Материал страницы был обновлен 30.05.2021 г.

Воспоминания
Лукьяновой Марии Фёдоровны
(26.11.1925 - 23.05.2021)

---

О посёлках Издешково и Семлёво

Всё живое рождается маленьким и постепенно становится больше и больше.
А горе рождается огромным и постепенно становится меньше и меньше.
Сима Шабад (бабушка Майи Плисецкой)

Классик русской литературы Лев Николаевич Толстой утверждал, что «все счастливые семьи похожи друг на друга». Не оспаривая этого мнения, стоит заметить, что, если семейная история проходит через войну, то путь к счастью лежит через горе, лишения, голод и разруху. Лишь преодолев все несчастья, можно приблизиться к благополучию, которое окружающие назовут «счастливая семья». Но счастлива она всё же будет по-своему, недостижимо для других, храня в семейной памяти цену счастья.

Семью Шведовых из Семлёва можно смело назвать счастливой семьёй.

Результатом долгой совместной жизни супругов Марии Фёдоровны Лукьяновой и Николая Михайловича Шведова стали четверо сыновей, 10 внуков и 13 правнуков!

26 ноября 2020 года Мария Фёдоровна отметила свой юбилей – 95 лет.

23 мая 2021 года её сердце перестало биться, но с нами навсегда остались её воспоминания о долгих годах жизни – трудных и счастливых...

Корни семьи Шведовых до революции произрастали на неплодородной Смоленщине. Пришлось много работать, чтобы достичь успеха. И мать, и отец Марии Фёдоровны были неграмотными, из семей со скудным достатком. Низкий старт способствовал постановке высоких задач и упорному стремлению к их осуществлению.

Мать Марии Фёдоровны родилась в такой бедной семье, что ей ещё девчонкой приходилось батрачить у соседей. Потом она работала в прислугах в еврейской семье московского зубного врача Михаила Мессерера, у которого было 10 детей. Так судьба свела её со знаменитыми артистичными детьми Мессерер, в том числе с Рахиль Мессерер – актрисой немого кино.

В один и тот же год и в один и тот же месяц – в ноябре 1925 года, родились девочки у мамы Марии Фёдоровны и у Рахиль Мессерер. Дочь Рахиль Мессерер стала примадонной мирового балета – Майей Плисецкой. Мама Марии Фёдоровны всю жизнь сохраняла тёплые отношения с семьёй Мессерер. Теперь это уникальные страницы семейной истории. О том периоде времени напоминают сохранённые фотографии и документы, чудом уцелевшие в пожаре войны. Отец Марии Фёдоровны пропал без вести на войне, а у неё самой и у её мамы было больше шансов погибнуть, чем выжить во время немецкой оккупации на Смоленщине. Всю ту страшную войну пришлось пройти мужу Марии Фёдоровны – Николаю Михайловичу, который получил три ранения.

Мария Фёдоровна никогда не сомневалась, что секрет жизненного успеха заключается в образовании. Ей всегда очень нравилось учиться. Она всеми силами, невзирая ни на какие трудности, стремилась стать высокообразованным востребованным специалистом. Закончив с отличием зооветеринарный техникум в Гжатске в 1947 году, не остановилась на достигнутом и продолжила образование позже, поступив во Всесоюзный сельскохозяйственный институт заочного образования, программу которого освоила всего за четыре года вместо шести. И только при выпуске в институте стало известно, что у Марии Фёдоровны к тому времени уже было четверо маленьких детей.

Время прошло быстро, маленькие дети выросли. Мария Фёдоровна сама удивлялась: «Четверо рябят - все мальчики! Все «дубы» здоровые! У меня рост 162 сантиметра, а у отца был 174, а ребята – все «дубы», за 180! Все ребята - нормальные... у всех образование…».

Она утверждала, что, прожив долгую жизнь, не научилась готовить. Причиной тому было отсутствие продуктов – учиться готовить было просто не из чего. Но, привыкнув постоянно работать, Мария Фёдоровна и в свои 90 лет не сидела без дела. Она вышивала подушки, вязала салфетки, а затем дарила это внукам. Так она создавала красоту и уют для следующих поколений.

