Воспоминания
Кузьминой (Тимофеевой)
Александры Спиридоновны
(1931-2015)

---

О деревне Саньково Алферовского сельского совета

Кузьмина Александра Спиридоновна родилась 25 мая 1931 года в деревне Саньково.

Александра Спиридоновна рассказала:

Деревня Саньково

От Алферова до Санькова 7 километров. Раньше от Алфёрова была хорошая дорога прямо на Саньково через Уварово. Был хороший мостик на Волковском через реку. Теперь и мостика того нет, и дороги нет…

У нас деревня была хорошая до войны, большая: 42 дома было. Когда я родилась, это был Вяземский уезд, Уваровская волость, Западная область – так было указано в моих метриках.

Урожаи были хорошие. Люди все жили зажиточные в деревне. Был клуб (хороший был клуб – кирпичный), была кузница. До войны в Саньково был ларёк – продавец Гришка торговал в нём. Ферма была. Мужики до войны не пили. Только в праздники. Это после войны начали самогонку гнать.

О прошлом деревни Саньково рассказывают Александра Спиридоновна Кузьмина и Александра Никитична Бояринова.

Отец Тимофеев Спиридон Тимофеевич (родился 30 октября 1906 г.) в колхозе был председателем. Мама Анастасия Афанасьевна была 1908 года рождения. До замужества она была Арсентьева. Семья была сначала не дуже большая. Была у меня старшая сестра Катя 28-го года рождения и младшая сестра Зоя 38-го года рождения. В Саньково у нас надел был 40 соток и огород 8 соток. Хозяйство – корова, поросёнок, овечки, куры.

В Саньково был очень хороший колхоз. Назывался он «Тысяча сорок». В Дубках был колхоз «Серп и молот», на Уварово – колхоз имени Куйбышева. В Зимнице колхоз назывался «286 километров», в Истомино был колхоз имени Сталина. Папка был председателем у нас в деревне, а потом его послали в Истомино – на поправку тамошнего колхоза. В Бессоново был колхоз имени Ленина, а в Алфёрове - колхоз имени Стаханова.

Мы относились к Алфёровскому сельскому совету. Деревня Алфёрово была большой до войны – две слободы было. Много народу было. Голосовать мы ходили в Алфёрово. До войны доводилось бывать в деревне Бель. Не очень большая деревня была, но порядошная.

Про господ Якушкиных не слышала – маленькая тогда ещё была. Но помню, что у барина, который жил на Уварово, была хромая сестра. Она дружила с моей бабушкой. Сестра барина приносила и дарила мне красный капор с лентами. Имя её не запомнилось, к сожалению. Яблоки иногда она приносила. Очень хорошие были у них яблоки.

Церква наша была в Негошеве. Батюшка Негошевской церкви - Веномин Сергеевич, был моим крестным. Он дружил с моим отцом. Жену его звали Любовь Сергеевна [1]. Помню, что на Пасху они ходили по нашей деревне – служили. До войны церковь работала. Отцова мать, баба Таня меня любила, она водила меня всё время в церковь. Могилки моих родителей теперь в Негошево как раз напротив места, где церковь была, и находятся. В 1935 г. нам сам батюшка той церкви место на кладбище в Негошево отвёл. Батюшку Веномина Сергеевича забрали на фронт, молодой был. Он не пришёл с войны [2].

Сначала мы пошли в школу в Арефаново. В школу до войны нас брали с 9 лет. До Арефанова было километра три. Но нам молодым пробечь было - хоть бы что! В школу мы ходили босиком, никого не стеснялись. Зимой, бывало, на лошадках нас возили.

Оккупация

Окончила я только один класс, пошла во второй – к нам пришли немцы. Это было в октябре 1941 г.. Только мы начали ходить во второй класс и бросили. Долго не учились. Помню, что мы шли со школы. Летят самолеты, бомбят. Мы ползём по кустам, плачем…

Немцы

Немцы приехали к нам на мотоциклах. Сразу пошли по дворам шастать. Отбирали скот, коров, свиней, овец резали. У нас пчёлы были. Они пчёл водой залили, мёд выскоблили.

