпитале, после полученной контузии, у него лопнули барабанные перепонки, оглох. В тыловой части, в которую был направлен после госпиталя, кормили плохо, по последней категории. По первой кормили на передовой. Здесь он так и не поправился! Оголодал, весь опух, сил воевать уже не было, и его комиссовали с диагнозом: «К службе непригоден». Но руки-ноги целы и домой он добирался, как придётся! От Алфёрова полз ползком… Сил идти уже не было! Родные места едва узнавал, полз в полубессознательном состоянии. Чуть на полдороге не умер от голода и жажды! Нашла его Дуня Ионова, лежащим на дороге у деревни Воровая. Она несла на плечах бидон с молоком, литров 12-15. Это был утренний удой колхозных коровёнок. Молоко нужно было сдать на молокозавод, фронту нужны продукты! Дуня была сама голодная! Она только вернулась из плена, но молоко честно таскала пять километров на своих плечах на приёмный пункт. Ей даже в голову не приходило отпить из бидона несколько глотков! Увидав лежащего солдата, она остановилась, поставила бидон в сторонку и стала его тормошить. Узнала в нём моего отца. «Дунечка! Нет ли у тебя крошки хлеба? Я не могу идти!» – попросил отец. Хлеба у неё не было! Она распечатала бидон. Налила пол-литровую кружку молока и дала выпить отцу. И он дошёл!

А у Дуни впервые была обнаружена недостача! Так было записано в накладной: «Не хватает пол-литра молока». И ещё долго, на колхозных собраниях Дуню упрекали в расхитительстве!

«Всё для фронта! Всё для Победы!»

А у нас началась новая жизнь! Жизнь с хозяином, который был очень болен, его ещё нужно было откормить и выходить! Шла весна 1944 года, с фронтов шли добрые вести, росла трава, огородные овощи. Недели через три отец уже уверенно стоял на ногах, отёки спали, повеселел. Однажды он сказал маме: «Катя! Видишь, я иду на поправку! Хватит, отдохнул! Надо готовить лес и рубить новую избу, в этой вам зимовать нельзя! Меня с вами не оставят! Как увидят, что я на ногах, так и призовут! Война не кончилась!». Папа, как всегда был прав!

Какими-то усилиями они с Валей и Ниной напилили ёлки. Проезжающие солдаты помогли их перевезти, и отец потихоньку стал готовить сруб. Он умел делать всё! Даже плотницкий инструмент сам мастерил! Гвозди нарубил сам из брошенных  военных машин, разбросанной по полям проволоки.

Летом 1944-го на побывку приезжала Аня, потом дядя Сеня, вернулся в Москву из Казахстана дядя Коля. Пропала Шура! С лета 1943 года от неё не было ни одной весточки! И ещё долгих 3 года о ней ничего не было известно…

А избушка росла! Не Бог весть что! Но деревенская изба, размером 5 на 5, низенькая, крытая соломой, с русской печью! Мы выжили!!!

В октябре 1944 года пришла повестка из военкомата на перекомиссию. Признали папу глухим, но ограниченно годным к службе в нестроевых частях. Недели через две папу призвали и отправили на дальнейшую службу в тыловые части в Читу, город Чернышевск. Прослужил он там долго и был демобилизован в марте 1946 года в возрасте 48 лет. Так мой отец и отвоевал! Он защитил свою землю и свой дом, и лиха хватил сполна!

Вернулся он весёлым, бодрым, в тёплой сибирской шубе и валенках. Котомочку, в которой он вёз нам какие-то вещи, у него отрезала шпана, оставив в руках только верёвку. Главное, остался жив и цел! Слышать стал совсем плохо, в последние годы практически не слышал ничего! Но он был умён, много читал, был хорошим рассказчиком, поэтому всегда окружён людьми – к нему ходили за новостями.

Папин брат Пётр Михайлович.

 Я плохо его помню. В январе 1943 года он выпросил в Бессоново, в старом барском доме комнату и переехал туда со всей семьёй. Так что пожар и освобождение мы «встречали» только с бабушкой Верой.

Дядя Петя был старшим папиным братом 1896 года рождения. Женился он примерно в 1919 году на литовке или латышке – я точно не знаю, Александре Каземировне. До революции работал на сыроварне у господ Дрызловых, последних владельцах поместья Бессоново. Дружил с сыновьями Дрызлова, там и познакомился с тётей Шурой. Надо сказать, что и мой дед, Михаил Антонович Галстуков всегда дружил с господами этого поместья – Путятой и Дрызловыми. После разгрома лытышской коммуны в Бессонове, переехали в посёлок Терехово под Дорогобужем.

Тётя Шура была хорошим человеком, хорошей хозяйкой и великой труженицей, но, как человек другой национальности, не приняла уклада семьи Галстуковых и поэтому не стала у них старшей невесткой, хозяйкой. Своего Петечку она любила, всегда была ему верна, имела большое влияние на свекровь Екатерину, мою бабушку.

Мама вспоминала, что бабушка была скудноватой, на стол всегда подавала снятое молоко, даже детям. Тётя Шура как-то приехала, увидела такую жадность и очень отчитала и свекровь, и мою маму. «Нельзя, Катенька, – сказала она, – быть такой тихой, противься этому и защищай своих детей!». У них было две девочки, мои двоюродные сёстры: Валя – 1923 года рождения, и Вильгельмина (Виля) – 1926 года рождения.

С началом войны, в 1941 году, семья из Терехова вернулась в Александровское и жила вместе с нами почти всю оккупацию. Я не помню, как мы с ними там обходились, где они ютились?! Мама была очень обижена тем, что дядя Петя не на фронте. Эту обиду она переносила и на невестку Шуру. «Это она, нерусская, Петю с толку сбила!» – говорила мама. Между невесток никогда не было дружбы, но никогда не было вражды!

Дядя Петя ушёл на фронт вместе с нашими наступающими войсками в марте 1943 года. Перед уходом он пришел к моей маме попросить у неё прощения. «Прости меня, Катя, за всё! Прости и прощай, я ухожу на фронт!» – сказал Пётр. Мама попрощалась с ним сухо: «Как брату своему в глаза посмотришь? Ты дома сидел, а они все почти два года под пулями ходят!» – был ответ.

Мамочка моя, какой же жёсткой ты иногда была, какой прямолинейной! С какой тяжестью на душе уходил на войну наш дядя Петя! Мир праху его! Он честно воевал и погиб где-то в Германии – 5 или 7 мая 1945 года. Служил он санитаром в полевом госпитале.

Валя, Виля и тётя Шура остались жить в Бессонове в той же маленькой комнатке. Валя, когда открылась школа, работала учителем младших классов, в старших вела уроки немецкого языка.

Она была моей первой учительницей, а Виля уехала в Москву. Окончила медучилище, потом работала вечерами, а днём училась в Мединституте. После окончания института получила направление в Приморский край, г. Тетюхе-Рудник, где проработала до пенсии главным санитарным врачом. На пенсии переехала в город Тулу, купила там себе однокомнатную квартиру и жила в ней одна. Замужем не была.

Валя с мамой жила в Бессоново до 1958 года, потом переехала в Москву, вышла замуж. Фамилия её Муравлёва Валентина Петровна. Несколько лет назад она умерла. У неё есть дочь, Евгения Ивановна, фамилию её я не знаю. У Жени двое детей, живёт она в Москве, адрес её мне не известен.

Тётя Шура работала в Бессонове свинаркой на ферме, при ней свиноферма процветала, она умела работать. Году в 1960-м Валя забрала её к себе в Москву, где она дожила до глубокой старости, вырастив Женечку и её детей. В полном согласии с собой она прошла свой путь и ушла в мир иной к своему Петечке.