Фундамент новой счастливой жизни Марии Фёдоровне и Николаю Михайловичу приходилось закладывать на руинах. Кирпичиками этого фундамента стали сохранённые страницы семейной летописи: от фотографий бабушки, работавшей домработницей у семьи Мессерер, до военного прошлого главы семьи. Бережное отношение к истории повышает самоощущение и делает потомков духовно богаче.

Путь к благополучию и процветанию отдельного региона есть результат упорства и целеустремлённости проживающих в нём людей. Это обязательное условие, хотя и не достаточное. Отсутствие поступательного развития, частая смена приоритетов общества разрушает фундамент,  уничтожает достижения предыдущих поколений и приводит к разрухе.

Пережившие войну

Семья Лукьяновых

И мама моя Марфа Ивановна, и отец Фёдор Селиверстович Лукьянов - оба были 1898 года рождения. Отец был простой, неграмотный. И мать была неграмотная. Мама жила в деревне Авдотьино – это за Крюковым. У матери семья была бедная, как она говорила, «пол-надела земли»… Она ходила батрачила, когда девчонкой была. Потом работала прислугой в семье московского зубного врача Мессерер. В этой семье было много детей. Мама рассказывала, что среди них большинство были людьми творческих профессий. Один – режиссёр [1] (рано умер), другой – писатель...

Семья Мессерер не была богатой. Она вспоминала, что сын Мессерера, чтобы ему переодеться,  снимал рубашку  и ждал, когда она её постирает и погладит. Тут же надевал её снова.

Отец родился в 5 июня 1898 года в Ленинграде (Санкт-Петербурге) [2]. Бабушка, папина мать, была полячка. Семья отца жила в Санкт-Петербурге и арендовала землю в деревне Васильевщина (рядом с Днепром), в которую и был отправлен Фёдор и где он познакомился с Марфой. Вначале они жили в Васильевщине, а с 1928 по 1932 год – в Ленинграде. Там жили сестры отца (умерли в блокаду, только одна выжила), и сам он работал какое-то время. Потом семья вернулась в Издешково.

У отца интересная история получилась с именем. Его всю жизнь называли Костя. А по документам он – Фёдор. То ли, когда крестили, перепутали, то ли поп записал не так, но всю жизнь его звали Костя.

Удостоверение личности Лукьянова Ф.С., чудом уцелевшее в войну

В Васильевщине отец познакомился с матерью. Поженились, построились, дети пошли... Детей у матери было много, но они все умирали. Год проживут – то скарлатина, то дифтерит... и умирали...  Два брата и сестра – мамины дети, похоронены на Негошевском кладбище. Остались только я и брат Николай 33-го года рождения.

Я закончила Орешковскую младшую школу. Чтобы учиться в 5-ом классе, надо было жить на квартире в Казулино. Поэтому в 36-м году родители решили переехать в Издешково, где была школа. Поселились мы в доме напротив вокзала. Отец устроился работать пожарником в райсоюзе. В Издешкове в то время стали устраивать ликбезы, собирать и учить неграмотных. Так моя мама научилась читать. Она сама писала и читать могла! Это её научили в ликбезе в Издешкове!

В Издешкове был большой базар. Мне он запомнился тем, что перед самой войной там была палатка, в которой продавали вещи репрессированных латышей [3]. Я запомнила, что мать покупала отцу жёлтые ботинки на толстой подошве. Ещё какой-то китаец на базаре всё время сидел. Бегали мы, ребятишки, на него смотрели…

В Издешковской школе было хорошо. До войны существовало два здания школы. Одна из школ была двухэтажная. У меня цела даже грамота за отличную учёбу и хорошее поведение. Помню своих учителей: Добрынина, Марту Пименовну, Наума Ильича… Я к ним и в гости ходила в Издешково.

Документы об успеваемости Марии Лукьяновой в Издешковской школе, сохранённые в пожаре войны

Перед самой войной я закончила восемь классов и мечтала поступить в фармацевтический техникум. Вместе с подружкой мы собирались поехать в Орёл. Были приготовлены вещи, собран чемодан...

Но, началось война, и ничего не получилось.

Началась война...

