Материал страницы был обновлен 14.11.2023 г.

Воспоминания
Волковой Анастасии Васильевны
(1928-2018)

---

О деревне Уварово

Какая связь между советским поэтом Исаковским, писателем Гайдаром и смоленскими бурёнками? Об этом поведала в своём рассказе Волкова Анастасия Васильевна.

Она родилась в деревне Уварово, здесь жили её предки. Её семья хранит и передаёт следующим поколениям предание о «платоновой десятине» - историю о том, как добрый барин Якушкин наделил землёй в окрестностях Уварова прапрадеда Анастасии Васильевны - Платона.

Главным человеческим достоинством Анастасия Васильевна считает честность. Потому что этому учила её мама в детстве.

Фёдоровы, Матвеевы, Васильевы…

Я родилась 17 ноября 1928 года в деревне Уварово Алфёровского сельского совета Издешковского района. Родители: отец – Матвеев Василий Матвеевич (1892 г.р.) и мама Фёдорова Александра Фёдоровна (1894 г.р.). Сначала она была Матвеевой, но у нас было две Матвеевых Александры Фёдоровны – путались с налогами. Съездили в райисполком, попросили сменить фамилию на Фёдорову. Были они обыкновенные крестьяне, относились к середнякам. Лошадь была, корова была. Самый старший брат – Матвеев Дмитрий Васильевич (с 1914 г.р.). Он родился без отца, отец ушел на фронт. Брат Ваня родился в 1922 году, брат Вася – в 1925 году. Все братья были сначала Матвеевы, а потом переписались на Васильевых. Был у меня ещё брат Лёня. Он умер очень маленьким, года 2-3 ему было.

Отец умер, когда я ещё в первый класс не ходила. В первую мировую войну он был пять лет в немецком плену, но бежал из плена. Сначала попал в лагерь. Рассказывал, что кормили их там шелухой и опилками. Так плохо кормили, что заключенные уже только по стенке могли подняться на ноги. Потом отдали его хозяевам. Хозяин кормил хорошо. Всего у хозяина было их пять человек - пленных. Они уговорились бежать. Папа украл у хозяина хлеба, пол-окорока и яиц сколько-то наварил на дорогу. До границы они дошли, а на границе их поймали. Привели беглецов на площадь, пригласили хозяев. Объявили: «Если выяснится, что вы у кого-то что-то украли, то мы вас сразу расстреляем!». Папа молодой тогда был. Как услышал, так штаны с него чуть не сползли: «Всё, - думает, - копец мне!» Он женился только перед войной - в 13-м году. Брат Митька родился уже без него. Умирать не хотел. Но тут приходит его хозяин, говорит: «Что ж ты, Василий! Что ж ты мне не сказал?! Я бы тебе на дорожку еды собрал!». Не выдал его хозяин. Забрал его опять на работу, пока обмен не произошёл.

Перед смертью отец матери говорил: «Саша! Если война с немцами будет, бери ребят, бери скот, уходи в лес. Устраивай землянку и живи там. Немцы в лес не пойдут. Или, если будет возможность – уезжай! Но не оставайся здесь!». Может быть, именно эти слова отца и заставили потом мамку поехать в тыл с колхозным стадом коров…

Колхоз имени Куйбышева

У нас стали организовывать колхоз. 25 января 1935 года умер Валериан Куйбышев, об этом сообщили по радио. Наши назвали колхоз именем Куйбышева.

Когда началась коллективизация, нас в колхоз не взяли. Папа был очень больной тогда. Брат Митя тогда уже умер. Папка говорит мамке: «Не вступай!». А она ему: «Как же – не вступай? Ты – больной. Борона сломается, плуг сломается – к кому мне идти? А мне всё равно, где работать, какие поля пахать… зато я за готовым буду». Мама пошла и в колхоз вступила. У нас был очень толковый председатель - Александр Иванович Иванов. Он закрепил за каждым колхозником его собственную лошадь, с которой тот в колхоз вступил. «Ты на ней работать будешь, ты её и в поле отводить будешь». Если на работу назначал, то на свою полоску. Поэтому люди работали, как на своём.

Что мне запомнилось: относились люди к колхозному добру, как к своему собственному. Мой дед Матвей был сторожем. Пришёл бригадир Кузя, прогнал пуда два ржи и понёс домой. А дед ему и говорит: «Не смей! Это общее! Не смей брать!». А тот ему: «Какое твоё дело? Я – бригадир!». Дед с работы не домой пошёл, а к председателю Саше, потребовал собрать собрание и уволить бригадира Кузю. Сняли его с бригадирства. Он подался в Москву, в колхозе больше не остался.

Лён раньше сеяли. Как только чуть недосмотришь – семя утекало. Простыней у нас не было – соломенный матрас и домотканое одеяло. Эти самотканые дерюги колхозники постилали, чтобы льняное семя не растекалось. Птичий помёт собирали весь, золу всю собирали. Птичий помёт сушили, заворачивали в марлю, и этими узелками опыляли растения против вредителей. Лён брали вручную, вручную его и пололи. Вот так бережно относились к колхозному добру. И пацаны все ходили на работу.

Мамка всегда была звеньевой в колхозе. Не знаю, как было в других колхозах, но моя мамка командовать другим не позволяла над собой. Приходят к ней, говорят: «Давай, лён подымай! Пора подымать!». А она отвечает: «Мне народ доверил? Доверил! Я сама знаю, когда надо лён подымать». Начальство на неё: «Мы тебя судить будем!». А она им: «Когда я сгнию, вы меня судить будете! А сейчас ты мне не указывай! Я сама знаю, что мне делать!». И пойдёт себе. На Пасху мамка не работала и на Духа. И бригаде работать не давала. Говорила председателю: «Сашка, ты - как хочешь! Мы сделаем потом в два раза больше, но Духа и Пасха – это наше!». Уполномоченные приезжали, увещевали её, но она никогда не выполняла их требований. Они ей говорили: «Мы тебя посадим!». А она им: «Судите! Там триста грамм хлеба дадут, и там буду жить, и там буду работать!». За лён она получила 10000 премии-надбавки! Мамку даже посылали на выставку в Москву, но она не поехала, потому что дети были маленькие, и не в чем было ехать. Одежды не было у неё. До марта 1957 года мама работала в колхозе.

