Материал страницы был обновлен 12.08.2020 г.

Воспоминания
Васильева Василия Васильевича

---

Деревни Уварово и Дубки

В 2020 году Василию Васильевичу Васильеву исполнилось 90 лет.

До войны во многих деревнях Смоленской области было принято при поступлении детей в школу записывать их фамилии по имени отца: если отца звали Василий, а фамилия его была, например, Иванов, то сына записывали по фамилии Васильев. Так и возникло это легко запоминающееся имя – Васильев Василий Васильевич.

Он появился на свет 16 февраля 1930 г. в деревне Дубки, что была расположена совсем недалеко от того места, где родился выдающийся декабрист Якушкин И.Д..Якушкина судьба забросила далеко на восток от Смоленщины: ему пришлось проехать через всю Россию, каторгу он отбывал в Читинском остроге и в Петровском Заводе, а на поселение попал в Ялутовск Тобольской губернии.

Василий Васильевич тоже может поделиться личными впечатлениями о том, как живут люди за тысячи километров восточнее Алфёрово, Уварово и Москвы. С 1965 по 1968 год он жил и работал в Монголии, в городе Дархан, находясь там в командировке. Про монголов, которые называли русских «бахшар», он говорит так: они открытые, гостеприимные, внимательные, доброжелательные, но хитроватые люди. Василий Васильевич считает, что посмотреть в жизни надо всё.

(Видео о деревне Уварово и Якушкиных здесь (135Mb, 19:00))

Василий Васильевич рассказал:

Я родился в деревне Дубки в 1930 году. Деревня была небольшая – 32 дома. До войны деревня была хорошая. Семья была: мать, отец (Иванов Василий Фёдорович, 1907 года рождения), баба Ликонида, я, сестра 1937 года рождения и двоюродная сестра у нас воспитывалась (дочь брата отца и польской беженки, которая умерла сразу после родов в Вязьме, а девочку забрала баба Ликонида).

Якушкины

Со слов наших деревенских знаю, что барский дом под дубом разобрали приблизительно в 1925 году [1*], перевезли в Издешково и там сделали школу. До 1925 года в этом доме была начальная школа там, под дубом. И уваровские, и дубковские – все там учились. Сад барский я помню сам. До войны было два сада. Сады были очень сильные. Когда мы ходили в школу в Куракино, всегда в сад старались залезть. Сторожем был дядя Мирон. А его внук Сеня Миронов учился со мной. Поэтому мы хорошо знали, где можно пролезть в сад, и где растёт хорошая яблоня или груша. Сады были очень хорошие. Это были творения барские. Баба Ликонида говорила, что Иван Митрич (Дмитриевич) Якушкин был очень хороший барин. Он давал ей много земли, как она говорила, «исполу», т.е. часть продукции она отдавала барину, часть оставалась ей. Баба Ликонида также рассказывала, что она дружила и с барином , и с барыней. Барыня её приглашала чай пить. Барыня угощала: «Ты бери сладости с черемонницей». Почему с черемонницей? Это так барыня выражалась, так она говорила.

Иван Дмитриевич имел контакты в Германии. Он поставлял туда яблоки и другие фрукты. А из Германии ему поставляли молотилки и веялки. Молотилки эти я видел сам. После войны на этих молотилках продолжали работать. Они не сгорели. Запрягали четырёх коней и гоняли их по кругу. Нас, ребят, приставляли погонялами. Молотилки собирали здесь же, в мастерских. Была школа, в которой обучали для этого персонал. Учеников было приблизительно 13-15 человек. Мой отец там тоже обучался. Обучали неплохо. Могу судить по тому, что те, кого там обучали, могли паять, лудить, делать всё, что было необходимо. Вот такая кооперация была у барина Ивана Дмитриевича.

Когда революция свершилась, его хотели арестовать. Но он-то родственник самого декабриста Якушкина! Тем не менее, арестовать его всё-таки решили. Он это вовремя понял, поэтому взял револьвер и тайно, через лес в Издешково, и уехал на поезде в Москву [2*]. Там уже после войны он стал главным инженером одного из крупнейших заводов. А тут бы его прихлопнули, потому что такая неразбериха была!

Под дело борьбы с контрреволюцией очень много хороших людей попало. Якобы Тухачевский, который родом из Сафоново, формировал повстанческую армию и хотел организовать контрреволюцию. Это дело потянуло за собой хвост – многие люди пострадали. Моего родного дядю из Высоцкого, дядю Гришу Манилова судили по этому делу и дали 10 лет лагерей. За что? Так никто и не знает, какое отношение он имел к Тухачевскому.