Отца призвали на фронт. Он пропал без вести [4]. В самом начале войны в Издешкове появились военные. У железной дороги стояли зенитки, при них были девчата в военной форме. В Издешкове раньше было три известковых завода. Два по одну сторону железной дороги, а один с другой стороны. Трубы заводов были высокие-высокие. Их разобрали, когда война началась, чтобы не служили ориентиром для вражеских самолётов.

В июле нас посылали на строительство противотанковых рвов вдоль Днепра, недалеко от Николо-Погорелого. Запомнилось только, как жили мы в сарае. День мы работали, а ночью спали в сарае. С приближением осени мы уже не учились, а ходили по деревням – лён убирали, работали до тех пор, пока немцы пришли.

Перед самым приходом немцев специальный отряд подорвал железную дорогу и вокзал. Наш дом был напротив вокзала, он сгорел.

Немцы заняли Смоленск в июле. Поэтому мы не дожидались, пока немцы придут к нам. Мать собрала нас, детей, и мы ушли в деревню Шершнево – это километров пять от Издешкова. Там мы скрывались. Я прихватила с собой чемодан с  платьями и кофтами.

В Шершнево мы и встретили немцев. Они пришли в октябре. Мне было всего 15 лет… немцы, немцы… интересно было. Когда они пришли, первые части у них были, как на подбор: все высокие, рослые! Нам было интересно на них посмотреть… бывало сидишь где-то и подглядываешь… А они, как только в деревню пришли, так сразу начали за курами бегать! Палку в руки и по деревне бегают и курей этих бьют!!!

Немцы забрались в мой чемодан. Хозяйка мне рассказала, что, мол, так и так… немцы до твоего чемодана добрались. Но один немец, наверное, добрый попался. Шёлк был бордовый с цветочками в чемодане… Тот немец этот отрез мне отдал. Я потом платье сшила из него, когда уже  училась в техникуме. А у меня всё равно это платье украли! А немец тот отдал… Остальные вещи – кофты и другое, всё они растянули…

Потом мы вернулись в Издешково. Дом наш сгорел. Осталось два четырёх квартирных дома райсоюза, в котором отец работал. Мы поселились в одном из этих домов.

Издешково в оккупации

Со стороны трассы Москва-Минск на окраине Издешкова немцами была расстреляна женщина-еврейка с двумя детьми [5]. Она прямо так на обочине там и лежала…

Когда немцы пришли, мать была беременная. Самый младший братик родился в 41-м году. Роды были тяжёлые. Мне пришлось бегать за врачом, когда начались роды. Мальчик прожил два года и шесть месяцев.

В нашем четырёх квартирном доме за стенкой жили немцы. Немцы были разные. У матери был ребёнок, которого она только что родила. Ребёнок плакал. Такой там злой был офицер – просто невозможно злой! Офицер из кожи вон лез, как злился! Мать, бывало, закрывала ребёнка, чтобы слышно не было, как плачет. А один был солдат - так тот, бывало, придёт и матери конфет принесёт. Конфеты у них были - такие леденцы трубочками. Принесёт конфет и говорит: «У меня тоже дети есть…». Так что, среди немцев тоже были разные люди.

В соседнем доме жили две сестры Новиковы. Мы были ребятишки, ничего толком не понимали… Вот, сидим мы однажды. Оказался у нас немецкий учебник, в котором был гимн Советского Союза по-немецки. Вот, мы сидим и поём его! И приходит с бляхой жандарм. Ну, думаю, всё, погорели! Нет, ничего, обошлось в тот раз… Ещё один раз я попала. Приехали откуда-то немцы. А один из них раненый был. У нас, когда больно, кричат: «Ой! Ой!». А у них не так. Этот немец идёт и каким-то странным голосом по-собачьи воет и воет! А я стояла рядом и засмеялась от этого. Увидели они это. Я испугалась - поняла, что зря засмеялась. Боялась я не боли, а боялась, что разденут, положат на лавку и начнут бить. Хотя не помню, чтобы немцы особо население наказывали. Я так думаю, что берегли, чтобы была у них рабочая сила. Мы должны были дороги для них чистить.

