Материал страницы был обновлен 04.12.2022 г.

Воспоминания сестёр
Казаковой Ефросиньи Прокофьевны (1928 г.р.)
и Ивановой Нины Прокопьевны (1932 г.р.)

Деревня Третьяково

Ефросинья Прокофьевна рассказала: «Мы родились в деревне Новая Зимница. Рядом с Зимницей раньше был посёлок Голяково. Когда проводили магистраль Москва-Минск, наша деревня стала мешать. Тогда нам сказали: «Переселяйтесь, куда хотите». В то время в нашей семье командовал дед – Нестеров Иван Нестерович, такие раньше были порядки. Отец наш ему подчинялся. У деда было три сына и две дочки. В Третьяково до революции была барская усадьба, здесь жил барин Кардо-Сысоев, немец (когда заварошка началась, революция, барин отсюда уехал). Деды раньше гнались за землёй. Наш дед так рассудил: в Третьяково земля плодородная, барская, поэтому пойдём жить в Третьяково. В Зимнице частенько голодовали, там частенько неурожай был. Земля была скудная. Бывали очень тяжёлые годы. В 30-е годы, например, был голод. Таким образом мы очутились в селе Третьяково в 1933 году.

Дед наш был каменщик. Он клал печи, дома. На заработки ходил, как говорится, до Киева пешком. К старости он ослеп от извести, ничего не видел. Дед зарабатывал своим ремеслом и приносил домой деньги. Бабушка была домохозяйка, нигде не работала, потому что детей было много. Бабушка всю жизнь берегла царские николаевские деньги - целую стопку. Был у неё для этого специальный сундучок. Деньги эти давно пропали, не нужны они никому были. Дед, бывало, говорил: «Отдай деньги ребятам-то играть!». Бабушка неизменно отвечала: «Тьфу, антихрист! Играть с деньгами!!! Кто ж играет с деньгами?!». Покамест баба не помёрла, так и не отдала деньги, всё их хранила... А когда помёрла, тогда уже наша власть была, весь сундучок её нам дед отдал! Дед помер при немцах в 1942 году.

Колхоз имени 12 Октября в селе Третьяково

Когда переехали в Третьяково, как раз шла коллективизация, организовали колхоз имени 12 Октября. Нас не раскулачивали, брать у нас было нечего. Родители наши всё своё имущество – коней, коров, телеги, сани, добровольно сдали в колхоз. Дед всем своим трём сыновьям построил дома. Все три сына были гармонисты, жили рядом, весело, на одной улице. У сыновей было много своих детей. А дочери были замужем в других деревнях.

Мать наша, Ефросинья Васильевна Иванова, работала в колхозе дояркой. Всю свою жизнь она проработала дояркой. Доярка она была очень опытная, её можно было сравнить с ветеринарным врачом. Стадо было большое, колхоз был богатый. Очень много осталось от помещика. Кроме того, начали с хуторов все подтягиваться. С Рожка все перешли в наш колхоз, с Дачи... Дунечка такая была – тоже в колхоз перешла [1]. Организовался в результате большой-большой колхоз. Народу было много».

Нина Прокопьевна добавляет: «Да и сама деревня Третьяково была большая, красивая! Раньше там были аллеи кленовые, липовые! Сад был в колхозе, пчелиная пасека была! Помнится, как пчеловоды дед Лукьян [2] и дед Вася мёд брали , а мы, дети, стоим с лопушонком, ждём. Нам давали по ложечке мёда, на лопух клали. Это было такое удовольствие, что нам мёда дали!».

Ефросинья Прокофьевна: «Отец, Иванов Прокоп Иванович, был портной. На заработки он ходил в другие деревни. Жил там неделями, обшивал целые семьи, а то и деревни. Шил шубы. Кто ржи давал за работу, кто ячменя. Денег тогда дюже в народе не было. В колхозе он лишь изредка подрабатывал, так, чернорабочим. Отец имел приходское образование 4 класса – это считалось, что человек очень грамотный. Такое образование позволяло ему занимать должности вроде секретаря. Где-то в Городище одно время он работал секретарём.