У Ивана Дмитриевича было два брата. Одного из них звали Василий Дмитриевич. Василий Дмитриевич ходил на костылях. Жил он на Уварово, дом его тут был. И во время войны он тут жил. Василия Дмитриевича я видел, до войны он на своих костылях частенько приходил на вечеринки, которые молодёжь Уварово устраивала. Гармонист у нас был Николай Фадеев. Он на вечеринку, а мы – за ним. Василий Дмитриевич был хороший рассказчик, он байки всякие рассказывал. Мы, ребята, очень любили его слушать. Он говорил: «Я помню вoт такую-то девку. Она за мной так бегала! Во! была девка!». Мы ему говорили: «Василий Дмитрич, ты, наверное, присвистываешь?!». «Нет!!! Не присвистываю!» - отвечал. Третий брат жил ближе к Саньково. Но я кроме пепелища уже там ничего не видел.

Баба Ликонида и другие

По линии отца бабушка была Иванова Ликонида Мартиновна, родом из Малого Алфёрова, она из Моряковых. Моряковыми их прозвали, потому что ребята были крепкие, и их брали служить на Чёрное море. Так появилась в деревне фамилия Моряковы. Они и имя бабушке дали греческое: Аликонида. Дедушка по линии отца, Иванов Фёдор, был без кистей рук. Он был заядлый рыбак. Дед был учитель в школе в Дубках, и учитель был очень строгий. Рассказывали, что, когда кто-то чего-то не выучил, он зажимал между руками линейку и как даст!

С матерью мне повезло, она была трудолюбивая. Родом она была из Малого Алфёрова.

Колхоз

Отцу предложили вступить в колхоз. А у нас было две коровы, два коня. И мы решили не вступать. Но пошли такие налоги, что в конечном итоге пришлось вступить в колхоз. Перед войной, в 1940 году, урожай был очень хороший. Столько получили всего по трудодням, что баба Ликонида сказала: «Это райская жизнь! Я бы никогда на своих двух конях столько не заработала». Мать моя говорила, что лучшей системы, чем коллективное хозяйство не придумать.

Трасса Мосва-Минск

Трасса Мосва-Минск была покрыта брусчаткой. Когда строили её, песок брали на Уварово – там был песчаный карьер. За песком приезжали заключенные. Среди них были ударники. У ударников капот машины был покрыт красным полотном. Я ходил в школу в Куракино. Бывало, идёшь со школы, «проголосуешь» - руку подымешь – сажают в машину, подвезут от карьера до Дубков. Были у строителей и конные повозки. Коней купали в «буковище» - так у нас называлось место на реке перед плотиной. Мы, ребятишки, любили смотреть, как заключенные купали коней.

Начало войны

Когда началась война, всем мужчинам в нашей деревне пришли повестки. Повестки пришли уже на второй или третий день войны. Всех мужчин собрали в бывшем барском поместье, что под дубом, в барском саду. Представитель военкомата приехал из Издешково. Всех собрали с вещами. Потом – отбой! И так продолжалось в течение недели: соберут и не отправляют, соберут и не отправляют. Через неделю, может быть полторы их всё-таки взяли. А через три недели мы получили письмо от отца: «Мы находимся в городе Ефремов Тульской области. Куда дальше направят – я не знаю». Письмо это у нас сохранилось.

Вот так мы узнали о начале войны. А ещё через дня четыре, может быть пять после начала войны стали летать немецкие самолёты. Отец мой воевал в финскую войну. Поэтому он сразу сказал: «Я вам сделаю землянку». Успел! За одну неделю на огороде сделал землянку. Поэтому мы сразу, как летели самолёты, сразу все в землянку прятались.

Немецкие самолёты чувствовали себя вольно. Однажды военные в легковой машине «эмке» ехали по дороге из Дубков на Уварово. Самолёты как увидели эту машину, и прямо за ней! Прямо на бреющем полёте, чуть ли не на крышу садятся! И бомбят! Несколько бомб таких было сброшено. Потом несколько ямочек – три или четыре на территории барского сада долго ещё оставались, как напоминание об этой гонке самолётов за машиной. Видать, командный состав был в той машине. Они из неё выскочили и в рассыпную в рожь! Так и спаслись. Никто не погиб.

На финской войне отец был в артиллерии. Пришёл немножко контуженный. Со слов матери знаю, что он был ездовым. Был он маленький, кряжистый.