Царствие всем, ушедшим от нас, небесное.

Дядя Коля, Антон и Семён Галстуковы.

Дядя Коля – средний папин брат, он остался без отца и матери семи лет от роду. Женат он был на т.Лене. У них были двое сыновей – Вовка и Сашка Галстуков (Сашка Галстуков служил в ГБ в Кремле). Женился он (Сашка) в Москве, всю жизнь прослужил в КГБ. Кем он там был, в каком звании – не знаю, дома об этом никогда не говорили! Каждое лето он один или с семьей приезжал в отпуск. И жили они  у нас или в Бессонове у т. Шуры Галстуковой.

Когда приезжал д. Коля (Сашкин отец), был он веселым, отзывчивым, балагуристым! Непревзойденным рассказчиком, анекдотчиком! В нем было столько юмора и веселья, что я начинала кататься от смеха, ещё ничего не услышав, а только увидев его приготовления к рассказу! К д.Колиному приезду, вечерами, собирались все деревенские, и сидели допоздна! А он все рассказывал!

Рассказы были разные. Сочиненные им самим и больше всего – о себе! С юмором, с добрыми подначками!

Ну, вот рассказ о д. Коле Галстукове и его семье!

Например: Приехал молодой Коля впервые в МОСКВУ! К брату! На свадьбу! И, впервые – пошел гулять! «А на улице столько народуууууууууу!

По закону деревни положено здороваться со всеми!

И он, д. Коля, представлял, как вертелся «волчком», раскланивался, чтоб успеть со всеми поздороваться!

«Здравствуйте!, и Вам…, и Вам…, и Вам здравствуйте… А, люди идут и идут… А шея затекла от наклонов…

Хохотала вся деревня! Только просили: «Коля! Расскажи, как ты к брату в Москву приехал…».

Все эти случаи в жизни действительно были! До старших братьев (Кузьмы и Антона Галстуковых) доходили его (Колины) опусы. Они не раз грозились: «Какой чертенок! Вот появится, так я его ремнем или вожжами отхожу! Я, ему покажу деревенскую свадьбу! Москвич сопливый!».

Дядюшка мой хохотал на братовы замечания, и ничего его не брало!

Очень он любил братьев и трепетно, как к своей маме, относился он к моей маме Кате! И очень любил свою деревню АЛЕКСАНДРОВСКОЕ!

Жили они с т. Леной, в Москве у пер. Красина, у самого Тишинского рынка.

Это был дом коридорной системы – длинный, длинный коридор, а по обеим сторонам двери в комнаты жильцов.

В конце коридора – большая общая кухня.

Комната у них была одна, с двумя окнами. Высокий потолок, площадь не более 20 кв. м. (это после Войны?).

Там они прожили всю жизнь и только к концу жизни получили 2-х комнатную квартиру. Я  была у них пару раз, в новой квартире.

Вовка (двоюродный брат) был высокий и красивый. Работал кем-то в Кремле. Умер рано. В тридцать с небольшим, дома, от острой сердечной недостаточности.

Сашка (другой двоюродный брат) был тоже высокий и красивый, крупный и сильный мужик. Приезжал в Можайск, на похороны мамы, Екатерины Васильевны в 1987 году. И, тоже, вскоре, скоропостижно скончался.

Д. Коли и т. Лены Галстуковых уже давно нет на этом свете. Остались дети у Вовки и Сашки, но мне о них ничего не известно.

Дядя Антон Галстуков

Д. Антон Галстуков [8] был женат на т.Нюре (Анне). У них был сын Женя (Евгений). Д. Антон на фронте был мало, получил ранение в ногу и сразу был комиссован. Жил он с семьёй в Москве, в Курбатовском переулке, у самого зоопарка.

Женя был мастеровым парнем и каким-то образом попал работать в Дипкорпус. Долго жил с семьей то ли в Бельгии, то ли в Швеции. Потом вернулись в Москву, жена Жени, Лида, была директором какого-то крупного кинотеатра.

Д. Антон, после ранения, ходил с палочкой, хромал. Умер давно. От инсульта. Т. Нюра жила с Женей, умерла давно, а потом и Женя умер.

Были ли у Жени дети?! Не помню! Связь потерялась!

Судьба Лиды (Лидии) мне неизвестна. Вспомнила! Был сын, имя не знаю...

Дядя Семен Галстуков.

Он был военным, воевал (видимо на Халхин-Голе или оз. Хасан, а, может быть, и во время Великой Отечественной). После войны жил в Сибири, в Ангарске. Его жена, Катя, была родной сестрой т.Лены Галстуковой, жены д. Коли (братья были женаты на сестрах).

После войны был направлен в г. Ангарск, пос.Братск. Построил дом и жил с семьей. У него были дочери – Галя, Лида, Вера. Одна из них сейчас живет в Москве. Дальнейшая судьба их мне неизвестна.

Д. Сеня так же был веселым, умным, озорным. Он жил далеко, но часто приезжал в Москву, был в Александровском и так же трогательно любил старшего брата и всех нас.

Я всех своих дядек обожала!

Это все, в основном, что мне известно об одной веточке рода Галстуковых – Михайловичей! Но! Есть и другие ветви Галстуковых.

Иван Антонович Галстуков – родной брат дедушки Миши.
И Сергей Антонович Галстуков.

Д.Ваня к нам не раз приезжал после войны в Александровское. Он был очень сердечный, добрый, улыбчивый человек. Жил в Москве. Не воевал по возрасту, но тяготы войны испытал сполна. Мы с ним очень дружили и весь его отпуск каждый день ходили за грибами. Царство ему небесное.

У д.Вани была дочь Анна, по мужу Рыжова. Муж – Рыжов Николай.

Больше о них ничего не знаю.

 Д.Сережу я никогда не видела! При мне он никогда не приезжал, но с папой всегда переписывался. Сколько у него было детей? Не знаю! Но с сыном его однажды встретилась в Москве, случайно. У д. Коли был какой-то юбилей на новой квартире, а, может, новоселье или приезд д.Сени. Мы поехали вместе с родственниками на автобусе, по-моему, с Ниной (сестрой).

На выходе из автобуса возникла «пробка»! Нина вышла, а я застряла за здоровым мужиком – ни туда, ни сюда! Спина у него как стена. Нина с улицы кричит, а я мыкаюсь за ним. Разозлилась и заорала: «Нин! Я выйти не могу! «Шкаф» какой-то тут!». Мужик обернулся, весело глянул на меня каким-то удивительно знакомым, голубым глазом и пробасил: «Это я шкаф?! Ну, проходи!».

Когда я с Ниной добралась до квартиры, оказалось, что «шкаф» там! Это был сын д. Сережи Галстукова [9] – Анатолий (или Александр) Сергеевич.

Он дипломат, в то время (70-е годы 20 века) жил за границей. В общении очень простой, веселый и остроумный человек. Больше о той веточке я ничего не знаю, но очень надеюсь, что род Галстуковых где-то продолжается! [10, 11]

Да! Вспомнила ещё! У д. Коли был внук – сын Вовки, тоже Владимир! Владимир Владимирович – врач, жил в Москве, фамилия Галстуков, его мать, Лида Галстукова – невестка д. Коли.

Невеселый итог моих воспоминаний.

Только за 20-й век, большой род Галстуковых почти полностью выродился! Остались осколочки!