Мяли лён так: было два вала нарезанных, садка в овин, в садке печь была. В садку укладывали лён, сушили его. Потом мужики этот лён крутили. Сначала в мялку, а потом трепали, а потом сдавали лён государству. Я ещё до войны, когда в пятом классе училась, ходила мамке помогать, чтобы побольше трудодней было. Весь день я там работала. И косить: бывало, мамка идёт косить, а председатель спрашивает, не дать ли ей напарника? Она отвечает, что она со своими ребятами управится. Овёс косили вручную. Специальные лапы привязывали к косе. Косой косят, а лапа ровненько овёс кладёт. Мы с Васей набирали скошенный овёс и вязали. Замучаешься! Устанешь! Но всё работали, надо было! И как-то не обижались, были все довольны…

После войны так было плохо! Одно лето было такое: днём дождь, а ночью погода разгуливалась. Пришлось ночью работать, снопы в шаху складывать. Бывало, только трескатень идёт! Припевки, частушки всю ночь поём! Ночь отработаем, а потом надо на день выходить. Чуть поспишь и обратно идёшь.

Уварово до войны

Помню, как выглядело Уварово до войны, и помню его жителей. Как идёшь с Дубков, где плотина, тут в низиночке (раньше там было озеро, а теперь - болото) жил сапожник Иван Васильевич. Избушка у него такая деревянная была. С другой стороны жила Марина Семёновна. Чуть повыше была кузница. Рядом была площадка, на которой мы в лапту играли. Ближе к кладбищу была силосная яма (её и сейчас видно). Тут мы, молодёжь, собирались, играли в «догонялки», «третий лишний». У нас здесь было сборище. Тут мы жгли «масляную», которую делали из соломы. Бывало, огонь коромыслом! И в Куракино огонь!

Чуть повыше жил счетовод колхоза Митрофанов Филипп. Анастасия Митрофановна и баба Маша здесь жили. Дальше жил Киселёв Прокоп, сын его Иван и Анна – дочка. Дом был пятистенка, обшитый, с крышей из щепы, покрашен в красный цвет. Дальше жила Ленька Горбатая (Кушлянская).Домик у ней был хороший. Кажется, тоже под щепу построен, с крыльцом. Дальше были аллеи липовые и берёзовые. Ещё был маленький домик Киселёва Ивана Михеевича. Жена у него была Матрёна Ионовна, сын Петя – со мной учился вместе. Сестра у него была Маня. Старшего сына Егора не помню. Жили они бедно-бедно. Не было у них даже коровы. И в колхоз они не вступали. Теперь задумываюсь, почему его звали Иван Мехееч? Может, он сильно добрым был? В деревне обычно Стёпка, Стенька, Филька… Моего папу всё время называли Василий Матвеевич или Матвеевич. И Ивана Кирееча тоже только по имени-отчеству называли.

Дальше жили Киселёвы: Ксения, Татьяна и Мария. До войны в низине был дом Осипова Ивана Осиповича, Ольга – его жена. Семья у него была большая. Дочь Мария – замужем в Санькове. Нюра, Шура, Танька, Саня, Семён и Гриша. Гриша был лётчиком. Дальше – дядя Филимон Осипов (брат Ивана Осиповича). Много народу был тогда на Уварово…

Старший брат Василий

Начальная школа была за речкой, в доме Якушкиных. Я помню этот дом. Там учила Анастасия Ивановна Ширяева. Дом был - пятистенка. Потом этот дом перевезли в Куракино. Я училась уже в Куракино.

Мой старший брат Вася (1925 г.р.) в школу, в 1-ый класс, пошёл так. Была весна, снег уже растаял. Брат Иван учился в то время в 3-ем классе. Вася побег в школу за старшим братом – босой. Раньше мы как бегали: чуть проталинка, снег ещё лежит, а мы уже босиком бегаем. У нас уже лето. Где лужайка – там и лето. Закаленные были – будь здоров! Иван учит стихотворение – Вася тоже наизусть его знает. Вызывают ученика третьего класса к доске задачу решать – он никак не решит. А Вася говорит: «Ой, ты, дубина! Вот так её решать надо!».

Учителем Васи был Крючков Николай Семёнович. Вася приходил из школы и уроки не делал. Его спрашивали, почему уроки не учишь? Он отвечал: «Я их ещё летось выучил!» (т.е. в прошлом году). Николай Семёнович говорил, что Вася – способный, только пишет коряво. Так он до конца коряво и писал. Почерк у него был неважный.

Иван в это время уже уехал, поэтому за мной следил Вася, воспитывал меня всё время. Бывало, колоть дрова станем, он мне говорит: «Настя, ты не так колешь! Надо колоть по центру. А ты колешь, как баба!». В лапту играть станем – учит, как надо развернуться, чтобы правильно бросить. Прочитаю книгу – Вася говорит, что я очень быстро её прочитала – наверное, несерьёзно читала. «Дай-ка, - говорит, - проверю». Станет спрашивать, проверять.

Закончил Вася Куракинскую школу, закончил Кононовскую – 7 классов. Учился хорошо, получал похвальные грамоты.

Был июнь 1941 года. Вася учился в 9-ом классе Голочеловской школы. Однажды он пришёл и говорит мне: «Мы пойдём в поход – 9-ый и 10-ый классы школы. Возьмём с собой фотоаппарат. А ещё у Филиппова Лёньки есть книга, которая судьбу предсказывает. Правду говорит, всё сбывается! Проверяли уже! Будем в походе её читать».

А 22 июня – война. И наш Вася загудел на Днепр, копать противотанковые рвы.