В деревне был престольный праздник 21 сентября – Рождество Богородицы. Народ собирался, выпьют в одном дворе, потом в другом. Один мужик из Зимницы, который на войне не был, отцу и сказал: «Да что ты там воевал? Капусту, наверное, охранял!». Ну, и началась драка, сосед дядя Антон, который тоже пришёл с финской войны, вступился за отца. Хорошо тому мужику должное отдали, по-русски.

Ушёл отец на войну, письмо только одно мы от него получили. А потом история такова: он попал в плен на Украине в городе Ровно. Рассказал об этом дядя Андрей, с которым отец вместе был направлен в одну часть, а потом вместе попали в плен и в плену были вместе. В конечном итоге дядя Андрей оказался в плену в Румынии. После освобождения Румынии он воевал, остался жив, здоров, пришёл домой и говорит: «А отец твой заболел тифом, когда мы были в плену в Ровно». Какая его дальнейшая судьба – неизвестно. Выздоровел ли он или умер? Больше мы ничего не знаем. Больше никаких вестей.

Оккупация

В сентябре 1941 года я пошёл в пятый класс в Кононовскую школу, закончив к этому моменту Куракинскую начальную школу.

А в октябре к нам пришли немцы. Мы, ребятишки, высыпали, стоим, смотрим. Немцы пришли к нам из Зимницы, приехали на велосипедах. Пришли, сразу по домам разбежались, хватают палки, и давай этими палками по курам бить. Свиней сразу всех порезали. У нас была корова. Баба Ликонида пыталась уговорить, чтобы не трогали её, всё просила: «Пан, пан, пан, оставь корову». Но они отбросили её небрежно. Корову зарезали. В общем, всю живность уничтожили. Кур, правда, побили не всех. Жителей согнали в один дом небольшой, всю деревню туда. Солому настелем и все ночуем вместе – и дети, и взрослые. Немецкие войска заняли все избы.

Что у нас плохо было: трасса Москва-Минск рядом. Войска немецкие, которые шли по ней на Москву, всё время к нам заходили. И те, что на отдых шли от Москвы, тоже к нам заворачивали. Они останавливались в Куракино, в Уварово (меньше) и в Дубках. Войска у нас находились всё время. Мы всё время, по существу, были с немцами. Кур надо было как-то прятать. Сперва прятали под пол. Но немцы догадались. Они стали ногами по полу топать, а куры сразу: «Ко-ко-ко». Потом стали прятать кур в снег. В лукошко клали сено, сажали курицу – и в сугроб. Были у нас не только немцы, но и финны. Это были такие злодеи! Кур прятали и в печку. Вот один финн взял меня и потащил по всей деревне. Приведёт, заслонку откроет, меня туда засунет! Если куры есть, то они сразу шуметь начинают. Потом дальше тащит, в другой дом. Я был весь измазанный сажей. Потом он хорошо мне поддал и отпустил.

Были у нас венгерские войска, были и румынские. Ещё были поляки. Война войной, а молодость есть молодость. Наши девчата и ребята устраивали вечеринки. На эти вечеринки приходили поляки, отдельная военная часть которых стояла недалеко от Дубков. Танцевали, гуляли, знакомились, хотя особого гуляния с немцами не было. Это называлось: «шпацировать». Немцы поляков до фронта под Москвой не допускали, а вот трассу ремонтировали поляки.

Чтобы немцы кого-то убили, расстреляли из местного населения – такого на моей памяти не было. Немцы на наших глазах никого не расстреливали.

Как жили во время оккупации? Голодать – не голодали. Были запасы. Колхоз имел хороший урожай в начале войны. По трудодням раздали очень много. Зерна было много. Мы его в землю зарыли. За счёт этих запасов мы и жили до конца 42-го года.

Немцы, когда пришли, заставили избрать старосту. Поля ещё не все были убраны. Картошка ещё не вся колхозная была выкопана, овёс еще был не убран. Немцы не позволили устраивать анархию, потребовали, чтобы урожай весь убрали и разделили его, как это было принято при колхозе.