А это был род чисто русских, красивых, работящих мужиков. Мужики в этом роду были крупные, высокие, веселые и открытые, законопослушные и не скандальные! Все любили своих детей, жен, родное гнездо. Не было в роду ни наркоманов, ни преступников, ни революционеров! Я, не помню, чтобы кто-то разводился, гулял, бросал своих детей!

Хотя амурные дела случались, но это так… на уровне флирта!

Потом долго в роду потешались, передавая на общих застольях друг другу о похождениях.

Заводилой в этих делах были д. Коля и д. Сеня, за что им крепко попадало от моего отца.

Моя бабушка.

Другая половина моего папы – это моя бабушка Екатерина, она была родом из д.Сакулино, девичью её фамилию я не помню. У неё был родной брат, дядя Лексанька ( видимо, Александр), до конца жизни он прожил в д.Сакулино. Мой папа с ним общался и говорил: «Пойду дядю Лексаньку навещу!».

Деревня эта находилась километрах в 12-ти от нас (по лесу в сторону г. Вязьмы). Лесом, пешком часто не находишься…

Мама часто называла фамилию Лагутины, а моего папу Кузьму Михайловича в сердцах называла Лагутой – жадным. За прижимистость, поэтому я сделала вывод, что бабушка Екатерина из рода Лагутиных.

Эти корни утеряны!

У папы была сестра Фрося (Ефросинья), но она рано умерла и про неё редко вспоминали [13].

А, может, бабушка Катя из рода Панкратовых, потому что тут как-то эти фамилии часто переплетались.

Сейчас я не могу их разделить, а тогда мала была! Я в своем мозгу не сообразила расспросить обо всем маму!

Всё, что записываю сейчас – это из глубины моей детской памяти! Что-то Валя (сестра) подсказала!

О маминой родне.

Мама – Мухина Екатерина Васильевна.

Дедушка – Мухин Василий ( отчество не помню).

Бабушка – Мухина Вера.

Дети бабушки и дедушки Мухиных:

сын – Фрол Васильевич;

дочь – Ольга Васильевна;

дочь – Екатерина Васильевна;

сын – Фёдор Васильевич.

Фрол – в 20-е годы уехал в Москву, пристроился там. Где-то на ткацкой фабрике, женился. У него было 2-е детей, умер от какой-то болезни до войны.

Ольга Васильевна – старше мамы года на три, была замужем за Андреем Панкратовым из д. Сакулино. У них было трое детей – сыновья Вася и Коля и дочь Маня. Вася погиб в войну. Тетка Ольга (так мы её звали) с семьей уехали в Москву до войны. Работала на ткацкой фабрике в Балашихе. Она не раз летом приезжала к нам в деревню с внучкой Ирой на прокорм. Жила трудно, тяжело болела ревматизмом. Муж, Андрей умер от болезни после войны. Воевал. Умерла в Балашихе в 80-х годах в глубокой старости. С мамой очень дружила.

Федор Васильевич, Федька, Федюшка!!!

Моя мама его любила всю жизнь, и он платил ей глубокой привязанностью.

Был он в своего отца Василия и нравом и статью, коренастый, красивый, с яркими синими глазами, открытым взглядом, умница и весельчак, хорошо пел и играл на гармошке и баяне. Он часто приходил из Березок в Александровское к маме и очень дружил с Галстуковыми ребятами – Колей и Сенькой. Эта троица сводила с ума всех девок в округе, особенно Федька. Коля – рассказчик, Сенька – плясун, а Федька – гармонист и певун. Его любила Лиза Панкратова, а он сох по Насте – красавице и певунье. Но время было такое, отец выбрал хороший род Панкратовых и женил Федю на Лизе. У них родился сын Вася, было это году в 1928-29. Вроде все хорошо, но не любил Федя Лизу. Как вечер, берет в руки гармонь и на гулянку. Что только не делал отец: умолял, просил, лупил вожжами – ничего не помогало. Лиза была мстительная, чего только она не предпринимала, чтобы удержать Федю! Бесполезно. Как вечер – гармонь в руки и к Насте на гулянку.

Наконец, сказал отцу: «Все, бать! Ты меня женил, не я женился. Жить с ней больше не буду! Развожусь! От сына не отказываюсь!». Лиза ушла к родителям. А он привел домой Настю.

Настя была хорошая, работящая девушка, с ярким, малиновым румянцем на щеках. Певунья и плясунья, а кроме того у неё, в отличие от Лизы, был добрый и приветливый нрав.

Лиза долго ещё мешала им жить, но дед Вася стоически переносил её пакости.

Федя с Настей жили очень дружно вместе с родителями. Настя хорошо к ним относилась и звала – «батюшка, матушка». Даже в разговоре никогда не позволяла себе чего-то непочтительного.

Дедушка Вася умер от рака перед войной. У Феди с Настей часто родились дети, к началу войны у них было пятеро дочерей: Оля, Маня, Шура, Таня и Нюра. Федю призвали в первые дни войны, и он пошел воевать, оставив в Берёзках свою Настю одну со старой матерью и пятью девочками. Еще Насте приходилось опекать сына Васю. Лиза умерла перед войной, от какой-то болезни, а Вася жил в Сакулине с бездетными тетей и дядей Панкратовыми по договорённости с Федей. Федя не оставлял Васю никогда. Что перетерпели они в войну – это страшно сказать. Но Настя семью сберегла, в 1942 году умерла от простуды и плохого питания Нюрочка.

А Федя, пройдя две войны, Финскую и Отечественную, вернулся летом 1945 года, весь в орденах, и у них ещё родились двое – Вера и Витя. В Отечественную войну служил шофером маршала Конева. Дядя Федя умер от рака в 1984 или 85 году в возрасте 73 лет, тетя Настя пережила его на несколько лет и умерла в Вязьме у дочери Веры. Сын Витя вырос в отца – музыкант, баянист. Преподавал музыку в школе. Но жизнь его была недолгой. Он трагически погиб в ДТП, вскоре после смерти отца.

Вера с семьёй живет в Вязьме. Оля, Маня и Шура жили с семьями в Москве. Не знаю, живы ли они сейчас. Так что эта веточка моих родителей со стороны мамы засыхает [14] .

Моя сестра Шура.

Александра Кузьминична Галстукова родилась 14 декабря 1921 года. Её также приняла на руки повитуха дома, в деревне Александровское. В 1938 году, на 17-м году её отправили в Москву, в люди. Жила она у дяди Коли, в комнате со всеми (дом у Тишинки) и нянчила родившегося Вовку. Поступила учиться в Звенигородское педучилище на дошкольное отделение и перед войной его окончила. Одновременно училась на курсах РККА и получила фельдшерское образование. В 1941 году её сразу призвали в военно-полевой госпиталь (или медсанбат) и отправили на Западный фронт. В августе 1941 года войска этого фронта отступили, сдав Смоленск. Их медсанбат от Соловьёвой переправы по Старой Смоленской дороге в те же дни, как и папа спешно отступал к Москве. Шуру после переформирования частей, перевели  служить в военный госпиталь в Сокольниках, в котором лечилась элита Красной Армии, летчики полка «Нормандия-Неман» и др. Служила там до 1943 года и каким-то образом оказалась в «Севморпути». Им командовал Папанин. С этого времени связь с ней прервалась надолго. Следы её обнаружились только в конце 1945 года.

«Вроде, жива…», – сказали маме, когда она добралась до «Севморпути». И только в 1947 году от неё пришла весточка из Тикси. Выехала она оттуда в 1948 году. Приехала к нам и рассказала о том ужасе, который пережила в августе 1944 года.