Село Третьяково

Ефросинья Прокофьевна: «Церковь в Третьяково мы помним. Помним, как воду святили в колодце внизу у речки. Служб уже в церкви не было. Как раз в это время началось разрушение церквей. Сколько у нас побыло всяких «следопытов»! Интересовались люди захоронением под церковью, наши мужики деревенские интересовались. Взламывали склепы, всё искали захоронение барина Кардо-Сысоева. И при немцах продолжали интересоваться. Но что-то не нашлось там мощей. Жалко, что церковь разгромили, очень жалко. Когда церковь закрыли, местное население стало растаскивать иконы по домам. Простым людям мало что доставалось, а вот кто был начальником повыше, тот забирал себе имущество церкви. Церковь взорвали немцы, когда отступали в 1943 году».

Нина Прокопьевна добавляет: «Я родилась в 1932 году. Священник в деревне в то время был, но служб уже не служили. Мама моя всегда говорила, что меня крестили «у Бабура в кадушке». В Горлово жил мужик Бабур. Священник крестил у него на дому детей, окуная их не в купель, как положено в церкви, а в кадушку. Вот меня так и крестили».

Ефросинья Прокофьевна: «До войны в барском дому была младшая школа, до четырёх классов. Я училась до войны в этом барском доме. Церковь сейчас разрушена полностью. Рядом остались руины здания, в котором раньше жили церковные служители. Потом, уже при колхозе, в этом здании на первом этаже организовали магазин, а на втором этаже был сельсовет. Председателем сельского совета был Борисов Василий Борисович (отец учительницы Алфёровской школы Нины Васильевны Казаковой). Его немцы расстреляли во время оккупации. Семья у Василия Борисовича была большая. Детей было семеро: Нюша, Илюха, Ваня, Наталья Васильевна, Нина Васильевна, Лёня, Ольга.

Река в Третьяково была такая большая, что с моста в неё прыгали. И мост был очень хороший. Совсем не то, что сейчас. Потом какой-то «умник» додумался осушать мох. Начали осушать наши болота. Было это году в 63-м. Реки обмелели. Из торфа делали брикеты и возили их в Издешково. Там грузили в вагоны и куда-то увозили. Оставалась торфяная крошка, её свозили на фермы».

Трасса Москва-Минск

Ефросинья Прокофьевна: «Трассу начали строить до войны. Я помню, как носили на трассу продавать молоко. Сначала трасса была какими-то деревянными «тюбиками» покрыта, потом её выложили булыжником. Строили трассу заключенные. Тюрьма была в Акжели. Ещё один лагерь заключенных, огороженный колючей проволокой, был в одном километре от Малого Алфёрова. Заключенных, строителей трассы, мы в нашей деревне не видели. А вот их конвоиры, а также расконвоированные заключенные приходили к нашим девкам. Некоторые даже от них родили».

Война

Нина Прокопьевна: «Новости мы узнавали от вестового, который приезжал на лошади из района. Так и узнали о том, что война началась. На второй день уже мужиков начали собирать у сельсовета. Хоть и была я маленькая, но помню это. У нас всё было точно так, как в кинофильме «Судьба» показано. Посадили мужиков на телеги, и потянулся их обоз от сельсовета, под горочку, через Зимницу… Прямо из Третьяково была дорога в Издешково. Так наши мужики пошли на фронт. Вдоль наших липовых, кленовых аллей… Совсем, как в фильме «Судьба»…

Почти никто из них не вернулся. Четыре-пять человек пришли, а остальные все погибли. Теперь и не упомнишь их фамилий…».

Отец Иванов Прокоп Иванович

Ефросинья Прокофьевна: «И отца нашего, 1903 года рождения, забрали на войну. Перед войной отца тоже дома не было, он служил в армии. Вроде бы был на финской войне [3]. Пришёл домой, и сразу опять его забрали.

Во время оккупации был прорыв фронта под Вязьмой. Как-то смогли перекинуть почту на нашу территорию, занятую немцем. Вроде бы с самолёта пакет с почтой сбросили. Тогда мы получили от отца письмо и узнали, что он жив [4].