Дядя Шура

Кроме женщин и детей в деревне были два мужчины. Один пожилой мужчина и дядя Шура 1917 года рождения (Кузьмин Александр Кузьмич), который перед войной отрубил себе пальцы. Дрова колол и отрубил. Дядя Шура посылал нас, пацанов, сидеть на ёлках у железной дороги и считать, сколько поездов идёт, сколько вагонов в поезде, что там везут. И на трассу посылал следить, какая техника идёт и куда. Танки там, танкетки, грузовые машины, легковые машины, пехота, мотоциклисты – всё это мы должны были запоминать. Вот такое задание от него получали я и другие ребята. По условиям конспирации нам никто ничего не объяснял, зачем это надо было. Я могу только догадываться, не оставили ли его здесь специально в тылу врага для сбора информации? Война началась, дрова колол, пальцы себе отрубил… Немцы его не трогали. Стрелять не может, он их не интересовал.

Наступление советских войск

Рассказывали, что при отступлении в марте 1943 года немцы всех жителей Уварово согнали в один дом на краю деревни, у моста через речку. Это был дом дяди Васи-сапожника. Куракино немцы сожгли, и Уварово было на очереди. Отступавшие немцы шли с напалмом и поджигали дома. Дальний край деревни уже горел. Но жители не стали ждать, пока их сожгут, они разбежались. Немцев почему-то рядом не оказалось.

Всю молодёжь, в основном девчат, которые работали при немцах на железной дороге, немцы собрали, погрузили в вагон и собирались отправить в Германию. В Малом Алфёрове у меня был двоюродный брат – из «моряков». В начале войны он попал в плен. При немцах «прижинился» в Саньково и там жил у родной тёти. И его тоже с другими ребятами в вагон – в Германию. Он на ходу поезда, где-то посередине между Алфёрово и Издешково, вылез из своего вагона, перелез на вагон, в котором девчат Уваровских везли, открыл дверь вагона. Девчата все кувырком, в кювет и выскочили на ходу из поезда.

Немцы стали отступать, и дошли наши войска до Дубков, до места, которое у нас в народе называли «ракскарака», там местные речки сливались. И тут разлив реки. Половодье наступило настоящее. Войска не могли дальше идти. По трассе, ближе к Жукову, река Дымка. Немцы стали по ту сторону реки, а наши – по эту. Это состояние было две недели. Наступило равновесие. У нас в Дубках сделали наблюдательный пункт, трубу выставили, землянку вырыли. Нам тоже вырыли землянку. Нам, пацанам, говорили, чтобы мы бегали подальше от этого места, так как со стороны Зимницы этот край хорошо просматривался. Продовольственные военные склады были на Уварово. И так две недели.

Перестреливались. Два танка было зарыто: один у Федино, другой у трассы, в районе Зимницы. У нас несколько орудий стояло между Куракино и Уварово. Наши туда постреливали, не очень сильно. И немцы тоже. Больших боёв не было. Пехота есть пехота. Как только вода немножко спадает, она предпринимала попытки на немцев напасть, но их быстро отбивали.

Капитан

Погибших было немного. Но одного я запомнил. Это был капитан. Через две недели немцы отступили за Днепр и там опять остановились. Тогда стали тела наших солдат собирать. Пришла соседка, говорит: «Надо похоронить, капитан там лежит». В шубе он был, с погонами. Собрались женщины с лопатами, пошли хоронить, вниз к речке. Вырыли могилу, его туда опустили. Потом мне говорят: «Вася, ты маленький, давай мы тебя туда опустим, накрой ему лицо платочком». Платочек был его же. У нас всё сгорело. Ни материи, ничего не осталось. Люди только в чём были, в том и остались. Меня опустили, я лицо накрыл. Захоронили его. Я пробовал себе представить, где находится эта могила, но не могу теперь вспомнить. Родственники приезжали, но никто не мог указать, где могила. Так капитан там и лежит. Никто не знает этой могилы.

Из Мордовии приезжали внуки одного захороненного здесь, где госпиталь был. У них было извещение Министерства Обороны. Останки умерших в госпитале были перезахоронены в Издешково. Только двое солдат из госпиталя были захоронены на Уваровском кладбище.

Больше захоронений у нас не было. В Саньково в 1942 году похоронили троих парашютистов. Их расстреляли прямо на лету. Мой дядя их там захоронил. Потом перезахоронили их в Издешково.