Война

Вышел Указ Сталина – эвакуировать скот. Доярки, завфермой – все должны были его сопровождать. Мамка моя была заведующей молочно-товарной фермой. Приходит председатель Александр Иванович Иванов и говорит: «Тётка Саша! Или сына посылай, или сама поезжай». А сыну ещё шестнадцати не исполнилось тогда - такая ответственность! Председатель говорит, что только на две недели - в Мосальск. Мамка решила ехать всей семьёй. Тогда Васю отозвали с окопов.

Война уже шла полным ходом, а наша-то деревня между трассой Москва-Минск и железной дорогой! Начали бомбить. Помню, что осколки были такие синие, с отливом. По деревне они уже попадали, у нас в саду уже были. Стали копать окопы. Мы с братом тоже выкопали узенькую траншею. Накрыть не успели, пришлось уехать.

Бомбёжка станции Алфёрово

По наряду, по работе от колхоза 13 июля 1941 г. Вася поехал в Алфёрово. А я дома спала. Проснулась – в доме окна дрожат. Гул страшный стоит. А по деревне уже пушки везли – на лошадях. У нас горка песчаная была. Лошади на неё взобраться не могли, им солдаты помогали. Потные такие были все! Даже жалко смотреть было. Зенитки были в горке возле речки врыты.

Приехал Вася, а я ему и говорю: «Как сегодня зенитки били! Окна чуть не потрескались!». А он и отвечает: «Настя! Какие зенитки?! Это в Алфёрове немцы станцию бомбили!!!». Много народу погибло. Вася на похоронах был. Урядникова Григория Михайловича и его жену тогда убило. Осталась у них единственная дочь Нина. Вася сказал, что в братской могиле всех похоронили – 13 человек. Лена была такая, с мужем – молодые. Обоих убило. Ребёнок трёхмесячный остался. Нам так жаль их было…

В тыл

А 17 июля – нам указ ехать. Нам сказали взять валенки – может, ночи холодные будут. У меня было 300 копеечек собрано на патефон. Тогда говорили, что за 500 копеечек можно было патефон купить. Я побежала раздавать их подружкам, прощаться... Валенки мы дома забыли. И отправились…

Поехали мы две семьи. Жигунова Мария Степановна, её свекровка – баба Авдонька, Коля, Нина, Лена, Тамара, Вова, Миша – 6 человек их детей. У них одна повозка, у нас – другая. На моей повозке были бидоны, сундук, дали нам сто учётных листков по надою коров. Ежедневный удой и контрольный удой. По каждой корове надо было отдельно писать каждую дойку. Этим я заведовала, всё записывала. Вот так мы и ехали.

Мимо Глотовки, Арзамаса…

В одной деревне пришлось остановиться – сломалось колесо. Мамка пошла к кузнецу. Кузнец посмотрел, сказал, что на починку уйдёт два дня, поэтому он даст своё колесо, со своей телеги.

Тем временем брат мой исчез. Исчез – и не знаю я, куда? Ещё были с нами Куприянов Николай и Федя Васильев – пастухи. Во время дойки они отдыхали, потому что и ночью стадо надо было караулить, и днём мы всё время шли. Гнали-то как? Тут посев, и тут посев. И среди этого посева стадо надо было прогнать. И вдруг подбегает ко мне Вася и говорит: «А знаешь, что?» «Что?» - спрашиваю. «Это же Глотовка! – отвечает, - это же Исаковского родина! А я там был! Я и клуб видел, который он построил!» «Ах, ты, хитрый какой! Ты всё мотаешься, а мне никогда и не покажешь!». Он вёл дневниковые записи. Они у него целы сейчас.

Приехали мы во Всходы. Со Всходов - в Бабынино, с Бабынино - в Одоев, Перемышль…

Баба Авдонька говорит: «Всё! Мы уезжаем!». А коров – 30 дойных! Одна мамка. Я дома уже доила. Нас маленьких рано приучали работать. В колхозе у нас платили – можно было учить. Мама мне сказала: «Дочушь, вот эта слабенькая коровка, и вот эта слабенькая». И так я стала дояркой. Вот, бывало, 10-12-13 коров я подою. Всю дорогу мы вели учёт дойки. Все три раза!

Коров много гнали. Впереди стадо, сзади – стадо. Сколько видно – всё коровы. Дорогу спрашивать не надо было. Куда все шли, туда и мы шли. Беженцев столько было! Белорусов. Одну беженку помню, мы подвозили её. За ручки двоих маленьких она вела – совсем маленькие, а за спиной большой шалью третий был привязан. Сказала она, что всё побросали. Их целыми деревнями уничтожали. Мы воинам молоко давали бесплатно и беженцев кормили бесплатно. Сколько чего у нас было, всем делились. Столько было беженцев! Шли они, куда Бог вёл, где приютят.

А немцы обстреливали! Они пикировали, будь здоров! Только кто разложит огонь вечерком, так как дадут из пулемёта! А моя мамка завидно сделает: она заранее всё сготовит, чтобы вечером костры не жечь...

Однажды мы ночевали в одной деревне. Проснулась я – вся обложена подушками. Думаю: «Что такое?». А мамка и говорит: «Налёт был ночью, самолёты летали, трассирующими стреляли». Коровы, как умные - как легли, так и лежали, как убитые. Мамка меня не будила, чтобы не испугать, а обложила подушками. Считалось, что подушки пробивные пули задерживают. Поэтому мамка решила, что, если и попадёт, заденет, - то не сильно.

Вот такой интересный случай был в дороге. Дело было в Рязанской области. Обычно мамка с вечера ложилась отдыхать, а под утро караулила коров. Осталось нас: мой брат, два пастуха и я. Коров надо было круглосуточно караулить. Мамка с вечера сказала пастухам, что она поспит до двенадцати, а потом они спать будут. Коровы залегли, а пастухи наши услышали гармошку. Побыли они только чуть-чуть где-то. Пришли – а ни одной коровы нет! Ушли все коровы! Обратно повернули! Мамка по следу пошла. Это ладно, что мы свою корову с собой взяли. Она за мамкой ходила, как собака. Мамка идёт в районный центр – и корова за ней, если не отгонит никто. Мамка талоны на хлеб получала, маршрут – куда нам дальше двигаться, в какой район коров гнать. Корова стоит возле крыльца – ждёт мамку. Мамка пойдёт – и Рысеня за ней. Вот тогда мамка стала кликать свою корову: «Рысеня, Рысеня!». Наша корова её услышала, развернулась – и всё стадо за ней. Так пригнала она коров.