Немцы расселились по домам в деревне, выгнав хозяев. Наша семья была – детей трое, баба наша, да мамка пятая. В нашу хату поселили ещё четыре семьи. Пришлось потесниться. Одни немцы уехали, другие приехали.

В другой раз немцы поселились в нашей хате. У нас была изба пятистенка. В одной половине мы жили, а в другой – немцы. Были и хорошие немцы. Помню одного такого. Моя сестра Зоя была маленькая. Немцам посылки присылали. Бывало, немец тот Зое конфет давал, когда получал посылочку и говорил: «Мы не виноваты, что война. Это Гитлер и Сталин виноваты. У меня тоже дома трое детей». Картаво говорил по-русски, но мы его понимали. Немцы у нас останавливались в деревне часто, потому что и Издешково рядом, и трасса, и железная дорога… всё боевые дороги.

Не помню, чтобы из нашей деревни кого-нибудь угнали в Германию. Был у нас староста. Сначала был наш сосед – дед Андрей. Такой он был хороший староста… Он мало побыл – отказался быть старостой. Потом Ваню Байкова назначили - ему после войны десять лет дали. А деду Андрею ничего не было, народ был за него. Помню, что у папки был велосипед до войны. Мамка его схоронила, закопала. Кто-то донёс. Мамку немцы допрашивали. Хотели уже расстреливать. Спасибо, дед Андрей тогда был старостой, заступился за неё. Велосипед так и остался. После войны мы его откопали, папкин племянник на нём потом катался.

Полицаев из нашей деревни не было. Полицаем был Вася Мифодьич с Куракино – добрый был, за народ заступался. Ещё полицай Данилка был – сердитый, боялись его все.

В феврале 1942 г. сбросили наш десант в тыл немцев. Самих десантников-парашютистов видеть не доводилось. Но наши деревенские ходили, приносили парашюты.

Самолёты у нас не падали, а вот бомбили хорошо, потому что железная дорога близко. Мамка закопала в сундуке иконы и курей, чтобы спрятать от немцев. Снаряд попал в это место – иконы разбил и курей побило! Ничего не осталось!

Одну бомбу скинули в конце деревни – большая ямка получилась. Мужики, какие в деревне были, сделали накат над той ямкой – накрыли лесом, землёй накидали. Когда немцев повыгнали, всей деревней сидели в той ямке, потому что немцы всю деревню сожгли.

Горькое освобождение

Деревню нашу немцы сожгли дотла. Факел под крышу – и пошли… Все крыши были соломенные. И наша хата была соломой крыта. Нашу избу зажгли самую первую. Сестра моя Зоя (38-го года рождения) так плакала! Спрашивала: «Мам, где мы теперь будем жить?!». А у нас один сосед был, он с плена пришёл. Он её успокаивал: «Не плачь! У меня две избы. Я одну вам отдам, другая мне останется». Тогда сестра замолчала. Но сожгли все дома.

А потом бой начался. У нас был свой окоп, в котором мы прятались. Потом нас из этого окопа выгнали, потому что сильный бой был. Бежим мы, саночки тащим, что с собой собрали. Пули над головой летят! Вот мы в ту яму от бомбы, что мужики обработали, и побежали.

Погибла семья Козловых: отец, две сестры и два брата - целиком семью скосили из пулемёта [3]. Дядя Гриша Козлов был кузнецом. Через два дома от нас жил дед Ваня. Он уже старый был. Он не пошел с хаты, когда её подожгли – сгорел. Он был высокий при жизни, а когда сгорел, стал такой коротенький… Вместе с семьёй Козловых его и похоронили. Сын у Козловых лётчиком был, он каждый год потом на день победы на могилку приезжал.

Немцев прогнали. Битые немцы были. Но своих убитых они сразу в корыта – и куда-то увозили, закапывали.