После оккупации

В 43-м году всё сожгли – вот тут уже плохо пошло. Пришлось пахать, а лошадей нет. Семь человек с одной стороны, семь человек с другой стороны берут верёвку, а один – за плугом. Формально мы старались сохранить колхоз, хоть и было всё порушено. Но народ продолжал коллективно пахать и коллективно сеять. Через несколько месяцев советская власть восстановилась. Дали нам монгольских коней. А монгольские кони очень хорошо бегают по горам, но, если в плуг его запрячь, да ещё и водни наши! С ним тогда не сладишь. Скот появился после войны в колхозе. Когда война началась, то весь скот из колхоза угнали в Горьковскую область в деревню Чернушки. Моя тётя из Уварово туда его угоняла. Частично этот скот стали возвращать в деревню. Колхоз стал иметь своё стадо.

Когда война закончилась, тёте дали корову за то, что она угнала стадо. Корову дали в Туманово. Тётя мне сказала: «Вася, пойдём за коровой». И вот мы пешком пошли по трассе Москва-Минск в Туманово. За день дошли, там переночевали, а на другой день утром рано пошли обратно с этой коровой. К вечеру пришли на Уварово.

Госпиталь в Саньковском лесу (№381)

Когда немец отступил к Смоленску, то на месте нашего госпиталя, который находился недалеко от Уварово, осталось много имущества, часть из которого была зачехлена. Было много землянок понастроено. В частности, там были оставлены сёдла от верховых лошадей. Они были кожаные. Мы, ребятишки, обутые в лапти, бывало, поговорим с охраной – человек пять их там было. Они разрешали взять пару кожаных сумок на сапоги. Несли эту кожу дяде Васе-сапожнику, и он шил нам сапоги. В шестой класс я уже пошёл в сапогах. Охранники были очень доброжелательные. Бывало, сухариков дадут ребятам. В сам госпиталь мы особо не заглядывали, потому что нам понятно было, что там кровь, бинты... Фронт быстро пошёл дальше, а госпиталь – за ним. Тех, которые умерли, здесь похоронили. Вот и всё.

Минное поле

Когда в марте нас освободили, то поле под горкой у речки заминировали. На случай, если немец вернётся и пойдёт просёлочными дорогами на танках. Озера уже не было. По всему бывшему озеру поставили ящики с зажигательной смесью. В ящиках были бутылки, наполненные зажигательной смесью и внутри кусочек тола – 100 грамм. На нём капсюль – взрыватель. От этого ящика проволочка тянется, метра два, два с половиной. Танк будет идти, заденет проволоку, и будет взрыв. Таким образом, заминировали. Мы переходили реку по мосту. Был брод, но все знали, что заминировано, и вброд никто не ходил.

Одна из жительниц нашей деревни Дубки, пожилая женщина, возвращаясь из Высоцкого, решила перейти реку вброд, как раньше ходила. И попала на минное поле. Задела проволоку, всё сработало, взорвались эти бутылки – 24 штуки. Если уж хватало танк подорвать, то человека тем более. Обгорела она основательно, хоронить уже нечего было. Поэтому родственники решили похоронить её прямо здесь же, под горкой. Так и похоронили. Могилка та до сих пор есть, но никто за ней не ухаживает.

Послевоенное детство

Больше местные жители на моей памяти на минах не подрывались. Хотя мы сами, ребята, и разряжали эти мины. Делали так: от проводка идём, идём, идём. Аккуратно расчищали вокруг, верх снимали. Тол с взрывателем снимали. Потом тол опускали в речку. Натягивали шнурочек. Как видим, что косяк рыбы идёт – рыбы много было тогда, за шнурочек дёрг! Рыба подрывается и всплывает.

Правда, один смертельный случай всё же был среди ребят уваровских и дубковских. Один парень наш, Сергей, на два года меня старше, подорвался на мосту. Гранатами мы увлекались, и гранат было много. У нас у каждого были запасы оружия. У меня, например, была и немецкая винтовка, и наша винтовка. Было ещё у меня закопано два оцинкованных ящика немецких патронов. Гранаты у нас были как обычные, так и противотанковые. Этот Сергей не разобрался в приёмах броска гранат. Пехотную-то гранату – размахиваешься и бросаешь. А противотанковая – её надо только сразу бросать. Сергей сначала размахнулся, а потом решил бросить подальше. И ещё раз размахнулся. Противотанковая граната взмаха не выносит. Она сразу взрывается. И она взорвалась у него в руках. Его сразу насмерть, разметало внутренности по мосту. Остальные ребята бросали, ничего. Рыбу мы так глушили, бросали гранаты в речку с моста.