Староста жил в нашем же четырёх квартирном доме. До войны его жена работала в райсоюзе бухгалтером. Когда последний поезд отправляли, она уехала. В Вязьме этот поезд попал под бомбёжку, и её ранило. Она вернулась с детьми. Но муж жить с ней не стал. Сошёлся с другой женщиной. Этот староста нас собирал, давал нам наряд, куда мы должны были идти работать. Днём работали, а потом ещё и ночью отправляли работать.

Зима 41 года была очень снежной. Сугробы были той зимой в рост человека! Мы чистили дорогу от Издешкова до Истомина. Чистили обычно ночью. Днём мы работали на трассе, а ночью нас посылали снег откапывать. А снег откапывать – один человек стоял вверху, а другой снизу ему кидал. Дорога от трассы до Издешкова – снежные сугробы были высотой метра два!

Если бы вы посмотрели на этих немцев, что нас охраняли! Холодно было! А они-то были в лёгких шинелях и пилоточках… на ногах у них было не понять что навязано… На голове платок повязан! Стоят, дрожат… сопли текут… невозможно на них смотреть было. Когда мы ходили на работу, то одевать ничего хорошего нельзя было – немцы отбирали. У меня были валенки. Так вот, мамин брат приходил и обшивал мои валенки материалом, чтобы не видно было, что я в валенках. А иначе немцы снимут и отберут себе.

Трасса тогда была выложена булыжником. Нас посылали её ремонтировать. В Издешкове был лагерь военнопленных. Мужчины - наши пленные военные, ремонтировали трассу. А мы прокапывали по бокам дороги. Потом всё лето мы ездили в Таратоново – лес пилили. Возили песок - карьер был в сторону от Истомина. Одну девочку у нас завалило песком в этом карьере.

Нас при немцах посылали на работы, куда только можно было. И на железной дороге мы работали. На путях стоял бронепоезд и он уходил куда-то в сторону Днепра.

До сих пор я боюсь шума самолётов. Это было в 42-м году. Однажды мы работали около вокзала. И вдруг пролетел самолёт – низко-низко! Самолёт со звездой. Мы обрадовались и захлопали: наш! наш! А он немножко пролетел вперёд, развернулся и стал нас бомбить!!! Мы еле-еле успели добежать до укрытия, вторнулись в землю… Потом, как только шум или самолёты летят, так я голову прячу, боюсь…

Я видела разведчиков, которые приходили в Издешково, когда сбросили десант [6]. Была такая семья Бурцевых в Морозове. Хозяин работал в пекарне. Однажды мы с матерью были у него. В это время пришли наши разведчики в белых халатах. Хозяин тогда затопил печечку маленькую – обогревали разведчиков. У наших солдат одежда была потеплее, чем у немцев. Они сами рассказывали, что как только немцы стрелять станут, так руки у них мёрзнут. Разведчик говорил, что, мол, подходишь тогда и добиваешь его…

Много немцев набили тогда в Воронцово за Морозовым. Там был этот десант. Убитых немцев оттуда привозили и складывали в сарай, который находился в том месте, где сейчас почта – чуть подальше. А затем их захоронили в центре Издешкова. Возле современной аптеки было немецкое кладбище. Стояли там берёзовые низенькие кресты. Весь угол площади был занят этим кладбищем в форме треугольника.

Погрелись разведчики, а потом пошли в Издешково. Там они направились не в посёлок, а в салотопку – крайний домик рядом с нефтебазой. Зашли они туда. Бабка, что там жила, «похвалилась» потом, что приходили разведчики. Её и расстреляли…

Немцы мстили за своих убитых. Несколько человек местных жителей они расстреляли по дороге в сторону Морозова, где была заправочная [7]. Среди расстрелянных оказалась наша учительница. Мы ходили на неё смотреть.  Стреляли им в затылок, наверное, разрывными пулями... Выходное отверстие было большим, лицо узнать было невозможно.

Март 43-го, освобождение

Потом немцы стали отступать. Мы не дожидались, чтобы нас угнали, а собрались и ушли в деревню Озеречня. Нас было человек пять молодёжи и женщина с ребёнком. Днём мы прятались в лесу, а ночью приходили в деревню и жили у одной женщины в доме.