И наши были погибшие. На нашем личном огороде была братская могила. Когда солдаты копали могилу, мамка к ним подошла и говорит: «Ребята, это же огород… зачем вы тут копаете?». А они ей и отвечают: «Мать, неужели тебе жалко земли? Мы столько освобождаем этой земли, а тебе её жалко…». Потом, когда война закончилась, их выкапывали и перезахоранивали. Наверное, в Издешково в братскую могилу переносили.

На освобождённой земле

Русские к нам пришли 17 марта. Уже солнышко было, хорошо было, вылезали из окопов греться. Ни одного строения не уцелело в деревне. Только на месте одного дома стояла русская печка. Она была на кирпичном фундаменте. Вот в этой печке мы по очереди пекли лепёшки – у кого какая мука была. Потом стали полуземлянки делать. В Бели жила тётка моя, у неё был свёкр. Он помог нам сделать полуземлянку. Жили в ней, пока папка с войны пришёл.

Моя старшая сестра была на строительстве военного аэродрома в Берёзках. Туда наших молодых девок отправляли работать в 43-м году. Мы, бывало, носили им еду – лепёшки. Так вот и жили.

Стали восстанавливать железную дорогу в районе 286 километра. Солдаты возили лес. У нас военная часть стояла, была хлебопекарня. Солдаты жили рядом с нашей деревней, в лесу, и колодец там был. В малины после войны ходили, бывало – у колодца этого сидели…

Потом голод был. Траву тогда ели. Мамка посылала нас скубить мышиный щавель. В Вязьме, недалеко от вокзала был ларёк в подвале. Там стали давать: когда комбикорм, когда отруби, а когда овёс. В Саньково жила мать-героиня баба Фёкла - у неё были медали, как у матери-героини. Она в Вязьму ездила в этот ларёк. Мамка просила бабу Фёклу взять меня с собой. Бывало, поедем с ней в Вязьму. Давали только по 5 килограмм. Когда давали комбикорм, мы были так этому рады! Были у нас свои мельницы сделаны. На них мололи комбикорм вместе с травой. Пуза наешь большого, а есть хочется! Хлеба-то не было… Что было, всё немцы забрали. Что пожгли, что забрали… Пекли бурачные лепёшки с чаем. Так мы жили и вдруг услышали, что закончилась война! В Саньково было слышно радио, которое говорило в Издешкове. Мы, девчонки, собрались – и бегом в Издешково, радио слушать! Было это 9 мая 1945 года.

Издешково тоже плохо выглядело. От церкви в Негошево только руины остались – кирпичи валялись.

Тимофеев Спиридон Тимофеевич

Папка с войны пришёл – он был два раза раненый. Последний раз - в Германии, на реке Одер. Призван на войну он был с первого дня. Ранили его перед самым концом войны. Привезли его из райвоенкомата на лошадке, с поезда встретили 28 августа 1945 года. День был приметный – праздник Успенья, престольный праздник в деревне. На двух костылях был. Потом костыли бросил, ходил с одной тросточкой. Первый раз папка был ранен в челюсть. А потом был ранен в ногу. В госпитале был в Саратове.

Сначала отец попал служить в Вязьму на Новоторжке [4]. Мама даже ходила к нему в Вязьму, когда его призвали в армию. Утром пойдёт, а вечером возвращается - ходила пешком в Вязьму и из Вязьмы (40 километров в одну сторону). Когда немцы стали подходить, их часть успела покинуть Вязьму, в окружение они не попали. Наград у него много было, воевал всю войну, но остался жив. Мужики даже после войны брали у него награды, чтобы с ними сфотографироваться.

Спиридон Тимофеевич Тимофеев, 70-е годы

Когда папка с войны пришёл, выписали нам лес. Лес мы возили из Шубино. Сделали хату.

Умер он в 1979 году. У папки был брат, жил в Москве. И брат пришел с войны раненый и вскоре умер. Другой брат жил в Калужской области. Тоже с войны пришел. Все пришли с войны калеченые [5].