Там, в Тикси, она вышла замуж за военного моряка, штурмана Саенко Алексея Никаноровича. Это был умница, хорошо знал английский. Участвовал в приёмке вооружения в Америке, проводке Северных конвоев.

Войны людям не достаются даром! Алексей стал болеть и с корабля его списали на берег, в порт приписки Архангельск. Вот в 1948 году они приехали туда. Некоторое время жили в каюте ледокола «Леваневский», а потом им дали комнату в Морфлотовском доме. Деревянном восьми квартирном доме. По адресу: Архангельск, ул. Народная, д.36, кв.5. Алексей преподавал в Мореходном училище навигационные науки и штурманское дело. Шура работала в областной судебно-медицинской экспертизе. Алексей стал сильно болеть, у него открылся туберкулёз. А потом привязался туберкулезный менингит и в 1951 году он умер. Детей у них не было, вернее, родился мальчик ещё в Тикси и быстро умер. За этот период, что они жили в Архангельске, Шура сумела вытащить из колхоза и привезти к себе, в эту комнатку, сначала Нину, через год Валю, а в 1952 году и меня. Так она видела свой долг перед родителями – помочь!

Валя и Нина жили сначала вместе с ними, а потом сняли частный угол на улице Комсомольской, 23. Когда привезли меня, Никанорыча уже не было, я его никогда не видела, но, светлая память о нём осталась у всех.

После смерти мужа Шура связала свою судьбу с Николаем Ивановичем Порошиным, старшим оперуполномоченным уголовного отдела милиции. И стали нашими знакомыми следователи, прокуроры, участковые инспектора и т.д. Осенью 1952 года родилась Галочка. Чтобы работать, Шура взяла няню, Римму, такую же девочку, как и я. Мы все помещались в маленькой комнатке, площадью 12 кв. метров, только Римма уходила ночевать к тёте. А я ходила в восьмой класс 10-й средней женской школы. Образование тогда было раздельное.

Но жить так было совсем невозможно! И своим детским умишком, я это поняла и сама попросила уволить Римку. Предложила, что с Галей день, а вечером учиться. Шура этого не хотела, т. к. боялась, что отец обидится на неё. Осенью я стала нянчить Галочку и учиться в вечерней школе. Обучение в то время было поставлено серьёзно. И вечерники получали полноценное образование. Так я и училась, росла сама, а вместе со мной росли дети – Галя и Серёжа. Так мы и жили, и очень много, что есть хорошего у меня, я получила от моей сестрички – Шуры! В 10-м классе я уже нянчила Таню и Валеру, с ними и получила аттестат зрелости.

Потом поступила на работу и в заочный электротехникум, сняла жильё на той же улице Комсомольской 23, но постоянно была под неусыпным Шуриным контролем. Спасибо и низкий поклон ей за все!

Галю и Сергея Порошиных я любила и люблю до сих пор, как собственных детей. А кроме того, Галочка мне до сих пор как подружка, мы с ней можем пошептаться – посплетничать, я также и с Шурой дружила. Я дружила и с Николаем Ивановичем. Он часто делился какими-то своими проблемами, а Шура своими, и оба просили: «Ты только ему (ей) не говори!». Я и не говорила. Спасибо судьбе, что кроме войны в моей жизни была и моя семья, мои сёстры, их мужья и их дети!

Сестра, Анна Кузьминична Галстукова, по мужу Мурашевская.

Она родилась в декабре 1923 года, недоношенной, семимесячной, очень слабенькой. Родилась дома, с повитухой, другой помощи не было. Мама очень трудно её выхаживала, она (Аня) долго не набирала вес, плохо ела и долго не вставала на ножки. Мама даже к знахарке ездила куда-то в Ярцево. Знахарка сказала следующее: «Девочка выживет, будет умненькой, будет жить долго, но умрет молодой!». Так всё и вышло!

Росла спокойной и смышлёной девочкой, после окончания 7-ми классов пошла, вслед за Шурой «в люди»! Взяла её к себе тетка Ольга – мамина сестра, к себе, в Балашиху. Там Аня и встретила войну. Шел ей восемнадцатый год. С июня по декабрь 1941 года (пока исполнилось 18 лет) была в Москве, сильно оголодала, т.к. с продуктами было плохо, немцы стояли у стен Москвы! Гоняли на оборонительные работы. Когда исполнилось 18 лет – записалась на курсы радистов, она тогда ещё толком и не поняла – куда! После голодных и холодных дней ей курсы показались раем: там кормили! Как рассказывала она мне: «Я была просто находкой, я соглашалась на любое дежурство, любую внеурочную работу, лишь бы мне дали кусочек хлеба! Я прилежно училась, и никаких нареканий в мой адрес не было!». За несколько месяцев учебы отъелась, набрала тело, стала красивой девушкой со светлыми, голубыми глазами. Похожа она была на папу. Она ни о чём не думала, радовалась жизни и подписывала любые бумаги, какие ей приносили. Её отобрали в особый отряд – разведывательно-диверсионный отряд Генерального штаба, радисткой.

С этого времени у неё не было имени! Были только позывные и глубокий тыл врага. Но она всё выдержала, с честью закончила войну в Восточной Пруссии и пришла домой весной 1945 года. Мне она много обо всём рассказывала.

После войны она уехала в Москву и работала бухгалтером сахарного завода (сахаро-рафинадный завод им. Мантулина), ей дали комнату, достаточно хорошую в коммунальной квартире, поставили телефон. Замуж она вышла неудачно, за первого попавшегося парня, Мурашевского Юрия Алексеевича. Мужик он был, какой-то взбалмошный, дурковатый! Мог без толку орать, а для Ани это было диковато! Сама она была умной, уравновешенной, слова её всегда были чётко выверены и взвешены. Школа разведки! У них, в 1954 году родилась девочка Лена. Каждый год они приезжали к нам в отпуск, мы все у них часто бывали.

Но век её был недолог. Весной 1958 года она тяжело заболела раком желудка и 9 декабря её не стало! Было ей 36 лет! Всё, как предсказала знахарка!

А Лену Юра нам не отдал, быстро женился, потом развёлся. Жить с ним было трудно! Лена выросла, у неё есть сын Дима, есть внуки. В последние годы в Москве не живёт, а с новым мужем проживает где-то в деревне и ведёт хозяйство. Она часто звонила Нине, но в последние годы связь прервалась.

Лена всегда была нашей постоянной тревогой, общаться с ней было трудно, т.к. она унаследовала характер отца.

Валя – Валентина Кузьминична Галстукова, по мужу Касилова.

Родилась 21 июля 1926 года. В войну, я уже писала, она была советчицей и помощницей мамы. Мы, может, и выжили благодаря Вале! На её девичьи плечи столько выпало, что и дюжему мужику не под силу.

Чистила трассу от снега, строила военные аэродромы, валила лес, пахала на себе, таскала мешки, да ещё и норму за Нину выполняла. А было ей, в 1944, только 18 лет. Летом её, с группой женщин Издешковского района (ныне Сафоновский район), отправили за скотом в Горьковскую область.

Району было выделено стадо коров, угнанных с оккупированных территорий в 1941 году от истребления [15] .

Валя согласилась, пошла: худенькая девчушка среди взрослых. Стадо надо было получить и гнать пешком по разбитой стране. Стадо надо было сберечь, кормить, доить и идти с ним день и ночь. С ними была и лошадь с повозкой, на которой везли их немудрёные пожитки, и есть, и спать возле коров. И они шли по разбитым мостам, через реки, днем и ночью. Валя выдержала всё! От неё не было ни весточки, только иногда из района сообщали: «Стадо гонят, все живы!». И уже где-то в ноябре 1945 года весть: «Стадо прибыло в Издешково». А потом и Валечка пришла, весёлая, черная от ветра и солнца.