Было и такое, что некоторые девчата сами уезжали в Германию. Был у нас в Издешкове дом на вроде барака. Была там у меня подружка Аня Левченкова. Я ходила к ней в гости. Там жила другая семья. Жили они очень бедно. Была там Мотя. Она всегда вдвоём с кем-то у вокзала стояла и милостыню просила. А потом она с другими такими же уехала в Германию. Поехали девчата в Германию и оттуда писали, что мы тут хорошо живём, пуховыми одеялами накрываемся. Мол, дюже им там хорошо было… Как-то я встретила Мотю на кладбище после войны, когда она приехала из Германии. И была она уже не Мотя, а Марта…

 Издешково освободили 17 марта. Когда его освободили, то и в  Озеречне появились наши части. Нам дали военного и проводили до Издешкова. Отступая, немцы сожгли посёлок. Сама я не видела, как поджигали Издешково. Потом мать рассказывала. Дома на нашей стороне поджигали, а с другой стороны женщина жила с пятью детьми. Пришёл немец, посмотрел на это, пожалел детей и потушил огонь... Так остался единственный домик во всём посёлке. Наш дом сожгли, мы жили в землянке.

Фронт остановился перед Днепром, а нас эвакуировали за Вязьму, за Комягино, в Подъелки. Дело уже было к весне, и нас, молодёжь отправили работать на железную дорогу. Женщины поля вскапывали лопатами, а мы, молодёжь – на железную дорогу… Тогда рельсы были длиной по три метра. Шпалы гнилые, кой-какие… Я помню, что, когда мы пришли первый день работать, мы эту шпалу поднимали 12 человек! Её нельзя было поднять, она была очень тяжёлая – сырая. А потом уже приспособились, вдвоём подымали – хоть бы что! У меня был напарник – с Комягина мальчишка. Мы вдвоём с ним эти шпалы меняли. Бывало, только шпалу вытащишь, чтобы заменить, а тут поезд идёт! Опять её надо заталкивать! Господи! Столько было много волынки!

Когда фронт продвинулся дальше к Смоленску, мы вернулись в Издешково. Мать поехала в Васильевщину. Оттуда привезла зерна. Нам удалось сохранить кое-какое барахло.  Тряпки, какие у нас были, мать сложила в чемоданы и спрятала под печку. Их обменивали на продукты. По лесам бегали лошади, которых мы ловили на мясо. В поисках бродячих лошадей доходили по железной дороге от Издешкова до Реброва.

Я опять работала на железной дороге. Мне ещё было мало лет, но работать приходилось по 12 часов, а за работу нам давали паёк. Мать не могла работать по здоровью, была с детьми дома. Ещё в 40-м году в декабре ей  сделали операцию. Диагноз был поставлен неправильно, операция была неудачной. После этого она часто болела. Работать пришлось мне, а мать и дети были у меня на иждивении. Паёк давали 400 грамм масла в месяц, 400 грамм крупы и 800 грамм хлеба на каждый день.

Сначала я работала как все, а потом – путевым обходчиком. Ходить было страшно, особенно в ночную смену. От станции Издешково в сторону Алфёрова до разъезда на правой стороне были землянки. Вот, бывало, идёшь ночью, а в землянках что-нибудь обрушится – так страшно было! Поэтому я к дежурному на переезде забиралась от страха.

У меня в памяти остались такие картины: весной снег растаял, от переезда на правой стороне железной дороги валялись убитые… Наверное, пленные с вагонов выпрыгивали… на насыпи - то там валяется, то там… В памяти моей остался один мужчина… Он лежал – голова свободна, а под низом снег не растаял… И такое впечатление было, как будто он пьёт воду… Много так валялось трупов по насыпи… Почему они были по одному вдоль дороги – я не знаю…

Закладка фундамента новой жизни на руинах и гнилой картошке

Было большое желание продолжать учиться. В 44-м году я поступила в Гжатский зооветтехникум. До войны отец жил в Ленинграде, и там же  жили его сёстры. В блокаду выжила только одна его сестра – тётя Аня. Она хотела, чтобы я переехала к ней в Ленинград. Но я-то была в оккупации! Поэтому пропуск в Ленинград мне не давали.