Подъезжаем - в Тульской области река Непрядва. Мелкая судоходная река. Маленькие пароходики по ней ходили. Никак не могут перегнать коров через эту реку. Сколько есть стад коров – стоят, никак перегнать не могут.

Мамка погрузила овец на паром, повозку нашу, нас. Вася хотел нашу Рысеню на паром взять. Но мамка сказала, что Рысеня за ней поплывёт. Другие пастухи к нам подходят, говорят: «Бабка! Мы уже были на той стороне, обратно вернулись – коровы не идут вплавь!». Мы сели на паром, я взяла хлебушка, спустила ноги в воду и стала звать: «Рысеня, Рысеня!». Мамка покликала её. Наша корова – бух в воду! И всё стадо за ней! Подплыла она к парому, хлебушка ухватила, и так рядом с паромом и плыла. Увидали это другие пастухи, и давай скорее свои стада в воду загонять. Повозки свои все побросали, только бы скорее стадо перегнать. Потому что знали, если одна корова пошла, то и остальные за ней пойдут.

Вот так мы и гнали. Мордовию чуть захватили – клинышком. Интересно было. Все они были в белых самотканых национальных костюмах с цветными полосками. А в Рязанской области были – наоборот: широкие юбки, и кофты широкие. Ни то из разных лоскутов сшитые, ни то лоскуты нашиты были – я не рассмотрела. В Рязанской области полы в домах были земляные. Мы даже встречали деревню, где топились по-черному. Не было труб в домах. Хаты были покрыты соломой. Местами берёзовые рощи встречались. Костеники там много было в лесах, даже заблудилась я как-то. Обкричались мои, меня звали. Нашла всё-таки дорогу.

Были мы в Арзамасе. Приехали мы в Арзамас, а там домик: «Тут жил и работал Голиков Аркадий Петрович». Маленький, небольшой такой домик, в землю вросший.

В Арзамасе нам сказали, что вот вам последний маршрут – Чернуха Горьковской области. До Чернухи мы не доехали. Встретил нас уполномоченный района в Тарусском. Дали нам проводника в Михайловку. Приехали мы туда – гол, как сокол. Ничего нет. В чём стоим, то и есть.

21 сентября. Я плачу: мои подруги уже учатся, а я тут! В дороге мы не знали, что наша местность уже занята немцами.

В Горьковской области

Пошла я в школу в Горьковской области. Босиком. Прихожу в школу, говорю директору, что я училась в 5-ом классе. Но документов у меня нет – не успела взять. Должна я была учиться в 6-ом классе. Посмотрел он на меня: худенькая, маленькая, загорелая… Сказал: «Ладно, приходи, посмотрим, в каком классе тебе учиться. Может, с 6-го тебя в 4-ый посадим».

В Горьковской области была мода учиться только 4 класса. Такое было заведение там, что 18 лет – уже старая дева. Замуж выходили рано-рано, быстро-быстро. Четыре класса было достаточно для образования. Там, где я жила, женщины ничего не делали. Плуги были двухотвальные на колёсиках. Впереди - колёсики и сзади – колёсики. Пятнадцатилетние пацаны уже пахали землю. А когда взяли всех мужчин на фронт, пахать стало некому. Женщины боялись подходить к лошадям. Они их ни разу в жизни не запрягали. Мамку сразу поставили молоко возить от коров. Она лошади не боялась.

В школе было два класса: 6 «А» и 6 «Б». Сначала меня определили в 6 «А». Это были местные. Местные меня невзлюбили. Я хорошо училась, хорошо отвечала. Я всё учила на память. Учебников у меня своих и не было. Только тетрадей несколько дали в школе. Однажды поотбирали у меня одноклассники всё – и тетради, и учебники. Я им говорю: «Я всё равно всё на память знаю!». Тут вошёл директор, спросил: «Что с тобой?». Понял, что местные меня обижают, и перевёл в 6 «Б». А в 6 «Б» учились эвакуированные. Помню Кагузенко Тамару с Украины, Сазоновых Валю и Веру с Ленинграда, Южиных Юрия и Варвару из Москвы.

Что мне повезло в учёбе – нас учили преподаватели, эвакуированные из Москвы. Замечательные были преподаватели. По физике, по химии, по математике. Я помню всё так, как будто всё недавно происходило. Я привезла похвальные грамоты и из 7-го, и из 8-го класса из Горьковской области. Только пришлось в лаптях идти в школу зимой. Валенки-то забыли! Мамка сплела нам с братом лапти. Мне потом валенки выхлопатали. А брату не дали. Его размер был воинский – все валенки его размера были для фронта. Так он десятый класс и заканчивал в лаптях. Закончил с отличием. Отрывок из его сочинения на патриотическую тему о войне печатали в районной газете. Все эти документы мы сохранили и привезли домой.

Что я хочу особо пометить. Ничего у нас не было. Мамка всё время работала на ферме. Там молоко перегоняли, масло было, свиней резали. Но чтобы она мне принесла хоть стаканчик молока – никогда! Ничего не было, только паёк один. И я никогда не просила, я знала, что это чужое. Брата Васю в армию отправляли в 1943 году – 18 лет исполнилось 13 марта. Кладовщик ей сказал: «Тётка Шура! С чем ты сына будешь провожать?». Она только сухариков насушила - больше ничего не было. Он тогда дал круг масла, да ещё что-то. Она отвечает: «Это ж колхозное!». А он ей: «На! Даю, как своё!». Только тогда она взяла - для сына. Брала только тогда, если ей давали – а сама – Боже, упаси!