Отца в следующий раз мы увидели в 1945 году. Домой его привезли раненым с сопроводителем. Болел он сильно, лёгкие у него были больные, ранен он был в голову и в колено. Пожил три месяца дома и умер. Перед тем, как его привезли, нам прислали извещение, что отец погиб под Ворошиловградом. Прошло определённое время, и оказалось, что отец живой. Получилось так, что он был контужен на поле боя, а свои санитары его не нашли. Его откопала другая часть. Прошёл отец всю войну, а в декабре 1945 года помер от ран».

Третьяково во время немецкой оккупации

Нина Прокопьевна: «Наши отступили тихо, территорию сдали без боя. Все бои были под Вязьмой. Оборонительных сооружений здесь никто не строил. Много осталось солдат, попавших в окружение, кто-то из них в зятья пристроился. У нас жил мальчонка один 1925 года рождения, из Ленинграда. Звали его Саша. Он был студентом, прислали его сюда рыть противотанковые рвы. Деваться ему было некуда, не с голоду же помирать? Вот у нас он и жил. У многих так жили. Немцы потом всех их забрали в обоз, угнали куда-то. И наших деревенских ребят много забрали. Никто из них не вернулся.

Некоторых военнопленных, которые попали в окружение, немцы расстреляли прямо здесь. Мы, можно сказать, ходим по этим могилам – за кладями в Третьяково на повороте в Горлово их расстреливали».

Ефросинья Прокофьевна: «Немцы приехали к нам на мотоциклах от Алфёрова с включенными фарами (вечером приехали), гудели. Была осень, было мокро. Мы были дома. Мама спрятала лампу в стол, надеясь, что немцы не заметят света и не зайдут к нам. Но они как стали барабанить! Дом наш стоял на бую, как мы говорим, первым стоял в деревне. Так вот они зашли и начали свои порядки устанавливать и в доме, и везде. Если мы мешали, то нас выгоняли. У нас ребятёнки все были маленькие, поэтому некоторые немцы выгоняли нас из избы. Стояли они в нашей деревне постоянно – одни уезжали, другие приезжали. Были у нас и белохалатники, которые на партизан ходили, и финны (их было больше всего), и австрийцы (тоже их было много), и чехи, и поляки (поляки были в жёлтых шинелях)».

Нина Прокопьевна: «Были среди немцев и добрые ребята. Мы были голодные, а им посылки из дома присылали, они нас другой раз чем-нибудь угощали. Немцы были всякие, и было всё, и издевательство со стороны немцев над мирным населением тоже было. Под Болохнятами в Каркино убили семью, а девушку молодую изнасиловали. Она потом жизнь самоубийством покончила. Семья эта вернулась в свой дом, чтобы картошки набрать, которая под полом оставалась, а там оказались немцы. Отца и мать убили, а девчонку изнасиловали».

Ефросинья Прокофьевна: «До прихода немцев урожай собрать не успели, всё у нас зазимовало. Картошку потом гнилую выкапывали. Но она нас выручила, спасла от смерти. Собирали этот крахмал и пекли такие драники, «тошнотики» мы их называли. Ели мы и крапиву, и лебеду. Наверное, живём так долго, потому что крапивы много в детстве съели.

При немцах мы боялись из изб выходить, а потому мало что видели. Помер наш дед во время оккупации. Пошли могилку копать. А рядом с нашим домом стоял немецкий патруль, потому что дом был на въезде в деревню. Пока могилку копали, патруль сменился. Они друг другу не передали, что разрешено было могилу копать. Смотрит патруль – копошится кто-то, да и давай палить по людям. Хорошо, что могилку уже успели глубоко выкопать. Так в неё все и попрыгали, а то перестреляли бы всех».

Староста Иван Васильевич Чижиков

Ефросинья Прокофьевна: «Старостой в нашей деревне был Иван Васильевич Чижиков. Народ поставил его сам. Староста он был замечательный, никому никакого вреда не делал [5]. В первую мировую войну он был в Германии в плену [6], поэтому хорошо знал немецкий язык. До войны Иван Васильевич был председателем колхоза. Наши пришли, забрали его и посадили в тюрьму на десять лет. Там он очень быстро умер, срока своего не отсидел. Сажать его было не за что, он был очень добрый. Помним такой случай: немцы увели у нас корову, а наша семья была шесть человек. Мама последнего ребёнка родила уже при немцах (родители же наши были молодые). Так староста распорядился, чтобы нам приносили молоко те, у кого осталась корова. Нормальный он был человек, за людей болел. Короче, сами его выбрали, и сами в тюрьму отдали. Были, похоже, у нас люди, которые подписывали такие бумаги, чтобы человека в тюрьму посадить».