В Гагарине тоже всё было разрушено в то время.  Здание техникума было: низ кирпичный, верх деревянный. Оно требовало ремонта. Днём мы работали в городе, собирали в развалинах кирпичи. А вечером занимались во вторую смену. А потом надо было идти в своё общежитие за город. Оно находилось на расстоянии трёх километров в Столбово.  Возвращались уже ночью после занятий. В общежитии жили ребята-ветеринары и наших две группы зоотехников.

Как мы выдерживали, я не знаю... Получали 500 грамм хлеба. В столовой у нас готовили рагу. Что такое рагу? Это свекла и морковка… Щи, если сготовят, то из всякой тухлятины, которую где-то не приняли… Получишь 500 грамм хлеба и смотришь: оставить его или сразу съесть? Думаешь: «Лучше я его сразу съем, чтобы и не было…». Ходили на базар, покупали ячмень или пшеницу стаканами – супчик сваришь… Я была отличницей, у меня была повышенная стипендия. Мне так помнится, что рублей 25 я получала…

Когда мы уходили на занятия, то в общежитии оставался один человек-дежурный, который готовил еду. Рядом с общежитием в Столбове кто-то нашёл на поле прошлогоднюю картошку... Пошли мы, набрали мороженой гнилой картошки… Стали мы печь из неё лепёшки... И вот, один раз на плите готовились лепёшки из гнилой картошки, издавая запах… И заходят ребята! А молодёжь есть молодёжь… весело, с балалайкой! Один парнишка, Колька Рябинин, подошёл к плите и спрашивает: «Девчата, что у вас тут горит?». Ну, что делать, надо угощать… Угостили, а на другой день и ребята – ведро в руки и пошли эту картошку гнилую собирать. Вот такое было питание!

Когда я поехала в Смоленск на практику, мне выписали литр молока в день, дали 16 килограмм зерна и ещё что-то… Я питалась вместе с хозяйкой. Через три месяца практики я поправилась!

Войну пережили…

Мама в это время, пока я училась, жила в Издешкове, рядом со станцией. Сразу после освобождения мы жили в землянке – казённая квартира тоже сгорела. Позже она на прежнем месте построила домик.  Младший братишка от голодовки умер. Ничего ж не было… Через одну землянку – недалеко от нас, жила председатель поселкового совета. Там-то повольней ей было … Когда она варила щи, то плохие капустные листья выбрасывала. Мать, бывало, пойдёт, соберёт их, да и себе сварит… вот так жили после освобождения… Да, так было…

У детей детства не было после войны. По станции проходили военные поезда. Мой младший братик Коля с другими ребятишками шёл к проходящему поезду с котелком. Там они пели песни. Солдаты наливали им чего-нибудь в котелки…

Издешково отстраивали пленные немцы. Много что они строили, и известковый завод тоже они восстанавливали. Однажды ребятишки играли около железнодорожного переезда. И мой братик с ними. А там сливали гудрон. Рядом работали пленные немцы. Зачем-то мой братик побежал по гудрону – за мячом или ещё за чем-то – и в гудроне утонул! У него только одна голова торчала из гудрона! Немцы его вытащили. Они наслали досок и вытащили его. Я как раз в это время приезжала на выходной из техникума. Всю ночь я его керосином и всем подряд оттирала!!! Всё нормально в тот раз обошлось… немцы помогли, вытащили его. Потом брат закончил четыре класса и пошёл в ФЗУ. В армии служил во флоте.

Лукьянова (Буренкова) Марфа Ивановна и её близкие

В 45-м году мать устроилась работать сторожем в ресторане. Она приносила оттуда кости, очистки… Кости рубила, очистки – часть сушила на муку, часть варила. Когда я приезжала на выходной с техникума, то ей дать мне было нечего. Со мной девочки учились из Сычёвского района, из деревни. У них хозяйство дома  держали. Они много чего могли привезти. А я что, если к матери приеду? Только, если буханку хлеба – паёк её последний заберу… взять было нечего. Но всё равно учились нормально.

Становление специалистом

Мне учиться нравилось. Я семнадцать лет проучилась. В 47-м году я закончила Гжатский зооветтехникум с отличием. Год проработала в Сычёвском районе, потом вышла замуж и переехала в Гагарин. Муж закончил этот же техникум на год позже. Он – ветеран войны, имел три ранения. Родилось четверо сыновей. Я поступила во Всесоюзный сельскохозяйственный институт заочного образования (ВСХИЗО) [8] в Балашихе и закончила его  за четыре года вместо шести.