Мама

Мама работала на двух работах: конюхом работала и по наряду ходила. Чтобы она хоть когда-нибудь одно зёрнышко в кармане курам принесла – никогда в жизни! Следила она за нами исключительно. Был такой случай в моей жизни. Конфеты нам мама редко покупала. Привезли как-то нам гостинцы – конфетки хорошенькие, меленькие, красенькие. Вот мамка нас угостила этими конфетами, а потом насыпала их в блюдце. Бегали мы бегали – ой! хотца конфетку! Дом закрыт. Я в подворотню пролезла, еле чуть не застряла. Посчитала конфетки – много тут, мамка не сосчитает (я и считать-то тогда не умела, и в школу не ходила). Взяла я две штучки и съела. Мамка приходит, садимся за стол. И тут она видит, что конфет не хватает. Спрашивает: «Вася, знать, ты взял конфеты?» «Нет, мам, не я» «Иван, ты взял?» «Нет, не я», - отвечает. «Настя, ты конфеты ела?» - «Нет, - отвечаю, - не я!». «Хм! - говорит, - а я-то думала – кто взял, тому все конфеты отдам!». Я тут же и призналась: «Мам, это я взяла конфеты!». А она и говорит: «Ребята не брали конфеты, а ты – взяла! Это ж ты украла… у мамки украла конфеты! Ты же не спросила… я бы тебе и так дала».

И так было: бегали мы по улице, ребята в лапту играли. Один запустил слово на три буквы, на «х» начинается: идите, мол, туда-то! Я пришла домой. Вася просит меня принести что-то. А я ему со всего плеча: «Пошел ты на …!». Мамка: «Настя! Ходи-ка сюда. Ты где это слово слышала – дома?». «Нет, мам, на улице ребята так говорили!». Она и объяснила, что это ругательское слово и не надо подхватывать всё, что на улице слышишь. Как-то Иван в седьмом классе заартачился - двойку по физике получил, потом чуб отказался отстригать… Мама приходит домой, всех детей вместе собирает и говорит: «Иван, Вася! Вы когда-нибудь слышали, чтобы обо мне кто-нибудь плохо сказал?». «Нет, мам, не слышали…», - отвечаем. «А вот я теперь не знаю, как по деревне завтра пойду за почтой. Пётр Никанорыч, директор школы, жалуется на вас, сказал мне, что мой сын двойку получил, стричься не хочет! Мне теперь стыдно по деревне пройти!». Ваня сидел, сидел и говорит: «Мам! Я завтра и остригусь и оценки все исправлю». Закончил он школу с отличием.

Ничего у нас закрыто не было, но всё необходимо было спрашивать. Хочешь хлеба – спроси. На улицу отпускает, велит прийти обратно к такому-то часу. А ребятни раньше много было на улице! И козлы, и ледяшки, и горки, и лыжи, и санки… Загуляешься, бывало, прибегаешь домой. А там: «Ты обед свой сегодня прогуляла, сегодня обеда тебе не будет». А есть-то хочется после гулянки! «Нет, нет, нет, - мама говорит,- где гуляла, там и иди, обедай». Никогда не била, но была очень строга. Если сказала, какое дело сделать, то надо было делать. И так она нас с детства приучила.

Старший брат Иван

Старший мой брат Иван (1922 г.р.) закончил семь классов Кононовской школы. Потом потупил в Москву в техникум. После техникума занимался в аэроклубе. Закончил аэроклуб, и его направили в Киевскую лётную школу. Учился там до тех пор, пока его не эвакуировали в город Энгельс Саратовской области, где он закончил обучение. Но самолётов было мало. Его поставили парашютоукладчиком, объяснив, что дело это ответственное, от него зависит жизнь многих людей. В 1942 году ему было 20 лет. Приходили лётчики и говорили: «Тряпочник, давай тряпки». Ему стало обидно. Он обратился к начальнику школы: «Или давайте мне самолёт, или я ухожу на фронт!». Так брат добровольно оказался на фронте.

Отправился Иван добровольно на фронт. Попал в Севастополь. Потом он рассказывал (он и записывал, его воспоминания сохранились): «Заставили меня переписывать всех солдат в книгу – учёт вести воинов. Фамилию, имя, отчество, адрес домашний… А я сижу и думаю: зачем это мне такую бестолковщину переписывать?! А потом, как начался первый налёт!!! Людей-то не стало многих… Тогда и понял, зачем это всё надо было…».

Ещё рассказывал, что командира взвода убило, а его поставили на его место -командиром взвода. А он только-только прибыл, не знал что к чему. Немцы устраивали психические атаки – каждые 30 минут. Шум, грохот, звон – страшное дело! Его подчиненные солдаты спрашивают – что им делать? А он им и отвечает, что сам не знает, что им делать. Некоторые бросились отступать. Был среди них украинец, побывавший на войне в 14-м году. Этот бывалый солдат и объяснил им, новичкам, что добегут отступающие только во-о-он до той дальней лощинки. А там миномётом их и положат. Сидите спокойно, ребята. Подпускайте немцев близко-близко. Стреляйте спокойно, чтобы каждая ваша пуля – жертва у немцев. За сутки было бессчётное количество атак. Когда атаки заканчивались, то выскакивали, брали у убитых немцев оружие. А то и шоколадку находили. Вся земля была усеяна железом. Вот так они и бились до последнего. Брат оставил себе один патрон – думал, себя застрелить. Не хватило силы воли.