Вот тут Валя опять спасла маму. Мама стала болеть. Она очень ослабла от постоянного недоедания, сильно болели зубы, болел желудок и забивал кашель. Бронхит, гайморит. Мама угасала! А Валя привезла продукты. В пути они доили коров, молока было много. Валя, раздобыла какую-то посудину, бидон. Наполняла молоком и подвешивала под телегой. Телега едет, бидон качается и сбивается масло [16]. Валя привезла несколько килограмм коровьего масла, творог и ещё что-то. Вот эти продукты и помогли маме одолеть болезни. Мамочка пошла на поправку!

В следующем году она (Валя) поступила в Гжатский (ныне г. Гагарин) торговый техникум и, окончив, по направлению работала завмагом в Бессонове.

После войны не поднялись сожжённые деревни, всё приходило в упадок, и некому было возрождать хозяйство. Уцелевшие на фронте мужики вернулись полными развалинами. Их нечем было откормить и вылечить! Женщины, которые вынесли такие тяготы в оккупации, были изношены, измучены, истощены! Видя такую безысходность, любыми путями старались уехать в город. Деревни стали вымирать!

Увезла нас к себе в Архангельск Шура, т.к. дома у нас не было будущего! Вот таким путём мы – три сестры, и нашли своих суженых: Валя – Павла Касилова, Нина – Гришу Гладышева, а я – Георгия Зыкова.

Нашли и прошли с ними рядом свою жизненную дорогу, ни разу не свернув с неё и не предав своих близких. Каждый год, дождавшись отпуска, мы ехали в своё Александровское, мы ехали к родителям, чьё огромное сердце вмещало в себя наших мужей и наших детей!

Про детей. Про деревню. Про жизнь.

Всё лето, с весны и до осени там были наши дети, которые до самозабвения любили бабушку и дедушку. Родители наши старели и уже не могли так работать. Колхоз захирел совсем, т.к. не было молодых рук. Деревня пустела и разрушалась. В 1965 году отец перенёс инсульт, долго лежал в больнице. Но потом встал, стал ходить, вернулась речь. На зиму мы их забирали к себе, в Сафоново, жили они с мамой у меня в двухкомнатной квартире. В 1970 году папа заболел, но всё равно съездил к Шуре в Донецк, пожил месяц в Москве у Нины, встретился с братьями. Вернулся в марте 1971 года совсем больным. Мы с Валей положили его в больницу на обследование. «Рак желудка», – был ответ. Выписали домой.

В мае 1971 года он запросился в Александровское. Мы с Валей поехали, вымыли и натопили дом, всё приготовили. Павел (Касилов) их с мамой отвёз в деревню. Мы с сёстрами составили график отпусков так, чтоб ни одного дня они с мамой не оставались одни. Мне достался сентябрь. Мои дети были ещё слишком малы – Андрею 3,5 года, Ане – год.

Отец уже не вставал, но умом был светел и разумен. Он давно понял, что покидает этот мир! 26 сентября 1971 года, утром, он попросил нас с мамой подойти. Я взяла Аню на руки, Андрей стоял рядом и мама также. Потрепал Анечку за ножку, погладил Андрюшу.

«Ну, вот всё, я от вас ухожу, простите меня за всё! Я всех вас очень любил! Жаль, что не увижу, как вырастет эта коротышка! Берегите маму, не ссорьтесь. Всё, что останется после меня, разделите поровну. Охотничье ружьё отдайте Валере, шубку мою маме, а пальто Андрюше. Вырастет, будет носить. Прощайте». Больше в этот день он не говорил, лежал тихо и молча. Ночью у него началась агония. Утром он перестал дышать.

Всё! Отца у нас больше не стало, отвоевался! Похоронен в Бессоново.

Маму я взяла к себе, жили в Сафонове, а потом, в 1975 году переехали в Можайск. Нам дали трёхкомнатную квартиру. Маме мы выделили отдельную комнату, и прожила она с нами в тепле и покое. Умерла в феврале 1987 года от инсульта. Шёл ей тогда 88-ой год.

Александровского тоже не стало (дедушкин домик вывезли папа, мама, д. Гриша и т. Нина в 1980 году в Красновидово), умерли все, кто пережил войну, а дети разъехались. Заросли все стёжки-дорожки, и только бугорок немецкой могилы показывает, что тут стоял наш дом, рядом, в трёх метрах.

Небольшое отступление о моём детстве.

Вообще, мне хочется вернуться назад и рассказать о моём детстве после оккупации и после войны. Очень уж болит у меня то время! Время – «После оккупации» и «После войны»!

Март 1943 года.

Мне 4,5 года. Полуголодный, холодный, трясущийся от страха ребёнок с огромными, синими глазами, мудрая и терпеливая, как старушка. Рядом мама. Мне помнится, что я к маме была присохши кожей, только на руках у неё было тепло и спокойно! Я любила её бесконечно, только при ней в землянке было уютно и солнечно, только ей я больше всех доверяла и верила! После оккупации я часто болела. Лекарств не было никаких, мучили вши, блохи, чирьи! Свирепствовала чесотка, людей косил брюшной тиф, дизентерия. Я помню эти изнурительные зелёные поносы, казалось, что прозрачная кожица на животе приросла к позвоночнику, в кишках гудело и урчало. А ещё глисты и острицы! Они выходили из тебя клубком, испражнения шевелились от них – длинных, розовых глистов и мелких белых червяков-остриц! Зачем пишу?! Да потому, что это моя жизнь тоже, это детство, холодное, голодное и больное! Из этой боли вырастал тоненький, хилый росток – дитя войны! И нас таких – миллионы!!! Мы выжили, мы выросли, мы выучились, мы родили детей и воспитали их!!!

В 1946 году в Бессонове открылась школа в каком-то приспособленном помещении, оставшемся от Латышской коммуны и не сгоревшем [17] . Назвать это школой было нельзя, но… другого не было! Печи дымили, стекла на окнах не хватало, их забивали, чем попало! Вместо парт стояли сбитые из досок, на треногах, длинные столы и скамейки.

Ребятишек в школу пришло много, т. к. школа долго не работала. В наш первый класс записалось 42 человека. Пальтишки не снимали никогда, в классе было угарно и холодно. Часто болела. Учебников было мало – один учебник на деревню, тетрадей, ручек, чернил также не было! Как учились?! Расскажу.

Вместо ручки папа выстругивал палочку. Крепко, суровыми нитками, привязывал к ней стальное пёрышко № 86. Перо макали в чернила, которые носили с собой в пузырьке, и писали этим. Чернила готовили дома из сока свёклы, волчьих ягод, но, если повезёт раздобыть, то из стержня химического карандаша! Тетради сшивали из старых газет и писали между строк. Газетная бумага промокала, буквы расползались! Тетради и книжки носили в холщёвой сумке, которую мама сшила из льняного холста. И учились! И такой, полный прикид, был не у всех, он был у состоятельных! У меня был, так как у меня был папа! Он пришёл с войны и выстругивал мне палочки, добывал газеты на тетради, а через год раздобыл и тетради, и настоящие ручки, перья и даже деревянный ящичек-пенал!