Ещё у меня был пулемёт Дегтярёва сорокавосьмизарядный. Этот пулемёт я выменял у одного нашего солдата, то ли узбека, то ли киргиза, пока наши две недели стояли рядом с Дубками в марте 1943 года во время наступления. Солдат этот просил хлеба. Я пообещал дать хлеба, но в обмен на оружие. «А оружие ты мне дашь?» - спросил я. «Дам», - тут же согласился он и действительно дал мне этот пулемёт Дегтярёва. По всей видимости, от убитых солдат оружия осталось много. Я его припрятал. Фронт уже дальше пошёл, за Днепр. В июне, лес оделся, зелень кругом. Мы с этим пулемётом пошли к речке. Как давай строчить по горке по маленьким ёлочкам! Когда всю обойму, 48 патронов выпустишь, то ёлочка падает. Вот так и строчили. Ребята стоят, завидуют. А я, как хозяин пулемёта, строчу по ёлочкам! Только закончили, пошли назад, а там вся деревня, и мужчины немногие, что у нас были, и все женщины, и дети бегут к нам. Увидели нас с пулемётом Дегтярёва, и устроили нам хорошую выволочку. Оказалось, что они подумали, что вернулись немцы и снова начинают нас окружать. Пулемёт отобрали. Но у меня осталась винтовка припрятанная. Из неё я хорошо пристрелялся. В лису стрелял за два с половиной километра. Так что оружия было у нас предостаточно, но Бог миловал, всё нормально обошлось.

Про религию и про гармонь

До войны церквей было очень много по округе. В Городище была церковь, в Издешкове была церковь, в Сережани была церковь. Бывало, выйдешь, колокольный звон отовсюду доносится. Третьяковскую церковь хорошо у нас в Дубках было слышно. Немцы при отступлении взорвали почти все церкви. Осталась только Морозовская церковь.

Бабушка у меня была набожная. Она по субботам делала пироги с морковью. Прежде чем сесть за стол, она всегда говорила: «Ну-ка, Вася, становись, читай «Живые помочи»». Вот, я стою, читаю, а они молятся. С этими же «живыми помочами» на шее меня отправили учиться в Москву в 1948 году. В санпропускнике меня увидел с ними мастер. Я объяснил, что бабушка велела носить и беречь. Мастер, видать, попался понимающий, но порекомендовал никому особо не показывать.

У меня была мечта – стать гармонным мастером. После войны я увлёкся гармошками, сам их собирал. Я играю и на гармошке, и на аккордеоне, а начинал с балалайки. Я хотел быть только столяром, чтобы самому делать гармошки. А, когда приехал в ФЗУ, набор уже закончился, брали только на маляров. Группа проучилась уже полтора месяца к тому времени. Я настоял, чтобы меня всё-таки приняли на столяра, объяснив, что хочу быть гармонным мастером. Пропущенное я наверстал. Через три недели мастер принёс мне в мешке разобранную гармонь. Я её собрал. Тогда мне принесли настоящую тульскую гармонь, которая принадлежала директору. И ему сделал.

Доучившись, я получил хороший разряд - пятый. Поработал на Московском Нижегородском деревообделочном комбинате. К этому времени было создано пять техникумов трудовых резервов для того, чтобы готовить мастеров производственного обучения для школ ФЗУ. Мне предложили не останавливаться на профессии гармонного мастера, а поучиться в техникуме. Я согласился. Из Министерства трудовых резервов меня отправили в Минск. Сказали, что город разрушен, поэтому я там стану настоящим строителем. Потом я закончил Куйбышевский строительный институт.

Когда работал, не забывал о науке. Сдал кандидатский минимум в МГУ. И в МГУ же защитил кандидатскую диссертацию по теме «Подготовка рабочих кадров». Тринадцать с половиной лет – педагогический стаж в Министерстве профессионального образования. Затем почти четырнадцать лет проработал в Министерсве среднего машиностроения, проще говоря, в «оборонке», также по подготовке кадров. Это сейчас средмаш рассекретили, а тогда он был за семью печатями. В 1995 году вышел на пенсию.

«Живые помочи» пришлось с шеи снять ещё в техникуме. Я с религией закончил, стал настоящим атеистом. Я признаю очень хорошие обряды, которая церковь тысячелетиями выработала. Обряды венчания, погребения и другие жизнью отточены очень хорошо. Церковь создаёт необычайно радостные впечатления при венчании, не сравнить с гражданской регистрацией бракосочетания. В этом церковь преуспела, у неё можно поучиться. А вот познание мира, это, я считаю, не её дело. Бог есть, Бога нет – это философия. В вопросе познания мира я – материалист.

---

(записано 21 июня 2010 года)