Закончились у них патроны, осталась их небольшая кучка. Немцы выставили пленных солдат в ряд. Поставили ящики с патронами. Дали команду «кругом!» и погнали. «Шнель! Шнель! Быстрее, бегом!». Брат рассказывал: «Я не побежал. Иду и считаю шаги, ожидая пули в затылок. Только, когда отсчитал 1200 шагов, побежал бегом своих догонять». Немцы никого не расстреляли из пленных. Даже раненых и больных сажали на повозки. Немцы преклонялись перед героизмом. Они тогда сказали, что, если бы их солдаты так сражались, как эти, то давно бы они победили Россию. Закрыли пленных в конюшне. В этой местности жили крымские татары. Собрались ребята (и брат вместе с ними) группой 5 человек бежать из плена. Подошли к конюху, чтобы расспросить, куда бежать. Он их отговорил. Сказал, что и не пытайтесь, сынки. Многие уже пытались бежать отсюда, никому не удалось. Сказал, что крымский татарин обязательно их нагонит. Так и шёл он за нами, всё уговаривал: «Сынки, не пытайтесь бежать, погибните!».

Пригнали их в саму Германию. Попали они не в лагерь, а по хозяевам. Хозяин брату попался очень хороший. Дал костюм, ботинки, показал чёрный ход, чтобы можно было выходить из дому в свободное от работы время.

Иван у хозяина нашёл карту. До того она была точная! Каждый пенёк, каждый камешек на ней был указан! Снял брат свой костюм, надел робу и пошёл к Неману. Подошёл – там женщина на лодке перевозит на другую сторону. Он попросил её перевезти его на другой берег. Она пообещала, что вечером перевезёт, потому что днём не безопасно. Брат стал ждать её в поле, во ржи. Боялся, что она доложит о нём. Нет, вечером она пришла, вызвала его, посадила в лодку, сказала: «Господи! Что наделал этот Гитлер! И два моих сынка на фронте – будут ли живы?». Это был уже 43-й год. Перевезла она его на другую сторону. А там кукурузное поле. Думает: сейчас разверну карту, посмотрю. И тут на него нашёл патруль: «Иван! Ты здесь зачем?». «Я заблудился», - отвечает. «А карта у тебя откуда?» - спрашивают. Забрали его снова в плен.

На этот раз он попал в Румынию, в лагерь. Там было 1200 человек. Брат рассказывал, что начальник лагеря был наш человек, московский коммунист. В лагере брат оказался на гране смерти, потому что заболел дизентерией. Но выжил. 6 дней работали, 7-ой был выходной. Хозяева-паны стали лучше относится к пленным, питание улучшилось.

Однажды начальник лагеря говорит: «Ну, ребята, пошли!». Привёл их в лес, а там был склад оружия и военного советского обмундирования. Построил он людей в одну шеренгу на расстоянии 200-300 шагов. По его команде все должны были начать изо всей мочи кричать «Ура!» и бежать вперёд. В то время был прорыв в Карпатах. И вот, как заорали они, немцы-то растерялись, не поняли, что происходит. Думали, что десант. Пока немцы перегруппировывались и в себя приходили, наши войска прорвали фронт, и переодетые заключенные с ними встретились.

Но всё равно все бывшие пленные прошли весь особый отдел. Затем была штрафная рота, передовая. Начальник штрафной роты был грузин (фамилию я забыла). Он говорил, что штрафники – тоже люди, их надо беречь, а не посылать, как пушечное мясо, брать высоты в лоб. А командованию он отвечал – не возьму, тогда с меня и спросите! А уж как брать – это моё дело. Поступил приказ: взять такую-то высоту. Попробовали – в лоб не берётся. Тщательно их командир готовил операцию, посылал разведку (и Ваню в разведку посылал), по часам просчитывал все действия, и обходил противника с тылу.

В штрафбате брат пробыл, пока не ранило его разрывной пулей. Пробило ему лёгкие. В госпитале Иван 3 месяца только сидел – лежать не мог. Врач его спросил: «Будешь ты пить сырую кровь?». Ваня согласился. Говорил, что выпивал даже по кружке в день сырой крови (скот резали, давали ему кровь пить). Вот так его и выходили. И снова на фронт. Брат всё записывал, хотя и было это запрещено.

Война есть война. Бывало и такое, что по своим стрельбу открывали, пока разбирались, кто где. Особенно тяжело было на переправах. Однажды попал брат в очень сложную ситуацию, оказался отрезанным от своей части. Осталось их только трое, укрылись они под крутым обрывом реки. Двое суток стояли в воде. Ноябрь месяц, вода холодная. Ноги опухли. Кругом снаряды рвутся. Но тут, откуда ни возьмись, наша пушка рядом появилась, стрелять начала. Немцы побежали. Вылезли ребята из-под обрыва и к нашему наводчику. «Откуда ты здесь взялся?» - спрашивают. А он отвечает: «Мне приказано кого-то прикрывать». Вот так спаслись. Начальник штаба тогда им сказал, что на них уже заполнили похоронные. Дали им тогда по сто грамм спирта, баню и показали направление, куда их часть двинулась.

Когда наши заходили в деревню – все прятались. Была такая пропаганда, что русские будут убивать мирное население. А потом понемножку выползают-выползают… Даже подарки давали. Войну брат закончил в Венгрии.

Иван с войны вернулся. Техникум закончил. Работал прорабом на строительстве в городе Новый Быт Чеховского района. Мать нас воспитала такими честными, что даже банки краски он не брал себе с работы. Люди ему так доверяли, что без передачи оставляли ключи от склада. 13 февраля 2002 года ему должно было исполниться 80 лет. Но он не дожил до юбилея. 13 февраля мы его и похоронили.

После оккупации

После оккупации приехали мы на Уварово – чисто поле! Ни колышка, ни тыничины… Как раз 14 октября 1943 года мы приехали. В Алфёрове мы сошли. Встретился нам по дороге мамкин племянник по отцу. Он и говорит: «Тётка Саша! Иди только по дороге, потому что берег речки заминирован. Никуда не сворачивай!». Мы шли только по дороге, пришли в Дубки. Побыли там три дня. Там, где мы жили до войны, у дома был высокий кирпичный фундамент. Сделали мы там землянку. Солдаты даже у нас как-то ночевали. Так мы жили 43-й, 44-й…

Я сразу стала работать в колхозе. У Ивана Дмитрича Якушкина была мастерская, в которой собирали сельхозинвентарь: молотилки конные, сеялки, веялки. Мой дядюшка Сёма, мамкин брат, и мой старший брат Митя работали в этой мастерской до войны. Когда мы приехали, эти молотилки валялись, где ни попало. Дядя Гаврюшка (он был демобилизован) стал собирать конную молотилку. Собрал он её, и пустили молотилку. Она была очень старая. Дядя Гаврюшка никому не доверял снопы пускать. Я стояла рядом ножиком разрезала снопы, а он расстилал их ровно. Так мы работали целые сутки.