Источник: Российский Государственный Военно-исторический архив
Авторы документа: 223-й пехотный Одоевский полк, 1916-04-13
Интернет-ссылка на оригинальный документ:
https://gwar.mil.ru/heroes/

Расстрелы при немцах

О том, что расстреляли председателя сельского совета Борисова Василия Борисовича, сначала в деревне не знали. Пропал и пропал… А нашли его уже, когда снег начал таять. Нашли за речкой, за мостом по правой стороне в кустах. За что его немцы расстреляли – неизвестно.

Немцы расстреляли учителей Голочёловской школы. Похоронены они были сначала за нашим домом в Горлово, где мы сейчас живём. А потом, уже после войны, свезли их на Третьяковское кладбище. За что их расстреляли? Толком так никто и не знает. Были ли они связаны с партизанами? Может и имели они какую связь с партизанами, мы это не знаем… В Голочёлово немцы не стояли всё время, так, как у нас. Рассказывали, что немцы, неожиданно приехавшие в Голочёлово, увидели этих учителей, идущими от леса. Немцы тут же и решили, что это партизаны. Но зачем им в лес было ходить, если они не были партизанами? К мужьям присоединились жёны учителей, когда их повели в конец деревни на расстрел, плакали, незнамо как. Девочка Галя бежала за родителями, тоже плакала. Немцы и девочку расстреляли, и родителей».

Нина Прокопьевна: «Партизаны вокруг были. Как-то мы ходили в шапуровский лес за ягодами и встретили там наших военных, они просили поесть. Но у нас тогда немцев было много, к нам было нельзя, и мы указали им дорогу до Болохнят, там немцев не было. Если бы мы вернулись к ним в лес с сумками, понесли бы им еду, немцы заподозрили бы нас тут же. Потом мы, дети, когда в лес ходили, видели мёртвых на деревьях, висели они там. Наверное, прятались там от немцев, а немцы прямо на деревьях их расстреливали.

Отступление немцев

Ефросинья Прокофьевна: «Немец стал отступать в марте 1943 года, нас из домов выгнали и погнали в Германию. Но доехали мы только до Хорошонок. Свернули в деревню Хорошонки, а оттуда нас послали ехать в Городище. Сестру мою, которая была постарше, вместе с другими – человек пять или шесть их было девочек, мы закрыли в минаев сарай, чтобы спрятать от немцев, не дать угнать в Германию. Остальных немцы осмотрели, но мы были маленькие ещё, поэтому нас отправили домой, не взяли в Германию.

Мой первый муж, Казаков Алексей Васильевич (родной брат директора Алфёровской школы Александра Васильевича), тоже был угнан немцами и попал в Германии в концлагерь. Он был 1924 года рождения, поэтому на фронт не был призван по возрасту, а немцы его забрали и отправили в Германию. Первое время он был в концлагере, а затем пришёл хозяин пивзавода и стал подбирать себе рабочую силу. Кто подходил ему по весу, того забирал. С этого лагеря он смог набрать только пять человек. Остались они живы только потому, что попали на пивзавод. Муж рассказывал, что трупы вывозили вагонеткой из их концлагеря. Некоторые были ещё живы и ворочали руками, но их всё равно сгружали на вагонетку. Потом их клали в груду и сжигали. Вот что делали немцы!

Муж после освобождения не сразу попал домой. Сначала его отправили на лесоповал. Вот такая была власть! Только после лесоповала домой отпустили.