Году в 1947 в Бессонове открылся сельмаг, заведовала им моя сестра Валя после окончания торгового техникума. Этот магазин – приспособленный амбар, был центром всего! Со школы мы туда бегали и подолгу смотрели, как Валя развешивала «товар»: слипшиеся «подушечки»-конфетки, иногда вместо них продавала россыпью жёлтые или зелёные горошки – витаминки, или ссохшиеся-слипшиеся пряники. Иногда Валя давала мне какое-то угощение в газетном кулёчке, и я, счастливая, до самой деревни обсасывала этот кулёк, растягивая удовольствие. Главное: что дала Валя, и что подарок – что-то сладенькое. Иногда в кулёчке оказывались карамельки, иногда пряники или витаминки. Я ж не знала, что витамины-лекарства и до деревни съедала всё! Грамм 50 или 100! Уже около дома от них начинала болеть голова, и перед глазами плавать жёлтые или зелёные пятна! Но, это ничего! Мама отпаивала каким-то тёплым травяным отваром, сажала на тёплую печь, после сна, на которой проходили все хвори! Иногда Валя просила прислать меня к ней в магазин с котелочком, и я радостно бежала за три километра в магазин к ней. Знала и радовалась бесплатной вкусности! А было вот что!

В магазин – редко, но поступал в продажу небольшой бочонок солёной сельди. И Валя позволяла себе налить оставшиеся на дне рассол, кишки, головы. Набиралось литра полтора-два, да вдобавок совала мне в кулачок целую карамельку или слипшуюся сладкую «подушечку»! Сестра торопливо поправляла на мне съехавший платок, застёгивала на одёжке пуговицы и выпроваживала домой, чтоб никто не видел. Ведь все были голодны!

И я бежала домой! Мне кружил голову запах селёдки, иногда я засовывала в котелок ручонку, мочила в рассоле и обсасывала с упоением! Можно было бы выловить и рыбью голову, но позволить этого себе я не могла! Это был грех, преступление, сожрать одной! Мама так не учила! Каждая крошка у мамы была на счету и она всё делила поровну на всех, иначе мы просто погибли бы с голоду все! Я до сих пор искренне верю, что те головы и кишки, болтающиеся в рассоле, Валя скрупулёзно пересчитывала! Хотя не было этого! Она просто переворачивала бочонок и выплёскивала в котелок остатки. И знала, что я аккуратно донесу этот продукт, три немереных километра, до мамы и не пролью ни капли! Как аппетитно пах этот рассол!!!

Вечером мама сажала всех ужинать, ужин был шикарным – горячая, из печи, картошка в мундире, квас, хлеб, рассол!!! Все макали горячую картошку в рассол, запивали квасом. Такой еды больше я нигде и никогда не ела!!! Вкуснее не бывает, ну, а если ещё и целая голова сельди доставалась, то тут блаженство!!! Она обсасывалась до последней чешуйки, жабры, разделывалась полностью! Съедались, конечно, и кишки! Но, их я не ела, я всегда была брезглива! Валя тоже была брезглива, и мама нас с ней всегда за это бранила! «Мучители мои! Барыньки!» – говорила она.

Летом было легче! С ранней весны начиналась молодая трава-щавель, сныть, какие-то корешки, сладкие «нюньки». Мы их надёргивали в сырых местах, и ели, ели… Может, и объедались, а после мучились поносами. Потом начинались грибы-ягоды. Всё съедобное собиралось, съедалось, солилось, сушилось впрок! В конце 40-х, начале 50-х годов не варили сладостей. Не было в достатке сахара, песку (сахарного). Но припасы уже делали приличные – сухая черника, малина, солёные и сухие грибы, капуста, картошка в подполье, разные овощи. Стали выращивать свиней, у нас появились козы и куры.

Я помню, как осенью 1947 года был зарезан выращенный родителями кабанчик и как его свежевали. Опалённую пучком соломы тушу положили дома на длинной лавке. Туша была большая, чистая, вымытая и вытертая. Я помню много людей вокруг этой свиньи. Все ею любовались, а потом угощались, осторожно отрезали по кусочку сала, макали в крупную соль и ели это сырое сало, ели досыта. Ела и я. Это было вкусно! Я не помню, что было потом! Были ли у меня понос или рвота, и сколько я съела! Но, с тех пор и по сей день, я никогда не брала в рот ни сала и никакого другого жира!!!

Даже из колбасы я всегда выбрасывала беленькие кусочки сала! Наверное, объелась! Мясо ем, а сало нет!!!

А время шло, забывались чёрные дни войны, Нина, а за ней и Валя уехали к Шуре в Архангельск. Нашли там своих суженых Павла и Гришу. Вышли за них замуж. Нине с Гришей дали комнату, а Валя с Павлом сняли частную, проходную комнатку, жили и стеснённо, и бедно. Шура, моя старшая сестричка, тоже начала новую жизнь с Николаем Ивановичем, и у них, в октябре 1952 года, родилась Галочка, а в 1953-м и меня пришлось пристраивать – просили и папа, и мама. А жили они тогда в Морфлотовском деревянном 8-ми квартирном домишке. Народная 36, кв. 5., 1-й этаж. Это была квартира из трёх комнат – в одной комнате, в 14 кв. м. жила молодая семья Шаньгиных – Валентина Ивановна, следователь прокуратуры, Зосим –муж, моряк торгового флота, и маленький сынок Вовка, да ещё Павлик, брат Зосима (Симы), учился в Рыбном техникуме. Вторую комнату в 20-ть квадратных метров, занимала семья Порядиных: Лидия Ивановна – шеф-повар столовой, Иван, её муж, без ноги, потерял на войне, бабушка Фрося, мать Ивана, и трое их детей – Сашка, Васька и Ленка (всего 6 человек).

Третья комната: Шура, Николай Иванович, Галочка, потом Серёжа и я, да ещё зиму жила нянька Римка – моя ровесница. Комнаты отапливались дровами, на общей кухне тоже стояла плита (дровяная), её топили по очереди. Задней стенкой она немножко согревала туалет и водопроводную трубу. В квартире было полно детей, и бегали они табуном друг за другом по всем комнатам. Днём взрослые были на работе, а присматривали за хозяйством я и бабушка Фрося. И дети были какие-то дисциплинированные, никогда не было ни ссор, ни драк. Сашка с Васькой и Вовкой ходили в сад. Ленка Порядина была с бабушкой, а наши – со мной. Шкодить мне было некогда, надо было выучить уроки, приготовить детям еду, накормить, погулять на улице с ними, уложить спать, истопить печь, почитать им книжку и т. д. Шура меня никогда не обижала и не притесняла, в общем, я тоже росла и воспитывалась в этом сообществе и как-то отходила, оттаивала от войны и оккупации, превращаясь из заморыша, «маленькой старушки» в ладную, стройненькую и весёлую девушку. Всегда готовую оказать помощь, услужить.