Да и до войны мы работали, коней гоняли. Все пацаны – двенадцати, тринадцати лет тоже работали.

Ученье – свет

В Горьковской области мы первую четверть не учились, только работали. Нас даже не аттестовывали. Мы всю четверть убирали картофель. Вот тут мы отъедались! У нас же ничего не было. Бывало, намоем картошки, в костёр, в золу разложим. Сольцы захвачу, без хлеба, без ничего… Так вкусно было! Так хорошо!

Одежды в школу ходить тоже не было. Мария Григорьевна Мелентьева дала мне свои полуботинки, дала мне свой пиджак.... Даже юбка у меня была – она была сшита из полосатого тика. В общем, в кое-чём ходила, но училась хорошо.

Жить было трудно, но я хотела продолжать учиться, когда мы вернулись на Уварово. Мамка мне сказала, отправляя в школу: «Я тебя питать буду, а одевать и учить – денег нет». Приходилось ходить с Уварово в Издешково пешком каждый день, потому что за квартиру надо было платить 50 рублей. А где деньги взять? Только начинались у меня каникулы, я сразу шла на работу в колхоз. И без выходных работала до 31 августа.

С 1 сентября иду в школу пешочком. В 7.15 – зарядка. Когда погода была плохой, дорогу развозило. Тогда я шла по железной дороге. Приду в школу, уставшая. Сижу в классе, а учительница Зинаида Осиповна строго спрашивает: «Ты почему не на зарядке? Все на зарядке!». А я отвечаю: «Зинаида Осиповна! Я зарядилась, я прошла 8 километров!».

Издешковская школа после войны находилась в приспособленном бараке. Барак был сбит из тёса. Между двумя слоями тёса был насыпан шлак. Шлак в конечном итоге осел, образовались дырки в стенах. Карта примерзала зимой к стене, и мы замерзали. Учились мы и во вторую, и в третью смены. Учеников было очень много.

«Ты ж не Васька!»

Брат Вася в армии попал на Дальний Восток. Участвовал в войне с Японией. После демобилизации сразу поехал в Москву, в МГУ, прошёл собеседование. Его зачислили. Закончил он отделение психологии и логики филологического факультета. Работал преподавателем.

Я в 1947 году закончила Издешковскую школу. Брат посоветовал мне попытаться поступить на заочное отделение университета. Поехала я сдавать экзамены. Аудитория филологического факультета была на Моховой, напротив Кремля. Машины сигналят, гудят на улице – у меня разболелась голова. Прихожу узнавать результаты. Говорят мне: «Забирай свои документы, ты на «два» написала сочинение».

Приехала я к своему родственнику Петру Алексеевичу, который жил в Москве, рассказала всё. А он: «Ну, понятно! Ты ж не Васька!». Меня это обидело.

Вернулась я в университет, разузнала к кому можно обратиться. Было тогда три потока, тринадцать человек на место. Деканом факультета был Виктор Петрович Рожин. Я к нему пришла и говорю, мол, так и так, я с роду и тройки по русскому языку не получала, у меня только пятёрки и четвёрки были! Только я одна из класса пятёрку по русскому языку имела. Приехала из деревни: мы пишем сочинение, у нас муха летит – слышно! А тут, в Москве: машины – пик! пик! Мне даже пришлось просить вывести меня из этого университета - там ходов много, я заблудилась. Виктор Петрович сказал: «Ладно, не забирай документы, приходи завтра сдавать географию». Я прихожу, а он сам принимает экзамен. В Издешковской школе у меня был конфликт с преподавателем географии. Она ставила единицы и двойки направо и налево. Тогда я взяла учебник географии и всё выписала, выучила на зубок. Виктор Петрович спрашивает меня: «Где река Анадырь находится?». «В Восточной Сибири», - отвечаю. Всё, что спросил, я ответила. Отправил он меня сдавать следующий предмет. Так я всё сдала, и меня зачислили. Сочинение писала второй раз с другим потоком.

В 1947 году я устроилась на работу в Какушкино. Проработала там два года преподавателем русского языка и литературы, затем 2 года работала в Мясоедове. В Боровщине работала тоже 2 года. В 1952 году приехала в Казулино.

Училась я почти девять лет. Диплом надо было писать в Ленинке. Пять месяцев я не вылезала с Ленинки! Тема моей дипломной работы была «Как создаются и бытуют частушки». Я насобирала более 500 частушек. Оппонент на защите была очень строгая и принципиальная, поэтому защита диплома превратилась в битву. Это было радостное время в жизни, когда я сдала госэкзамены и защитила диплом.

Предание о Платоновой десятине

В 1943 году послала меня мама с другой девчонкой (33-го года рождения) пахать на быках Платонову десятину. Там собирались посеять рожь. Мне в то время должно было исполнится 15 лет. Я спросила: «Мам, а почему называется Платонова десятина? Там же никаких домов нет». А она так отвечает: «Платон был прадед твоего папки. Человек он был большой души. Очень добрый был. Сильный был, высокий! Он в морозы ходил без шапки и рукавиц. А морозы были за сорок градусов!