Судьба родственников

Был у нас двоюродный брат Григорьев (Иванов) Андрей Григорьевич 1927 года рождения. В армию, на фронт, он не попадал по возрасту. Немцы, когда отступать начали, угнали его вместе со всей его семьёй в Германию. Со станции Дорогобуж поездом отправили (а мы на этот поезд не попали). Там он и был до прихода наших войск. Потом в наш сельсовет прислали о нём запрос: кто такой, и какой он человек. А из сельсовета, видать, такой ответ отправили, что посадили его на 10 лет. Он пришёл из тюрьмы, когда свой срок отбыл, но, получается, что в жизни ничего хорошего не видал. Его сестра попала из Германии в Австралию. Приезжал в Германию покупатель из Австралии, набирал рабочую силу – так она там и оказалась. В Австралии она вышла замуж за украинца. Уже после войны её муж стал предпринимать попытки навести справки, что сталось с родственниками жены на Смоленщине. Но мы тогда побаивались общаться с иностранцами, не отзывались. Позже (ещё во времена Советского Союза) сестра смогла получить визу и приехала в Москву на две недели. К нам ей визу не дали – только в Москве разрешили находиться. Вот так мы узнали о её судьбе.

Полицаи ушли с немцами и не вернулись. А те, кто не ушёл, того наши посадили. В общем, никого из них не осталось».

Кончилась война?

Нина Прокопьевна: «Сожгли нас накануне прихода советских войск. Снег был тогда, мороз был. Дома были сухие, покрыты соломой. Сожгли дотла. Наш дом поджигал русский мужик. Мы все спрятались в сажелке под корчагами. По дороге шли два немца, лопотали по-немецки. Мама нам рты зажала, чтобы молчали. Сельмаг ещё не горел [7] . Эти два немца подожгли сельмаг и взорвали мост через речку. Как мост взорвали, так у нас тихо стало».

Ефросинья Прокофьевна: «На следующий день около лип появились наши, русские солдаты с деревянным ящичком. Пришли они от Голочёлова. Мама мне сказала: «Сходи, спроси у них, кончилась ли война?». Я и побегла. Спрашиваю: «Дядьки, кончилась война?». Отвечают: «Кончилась, девочка, кончилась». А потом, как начали палить! Мы не знали, куда хорониться! И земля, и вода горели! Немцы засели в Акжельской церкви и оттуда палили по Третьяково. Мы спрятались в школьный подвал, что от школы (от барского дома) остался. В наше село пришёл санитарный обоз – на конях, с красным крестом, остановился около церкви. Немцы это увидели – им с Акжельской церкви всё было далеко видно, и давай палить по обозу! Снаряды летели, как ни попадя! Залетали они и к нам в подвал. Много нашего народу убило и покалечило. Одному руку оторвало. Мы из этого подвала выскочили и побегли под Енино в лесок. Так в лесу и прятались. Потом нас эвакуировали подальше от фронта в Лопаткино.

В Горлово остался один дом. У этого дома собрались две или три деревни. Снаряды летели, вокруг дома взрывались, а в дом не попали. Как такое может быть?!

Немца догнали до Днепра, тогда нас бомбить перестали. Мы слышали грохот, но мама нас успокаивала, говорила, что это стреляют в Дорогобуже, далёко от нас, не бойтесь...

В Третьяково организовали пересыльный санитарный пункт, там оказывали первую помощь раненым. В оставшемся высоком фундаменте барского дома санитары построили землянку, где принимали раненых. Когда санитарный пункт двинулся дальше на запад, мы заняли их землянку. В этой земляночке наша семья жила долго-долго».

Тиф

Нина Прокопьевна: «Семья наша за время войны сильно уменьшилась. Двое младших детей умерли при немцах. Один мальчик, 1935 года рождения, умер в 1943 году от тифа в русском лазарете. Тифом в нашей семье болели все. И я тоже лежала в госпитале в Саньковском лесу вместе с братиком, болела тифом. И сестра старшая Маня лежала в этом госпитале. Братика там и похоронили вместе с военными. Саша его звали (Иванов Александр Прокопьевич). Раненых везли в госпиталь без конца – всё везли и везли... Было тогда лето, было жарко».