«Война много бед наделала…»

У нас много мужиков с войны не пришло. Теперь уже и не сосчитать, сколько...

Мамкин брат - дядя Вася, на войне погиб. Папкин племянник, сестры его сын, тоже погиб на войне. А другой его племянник, мне ровесник – Толя Киреев, подорвался на снаряде [6].

Пошли в шапуровский лес три деревенских мальчика. Что-то они там разрядили, снаряд какой-то… – их в куски разорвало. Собрали куски – твоего, моего, не понять чьего… так и хоронили. Хоронили в Негошево, где наша церква была.

Тётка моя, его мать, всё говорила: «Как помру, положите меня в Толину могилку». И муж у неё погиб на фронте, и старший сын погиб на войне, а младший подорвался в шапуровском лесу… Работала она после войны в Издешково на известковом заводе. Умерла, когда было ей 82 года. Всю жизнь она плакала по сынам – и по одному, и по другому… Приговаривала: «Жалко, жалко мне мужика моего Алёшу! А детей - сил нет, как жалко…».

Война много бед наделала…

Послевоенная жизнь

Учёбу я продолжила уже после войны. До этого была попытка учить детей: у нас в деревне была беженка, которая собрала нас в деревне в клубе – начали заниматься. Но тоже не отзанимались год.

Училась я в Издешково. Школа тогда там была на Чкаловской улице за железной дорогой – немецкий барак. В Издешкове я закончила 9 классов. Учились мы в три смены. Ходили в школу босиком – кто в чём. Мы были уже переростки, работать было пора. Потом мне достали паспорт. Я год проработала в нарсуде. Прокурор у нас был по фамилии Кузнецов. Жена его работала в школе в Алфёрове.

В нарсуде работать было очень тяжело. Бывало, плачут люди, и я плачу… Было так: украл пять колосьев – судили! Украл горсть какой-нибудь посыпки – судили! А прокурор Кузнецов Николай Дементьевич, бывало, на меня матом: «Не реви! Всех не переплачешь!».

Потом я поехала учиться в Гжатск. В Гжатске я закончила торгово-кооперативную школу. Год отучилась, поступила на работу в Алфёровское сельпо.

В Алфёрове я вышла замуж в 1956 году. Дом построили 1960-м году. Потом сельпо ликвидировалось, нас перевели в Издешково в 1961-м году. На работу ездила каждый день электричкой. Мне завидовали, что я не в колхозе работаю, потому что и дети – чистенькие, и мужик – чистый, нарядный. Я отвечала, что ночь – матка гладка. Спала я по три часа. Была корова, были овечки. Семья была – дети, надо было кормить. Раньше не давали косить себе. Каждый клок сена был на счету. По восемь тонн сена сдавали в колхоз. Себе косили с процентов. Вставали в три часа ночи и шли косить, чтобы ещё и к поезду успеть на работу.

Жизнь направилась после войны скоро. Хлеб стал по 12 копеек в 1954 году (буханка весила 1 кг.), сахар – 1 руб. килограмм, песок – 90 коп.. Потом хлеб стал 14 копеек. Потом появился серый хлеб по 16 копеек – очень был вкусный. В Алфёрове была пекарня. На пекарне пекли пряники. Молокозавод был – сыр варили. Сыр был, правда, не очень хороший. Коровы были тогда у каждого. Молоко сдавали на молокозавод и частники, и колхозы. И с Уварова, и с Бели – все туда возили.

В колхозе мне тоже довелось поработать. Когда война закончилась, лошадей-то не было. Мамке давали пай лопатой копать. Мы копали вместе с ней. У меня есть удостоверение, что я – труженик тыла. Есть у меня и удостоверение, что я – ветеран труда. Но платят только за одно звание. 43 года стажа, а пенсия маленькая… Писала, писала… Тогда был такой коэффициент, отвечают.

Пережили много. Лучше жить победнее, похуже, только, не дай Бог, война…

---

(записано 24 августа 2013 г.)