Я отлично помню свои семнадцать лет и ту молодую силушку, которая распирала меня в разные стороны какой-то огромной радостью. И мне хотелось лететь в светлую даль, а ноги сами, как на пружинках подпрыгивали. Мне не в тягость были Шурины детки, я любила их беззаветно, они могли на мне висеть гроздьями, кататься на мне, спать со мной, ходить гулять, на работу, в столовую, кино и т.д. В ту пору, по-моему, никому в голову не приходил вопрос о какой-то там ориентации. В квартире, у Шаньгиных жил Толик, студент, мой ровесник, и никому в голову не стукало даже, что тут есть какой-то не порядок. Толик был хороший парень, учился себе, топил печку, ходил за Вовкой в сад, колол дрова и жил своей жизнью. С третьего курса Сима устроил его в общежитие, и появлялся он иногда в выходной, когда Сима был дома. Наши семьи дружили, мне часто «подкидывали» в няньки Вовку. Когда их квартира пустовала, Валентина Ивановна отдавала мне ключи, и я там спала, чтоб чуть-чуть разгрузить Шуру. Валентина Ивановна была сначала помощником прокурора, а потом и прокурором Ломоносовского района. Красивая такая, улыбчивая, обаятельная женщина. Я всегда гордилась, что спала на прокурорском месте! Муж её, Сима (Зосим), был простой матрос-радист торгового судна, ходил в загранку, и Валя часто, по телеграмме, ездила к нему на свидание, в порт захода судна. Толика я увидала только один раз, в 1957 году, весной – я закончила школу, а он техникум, получил направление во Владивосток или на Курилы. Он стал ладным, красивым парнем, в первый и последний раз напросился проводить меня до Соломбальского моста, помог донести какие-то вещи. Больше я его никогда не видела. Вскоре Шангиной дали квартиру в Ломоносовском районе, и мы разъехались. А Николай Иванович получил две больших комнаты на проспекте П. Виноградова 64, а в той, трехкомнатной, остались одни Порядины, заняв её полностью. С ними я больше не встречалась.

Когда я училась в выпускном, 10-м классе, я больше нужна была Вале, у неё народились сначала Таня, через год Валера. К этому времени они получили маленькую, отдельную квартирку в финском, щитовом домике. Домик стоял на сваях, на болоте, из окна можно было собирать морошку и клюкву. Никаких удобств, даже воду привозили в цистерне несколько раз в неделю. Обязанности у меня были те же, только в школу надо было ездить далеко, на двух трамваях, и нужно было успевать бегом, иначе трамваи расходились в разные стороны, и ждать потом долго. Успевали. Детки росли: и Шурины, и Валины. Сёстрам я благодарна, т.к. никогда у них не почувствовала себя лишней, никогда меня не обижали и не притесняли. Лето с детьми я была в деревне с родителями, зимой на месяц приезжала мама. Я жила, училась, помогала, по силам своим сёстрам и родителям, а они нам. Связь с родителями была постоянной, их контроль и наставления умными и своевременными. И уже, когда я жила одна, работала, весной, в мае, приезжал папа и увозил детей на каникулы, к себе в деревню, на всё лето. Позже, в июле приезжала в отпуск я, и опять мы вместе с ребятишками, моими милыми Галей, Серёжей, Таней, Валерой всё лето были вместе. Ходили в лес, на озеро, на вечеринку и т.д. Так было всем славно, тепло, уютно и покойно с моими племянниками и родителями. Вспоминаю это сейчас как самое счастливое время в жизни, потому что мои близкие любили меня преданно, искренне, беззаветно, любили все – и взрослые и дети. Мои старшие сёстры доверяли мне полностью своих детей, они твердо знали, что я их ни за что не брошу без присмотра, вовремя накормлю, одену, почитаю сказку, приголублю и приласкаю. Поэтому я не помню, чтоб у нас хоть когда-нибудь были какие-то жалобы, разборки, ссоры… каких-то особых подарков, поощрений не было, т.к. не то это было время, жили трудно и бедно, но мне всегда выделяли небольшие деньги на праздники, чтоб купила себе сладости, сходила в кино. Поэтому я никогда не считала себя сиротой без мамы, я жила в семьях сестёр, а уклад у них был как у родителей, все посильно трудятся.

Однако, время шло, и я выросла в ладную, весёлую, стройненькую  прелестную девушку. В 1957 году закончила среднюю школу с хорошими оценками, почти без четвёрок. Валя с семьёй уехали из Архангельска в Сафоново, попыталась и я устроиться там – в Вязьме, Ярцеве, Смоленске, но ничего не вышло, т.к. моя Смоленщина ещё не оправилась от войны, там была жесточайшая безработица. Хотела в Москве, у Ани. Прожила у неё несколько месяцев, но устроиться не смогла, и никто не помог. Ну и хватит! Пора свой хлеб есть! В феврале 1958 года я вернулась к Шуре в Архангельск. Прямо на вокзале увидела огромное объявление о приёме на работу в СМУ радиофикации, и я в тот же день отправилась туда. Огорчили: постоянные командировки, работа на воздушных линиях, девушек не берём! Но настырная, обаятельная, молоденькая девушка упросила, уговорила всех. Приняли! Даже суровая Мария Васильевна, экономист, замолвила слово за меня. Шура сняла мне угол-койку на той же улице, Комсомольская 23. Теперь я не стесняла никого. По-прежнему часто у них бывала. А ребятишки часто прибегали ко мне сами, пролезали под забором, крепко зажав в кулачке денежки: «Мама дала. Велела нас сводить в столовую и в кино!» И я водила их в чайную на Комсомольской, а потом мы шли в кинотеатр «Заря» в кино. В чайной тогда подавали официантки в белых фартуках, мы с детьми чинно сидели за столиком и важно рассматривали меню. Особенно чопорным был Серёжа, он любил порядок и хорошее общество, и страшно злился на Галочку. По его мнению, она излишне хихикала. «Галька!» – шипел он на неё и толкал под столом ногой. Наконец сделан заказ, разложены перед каждым приборы, мажем горчицей хлеб. И нам приносят яства: блины, винегрет, какой-то суп, компот. Мы всё съедали, расплачивались и чинно уходили. Правда, у Галочки не хватало терпения быть благовоспитанной барышней и она всё равно Сергею показывала «козу» или язык!

Солнышки ж вы мои быстроглазые!!! Они и на работу со мной ходили, и спали в одной постели по очереди. В моей молодости мои племянники были моими лучшими и верными друзьями, самыми преданными. Спасибо судьбе, что они у меня есть!

А я работала, и успешно. Это действительно была мужская работа линейного монтера связи: мы строили по всей огромной области радио и телефонные линии. Вот в те годы я и изъездила всю Архангельскую область.

Да, это было трудно! Было холодно зимой, на обмороженном лице кожа слезала лоскутьями! Летом съедал гнус, чуть затянутую, розовую кожу гнус превращал в струпья! Я ничего не боялась! Уже через год я была квалифицированным монтёром четвёртого разряда, потом пятого разряда, меня перевели на городской участок, назначили бригадиром. В подчинении были одни мужики и парни. Надо сказать, не охальничали, не приставали! Ухаживать пробовали многие ребята, но не приставали, не лапались! Я вспоминаю это время с чистой душой и лёгким сердцем и никогда в жизни не пожалела, что связала свою судьбу с такой мужской профессией – линейный монтёр! Позже мастер, начальник участка. Я встретила там много хороших людей, в основном мужчин. Они помогали мне, опекали порой, научили профессии и никогда не предали! Я помню, начальник управления, Михаил Львович, спросил моего наставника: «Как там новая ученица? Не сбежала? Не обижают ли её ребята?». Наставник ответил: «Нет! Руки все отбила молотком, ободрала об проволоку,  но ни разу не пожаловалась! Удивительно, даже нахальные парни притихли и не злословят! Хорошая девушка! Толк будет!». А было мне всего 19 лет, потом 20!

Интересовали ли меня в то время парни? Конечно! И танцы любила, и развлечения, и в кино с кем-нибудь ходила, но пока не любила никого. Самый любимый кавалер был племянник Серёжа! Он, чопорный такой человечек, мог сказать: «Тётя, застегни пуговицу у пальто. Холодно, да и не красиво. И волосы заколи, чтоб в глаза не лезли!», а было этому кавалеру тогда 6-7 лет: «Непорядок, однако!».