После войны

Ефросинья Прокофьевна: «Строиться у нас не было ни сил, ни денег. Какие там деньги! Работали мы опять в колхозе после войны. Шесть деревень после войны объединили в один колхоз имени Парижской Коммуны. Я всю жизнь здесь проработала: и на ферме, и в полеводстве, и всюду была. И на лесозаготовку ездила в Дурово, Вадино, Никитинку, Канютино. Последний раз даже на Угру загнали. А деньги получать за работу стала только в 60-х годах. Бывало, поставят нам палочку, и всё! Одним словом, не жили, а мучились... В 60-х годах организовался совхоз Алфёровский. Нас к нему присоединили».

Нина Прокопьевна: «Нас у матери осталось трое. Голодовали, есть было нечего. Как-то надо было себя прокормить после войны. Я уехала в Москву в 1947 году, в прислугах жила. Хозяева попались люди хорошие, устроили меня учиться в вечернюю школу. Многие подались тогда в Москву в прислуги».

Ефросинья Прокофьевна: «После войны ещё долго оставались на полях брошенные танки и подбитые самолёты. Самолёт немецкий был в болоте между Третьяковым и Енино [8]. Долго-долго он стоял, пока его не растащили. Ребята большие к нему ходили, а маленькие за ними увязывались. Колёса у самолёта были огромные. Было жарко, и камера из колеса вылезала. Решили её ножичком проколоть. А она как лопнет! Как попёр из неё воздух! И дети все врассыпную, кто куда! Танк стоял на берегу под Шубино. В Третьяково стоял танк около школы почти до 1960 года. Потом разрезали их на металлолом.

В шапуровском лесу были военные склады, поэтому там и оружия, и снарядов, и всего было полно. Там погиб наш двоюродный братик Вася из деревни Урюпино (1930 года рождения). Война в то время ещё шла, но фронт ушёл далеко на запад. Надо ж было пацанам поглядеть на эти снаряды, разрядить их! Снаряд взорвался, братик погиб... Другому парню ногу оторвало. А третьего так растрепало, что и собрать не могли, чтобы похоронить [9].

После оккупации все луга были заминированы. Минировали их и немцы, когда отступали, и наши. Много людей подорвалось на этих лугах. Солдаты-сапёры потом занимались их разминированием. А после их разминирования корова подорвалась!».

Кино

Нина Прокопьевна: «В Горлово был клуб, назывался он изба-читальня. Кино привозили. Когда мы маленькие были, очень радовались. Первый фильм, который я смотрела здесь в деревне, был «Александр Невский». Мне казалось, что интересней ничего на свете нет! На избы наклеивали объявления, что привезут кино. Радости нашей не было предела».

Ефросинья Прокофьевна: «Киномехаником был Крюков. Он обслуживал несколько деревень. У нас была своя кинобудка, стоял кинопроектор. Бывало, во время просмотра кричали: «Крюк, дай звук!». Всё это просуществовало до тех пор, пока не появились телевизоры».

Кардо-Сысоев

Нина Прокопьевна: «В 1957 году приезжал потомок барина Кардо-Сысоева, правнук. Я видела его лично. Правнук работал где-то в Москве строительным архитектором. Он рассказал нам, что, как дед его услышал, что шум пошёл, революцией запахло – так и уехал в свою Германию. Правнук долго тогда здесь ходил, всё осматривал, разговаривал со старухами, расспрашивал, где конюшня была, где каретный сарай барский, где дом. Он искал эти места, но узнать их было уже невозможно».

Хорошо было, когда молодыми были

Нина Прокопьевна: «Когда пришла горбачёвская власть, я думала, что это ненадолго. Побудет чуть, да и пройдёт... Ой, как началось всё рушиться!»

Ефросинья Прокофьевна: «Я даже не пойму, куда всё делось? Моргнуть не успели, как всё исчезло!!! У нас столько скота в совхозе было, столько техники! Куда всё делось?!

Годов пять только, как мы бросили свой скот держать, а то у нас всё своё было. И овечки были, и корова, и поросёнок. За свою жизнь ничего хорошего я вспомнить не могу. Хорошо было, когда молодыми были. Вот сейчас бы наши молодые годы на эту жизнь! Сейчас пенсии на питание нам хватает, что ещё надо?

Вот только картошка не родится…»

---

(записано 15 августа 2010 года)