После института в 1964-м году я должна была работать в Верее Московской  области. Ребята были ещё маленькие. Мы поехали туда с мужем, а квартиры нам не было. Надо было жить на частной квартире. В декабре месяце муж заболел, у него был сердечный приступ. Сказались полученные на войне ранения. Я решила поехать к матери в Издешково.

Мать так и жила в Издешкове. Она не верила в бога, никогда не ходила в церковь (моя свекровь называла её «богохулкой»), но не пропускала ни одного нового кино в клубе и сохранила тёплые отношения с артистичной еврейской семьёй Мессерер. Когда уходила на пенсию, они давали ей справку, что она работала у них домработницей. Мать ездила в гости к матери Плисецкой и к самой Плисецкой. В 50-х годах Плисецкая даже предлагала матери переехать к ней на дачу. Но у меня уже была четвёрка детей… Она не могла поехать. Мать привозила игрушки, костюмчики для моих детей, когда бывала в гостях у Мессерер.

Сложилось так, что в тот раз по пути в Издешково мне встретился директор совхоза «Россия» в Семлёво Жигунов, который учился на год позже меня в техникуме. Он предложил мне место зоотехника-селекционера. В Семлёве и школа была рядом, ребятам учиться ещё надо было. Я решила перевезти семью в Семлёво.

Совхоз «Россия» в Семлёво

В 1964-м году мы переехали в Семлёво. Семнадцать лет я проработала в совхозе «Россия» зоотехником-селекционером. Муж - ветврач, а я - зоотехник. Когда вышла замуж, фамилию не меняла. С разными фамилиями работать в одном месте удобно. Когда одного ругают, то другой молчит – не так стыдно…

Совхоз был нормальный – не богатый, но и не бедный. Было около двух тысяч голов крупного рогатого скота.  Только одного дойного стада 860 голов. Была свиноферма. Но свиней пришлось ликвидировать – их уничтожила болезнь ринит. Скота было очень много. Лошадей было 78! Одной только пашни зазевали 1200 га, 200 га картошки, 120 га льна. А рабочих – 120 человек... Рабочих рук не хватало. Доярок было 40 человек, да ещё телятницы. Фактически в полеводстве никого не было. Как только весна начинается, так первая работа – открывать бурты картошки. Открывали, перебирали. С этим закончили, потом начинали силос закладывать. Людей не хватало, поэтому в конторе никого не оставалось. Мы сами косили, сами закладывали. Только силос заложим – начинается сенокос. Мы сушили, стоговали. А дальше картошка поспела. Опять убирать некому. Опять становились - кто на комбайны, кто на сортировальные пункты. И школьников привлекали. Все работали.

Я была на хорошем счету, у меня было много грамот. Хотели даже к награждению меня представить, а потом забраковали – сократилось искусственное осеменение! Тогда было популярно искусственное осеменение. Но это приводило к увеличению случаев вагинитов. Я помаленьку-помаленьку начала заменять быками… В результате искусственное осеменение сократилось – награду не дали.

Рукоделие Марии Фёдоровны Лукьяновой

Работали много. Не так, как последнее время существования совхоза... У нас понятия «обед» не было. Никогда мы не спрашивали, чтобы отгулы взять или что-то такое… Я имела звание победитель соцсоревнования. Мы работали - как пришёл в 8 часов и до темна! Частенько без хлеба оставались, потому что полными днями работали. Магазин закрывался раньше, чем мы заканчивали работу. Так и работала, пока не пошла на пенсию 1 декабря 1980 года. Теперь я ветеран войны и ветеран труда.

В 90-х совхоз ликвидировали, организовали товарищество и начали делить собственность. В конечном итоге пошёл развал. Теперь никакого хозяйства нет, никого из рабочих не осталось. Весь скот растранжирили… землю подешёвке продали… Всё ликвидировали. Столько скота было! Жалко, жалко…

Время прошло, и не видно, как...

Мы работали совсем не так, как сейчас работают. Мы считали: надо – значит надо! Мы же войну пережили!

(записано 14 июля 2016 года)