Раньше ездили в извоз, дрова возили. Если какая лошадёнка застрянет, Платон в одиночку сани руками вытаскивал. Всегда был готов другим помочь, если у кого какое несчастье. Однажды работал он с товарищами. Какому-то барину возили лес недалеко от Днепра. Имени того барина не знаю, потому что раньше звали только барин – и всё. Тот барин одного бедняка рассчитал неправильно, обидел. Тогда Платон дождался этого барина на дороге, у берега Днепра, взял его за шиворот и окунул в прорубь раза три, да посадил на место в сани! Барин тут же на Платона в суд подал. Но тут вмешался Иван Дмитриевич Якушкин. Он стал стыдить барина, говорить, что справедливо его Платон наказал. Стыдно должно быть с нищего последнюю рубашку снимать! Но тот упёрся. Мол, такой этот Платон, сякой, под суд его и на каторгу! Тогда Иван Дмитрич предложил ему выкуп. Точную сумму не назову, но сумма была огромной. Так Иван Дмитрич Якушкин выкупил Платона.

Выкупил он его и говорит: «Платон, у тебя семья большая. Сыновья большие, сильные. Вот тебе десятина лесу – даю я тебе бесплатно. Вырубай его, строй себе дом. Пни выжгешь, землю обработаешь – и живи здесь. Я с тебя за это ничего брать не буду». Так и было. Вырубил Платон с сыновьями лес, нарубил себе хлевов, построил избу».

У Платона народился сын Никифор, у Никифора – сын Матвей, а у Матвея – Василий – мой отец. Никифора я не помню, а Матвея помню, и брата его Михаила помню. А название Платонова десятина так и сохранилось за этим местом.

 

С тех пор я стала интересоваться судьбой Якушкина-декабриста и его родственников.

Якушкины

Как-то мы пошли с ребятами-школьниками в поход в Жуково, где родился Иван Дмитриевич Якушкин. Там мы встретили Дмитрия Васильевича Мусикова (1892 г.р.). Его дед работал конюхом у самого Ивана Дмитриевича - декабриста. Рассказал он нам, какой у него был дом. Был он двухэтажный. Низ дома был кирпичный. Верх был деревянный. После революции там была волость. Он говорил, что барин этот был очень добрый. Он всегда с мужиками раскланивался, шапку снимал, за руки здоровался. Однажды он собрал мужиков и говорит: «Мужики, давайте я отдам вам свою землю. Бесплатно». Но они ответили: «Барин-то ты хороший, любим мы тебя. Но это же земля… Надо оформить всё документально. Без купчей нельзя». Сделали купчую, передали землю. После революции годы были голодные. Внуки декабриста приезжали в деревни в надежде, что крестьяне вспомнят добрые дела их деда и дадут хлеба.

Василий Митрич Якушкин жил в нашем доме. Виделась я в Москве с секретаршей внука Якушкина. Она мне рассказала, какой он был человек. Секретарь подсказала мне, что Наталья Ивановна Якушкина работала в институте Крупской, преподавала. Она мне прислала родословную, мы с ней переписывались.

Связь между нашими уваровскими Якушкиными и декабристом точно была. Мне об этом говорила бабушка наша Ликонида. Она родилась ещё до отмены крепостного права, рассказывала, что Иван Дмитрич Якушкин ездил к нашим, на Уварово. Константина Дмитрича и Веру Ивановну я никогда не видела. У нас на Уварово были Иван Дмитрич, Василий Дмитрич и Николай Дмитрич Якушкины. Их я знала. Ещё знала их сестру. Они приезжали к брату Василию Дмитричу, его отведывать.

Перед революцией приходил Иван Дмитрич Якушкин к моим деду Феде и бабе Ликониде. И говорил: «Фёдор Иванович! Если у тебя есть деньги – вы, старые, любите их копить, - не копи, купи что- нибудь. Если нечего тебе купить, поезжай на рынок, купи воз лык, - будешь лапти детям плести. Дети будут обутые». Сами Якушкины в то время свои земли заложили государству. А баба Ликонида и говорит: «Хм! Иван Митрич ряхнулся!!!». Так и сказала - «ряхнулся!». «Деньги! Да как это деньги не беречь?!» А дед и говорит: «Не ряхнулся, а что-то будет… какой-то переворот будет!». Денег у наших не много было, но были. Расклеивали потом марки, и несколько «керенок» было - играли мы с ними.

Все Якушкины уехали в Москву. Василий Митрич один остался на Уварово, жил у нас. Когда стал плох, сообщили его жене Акулине Фёдоровне. Его взяли в Москву, и он там умер.

«Мало хотят работать, а хорошо-богато жить»

Почему развалились совхозы на Смоленщине? Я так думаю, что всё зависит от руководителя. Вот, колхоз имени Урицкого не развалился же! После войны мы долго хорошо жили, хорошо получали. Был хороший руководитель – Титов. Как Титов умер, так и пошло всё вниз! Тот же самый колхоз, тот же самый народ, а колхоз развалился… Так что от руководителя всё зависит. Мало хотят работать, а хорошо-богато жить! Это самая плохая черта в людях. Мы раньше в школе трудились бесплатно: после школы и лён подбирали, и молотили, и навоз вывозили. Бывало, как воскресенье, так директор школы с парторгом объявляют воскресник. Всё бесплатно, без единой копейки. И не было никакой обиды. Надо было, поэтому делали. Мне кажется, честности нет. Пропала честность…

Мама нас с братьями с детства воспитывала честными. Я сейчас думаю, если бы такая честность была у русских – как бы мы жили! Как бы мы жили! Мы бы процветали!

Эпилог

Бывали тяжелые времена в моей жизни, но мои братья всегда мне помогали, поддерживали. Учительница Издешковской школы Алевтина Васильевна как-то посмотрела на меня и говорит: «Какой-то у тебя неопрятный вид…». Обидно это было, что меня оценивали по внешнему виду, а не по знаниям. В Горьковской области я ходила в школу, бедно одетая, в лаптях… Но учителя говорили, что это неважно, только учись хорошо.

Я плакала всю дорогу домой и написала об этом Васе. Вот тогда он мне прислал стихи собственного сочинения, которые стали для меня путеводной звёздой:

Это была моя путеводная звезда по жизни.

---

(записано 12 июня 2012 г.)