Но время моё подошло! 31 декабря 1959 года, 10 часов утра. Я пошла проверить работу бригады на объекте. И,  где-то на Обводном, встретила нескольких своих мужиков из бригады. «Вы куда?» – спросила я. У них праздничное настроение, решили смыться, стали зубы заговаривать: «Галь, а у нас новенький, симпатичный паренёк, утром мастер прислал в бригаду». Смотрю, стоит на дороге высокий паренёк в синей, стираной фуфайке, валенках, опрятный такой. Это был мой Георгий, отец моих будущих детей, дед внуков!

Дружба завязалась, позже переросла в любовь, и в апреле 1961 года мы с ним зарегистрировали свой брак, и вот уже более 50 лет живём вместе. Я любила его всегда, никогда не обманула, не предала, родила и вырастила ему детей, внуков и всю свою жизнь оберегаю, как могу, свою семью, её целостность. Было ли трудно в жизни? Да было, и довольно часто. Это и трудности с жильём, и недостатки материального плана, часто и непонимание друг друга. Ссорились, мирились! Зачем? Болезни, которые отняли много сил и нервов. Смерть близких. Осталось совсем мало нам прожить на этом свете и жалко каждый миг этой жизни! Хотела ли я для себя другой судьбы? Нет! Кое-что подправить, улучшить качество жизни? Да, хотела бы, чтоб моя половина чуть больше меня понимала, уважала и по-мужски щадила мои слабости. Но так уж Бог послал, и я счастлива, что моя судьба в моих руках, и она свершилась. Мой муж рядом, рядом сын и дочь, и их дети, и я всех их очень люблю. И ещё хотела бы, чтоб в моей жизни не было войны, чтоб в детстве моём было больше игрушек, была ёлка, и приходил Дед Мороз, а в старости мне не снились окопы и война!

Об Александровском – сыну Андрею.

Сынок! Ты часто расспрашиваешь про деревню, про жителей её, но, говорим мы с тобой о разных деревнях! Т.к. моей деревни не стало 16 марта 1943 года! Её сожгли немцы дотла, и жителей также раскидала по сторонам война!

То, что помнишь ты – это осколок моей деревни. Попробую вспомнить, какая она была, и кто её населял. Забыла фамилии некоторых жителей, но всё же попробую. И, так, слушай:

Наш ряд, от нашего дома в сторону Издешкова:

1. Галстуков К.М.– дали фронту: отец, д. Петя, Шура, Аня, д. Сеня- 5 чел. (1 – погиб);
2. Баканов Н.Д. – воевал - 1 чел.;
3. Тимоховы – воевали Коля, Ваня (погиб Николай, 1 чел.);
4. Баба Васюта – воевал сын – 1 чел.;
5. Егоровы – воевал Филипп – 1 чел. (погиб);
6. Левченковы – воевали – д.Миша – 1 чел, сын Пашка был полицаем (расстрелян);
7. Дед Иван и б. Наташа, бездетные, старые;
8. Викторовы – воевал сын - 1 чел.;
9.  Ваня Никодимов – воевал сам и сын – 2 чел.;
10. Шибаева Наталья – воевал хозяин (муж) Афанасий – 1 чел. – погиб.

Ушли на фронт 14 человек, вернулись 11 человек

Сторона слева от нас к Издешкову:

1. Дед Данила Баканов – старые, не воевали;
2. Никифоровы – воевали отец и сын – оба погибли – 2 чел.;
3. Нилова Мария (Пучиха) – воевал муж Иван и брат Миша – муж погиб – 2 чел (погиб – 1 чел);
4. Ионовы, брат Миша воевал – 1 чел., сестра Дуня (Евдокия) была угнана в Германию, вернулась живой;
5. Костиковы – воевал Петька – 1 чел., живой;
6. Арсентьевы – некому было воевать!
7. Михеевы – воевал д. Митя, 1чел., всю войну на оборонном заводе работал, вернулся. Умер в 1951 году от разрыва сердца (инфаркт) прямо у себя во дворе. Уж очень изношенным вернулся с трудового фронта.
8. Петраковы (т. Соня) – воевать некому было!
9. Дед Андрей – отец т. Сони – не воевал по возрасту;
10. Павлова Матрёна – муж Илья, был старостой у немцев, никого не предавал и очень помогал от угона и грабежа жителей. И наших девочек спасал, предупреждая маму. Но, когда пришли наши – его сразу арестовали. Жители деревни заступались за него, просили не убивать (не расстреливать). Расстреляли по приговору военного трибунала.
11. Дед Нилка – воевал сын Егор – 1 чел.;
12. Дед Захар – единоличник, не воевал по возрасту. У него было два сына, жили в Москве. Сын Андрей воевал.

Ушли на фронт 11 человек, вернулись 7 человек.

Итого: в деревне было 23 хозяйства;

Из них не воевали в 5-ти домах – по возрасту;

Дали фронту – 17 домов, в кол-ве 25 чел;

Из них погибли:

1. Галстуков (Галстухов) Пётр Михайлович, 1896 г.р;
2. Тимохов Николай, 1925 г.р.;
3. Шибаев Афанасий, 1915 г.р.;
4. Никифоров Степан, 1910 г.р.;
5. Никифоров Михаил, 1926 г.р.;
6. Нилов Иван, 1915 г.р.;
7. Павлов Илья, 1915 г.р.

СВЕТЛАЯ ИМ ПАМЯТЬ!

Вернулись живыми – 17 человек, из них инвалидами – 4 человека. [18]

Из 17-ти живых – семеро уехали из деревни искать лучшую долю, остались восстанавливать деревню:

1. Галстуков К.М. (тяжёлая контузия, умер в 1971г.);
2. Михеев Д. (умер в 1951г.);
3. Дядя Ваня (умер в 1954г.);
4. Дядя Федя (умер в 1962г.);
5. Д. Коля Баканов (умер в 1962г.);
6. Костиков Пётр (инвалид, без ноги, умер в 1968-69г.г.);
7. Ионов Михаил, инвалид, уехал;
8. Тимохов Иван, уехал;
9. Аринин Вася, уехал;
10. Викторов, уехал.

Таким образом, к 1960-му году деревня практически уже отмирала!

Вымерли: дед Данила, Никифоровы, б. Васюта, дед Иван, Арсентьевы, дед Захар, молодые разъехались, и только мой отец всё берёг отцовский корень!

Правда, в деревню приехали несколько семей – Матрёша, Васька Чёрный, Курошевы, дед Ефим Пушков (Юшка) и кто-то ещё. Но спасать было уже поздно, никто не берёг и не любил её (от редактора: деревню Александровское) так, как мой отец. И после его смерти, в 1971 году деревня прекратила своё существование.

Всё! И, не рви ты мне душу больше, сынок, не могу я! Плачу, страдаю! Я хотела бы там побыть, одна, чтоб никто меня не подгонял, не торопил! Постоять у каждой могилы, поклониться всем! Всем, кто там лежит! Это близкие люди, с которыми я родилась, выросла и прожила самые страшные годы своего детства!

Но это, видимо, уже невозможно! Для этого надо и много времени, а главное, много душевных сил! Ведь там, в Бессонове, в Александровском, да и вокруг каждый сантиметр земли истоптан моими босыми, резвыми ножками, и в каждом сантиметре – ПАМЯТЬ! И, горькая, и радостная, а главная горечь: «Уж никогда и ничего не вернётся!».

Да и людей этих, которых помню, давно, давно нет! Ничего и никого нет! Остались я, Валя, Нина – пылинки, отлетевшие от войны! ВСЁ!

P.S. Нина умерла весной 2014 года. Валя и я, мы пока живы.

Галина Кузьминична Галстукова.

23.03.2016 г.

---