Воспоминания
Шмелёвой Марии Павловны
(1932 - 07.07.2019)

---

Деревня Реброво

Марию Павловну Шмелёву все жители Алфёрова знают как «тётю Машу» - бессменного продавца алфёровского магазина на протяжении 36 лет. Родилась она в деревне Реброво в 1932 г.

Реброво

Жили мы в Реброво. Деревня Реброво до войны была большая, дворов 45 было.

После революции вокруг Реброво были хутора. Помню такие названия: Иванов хутор, Шмелёв, Колосов, Муравьёва горка. До войны в Реброво был колхоз имени Кирова. Мало кто работал так, чтобы и муж, и жена были в колхозе. Как правило, один на производстве, а другой – в колхозе. Мать до войны работала в колхозе, а отец работал в Вязьме слесарем на масляном заводе. Детей было четверо: брат 1923 года рождения, сестра 1928 года рождения, я родилась в 1932 году, и самая младшая родилась в 1939.

Хозяйство все держали своё: коровы, овцы, поросята. Денег в колхозе не платили. Получали только одни трудодни. А трудодень на себя не наденешь! А налоги какие-ж были! Мать самовар прятала, чтобы налог за него не платить! И холсты она прятала. Их отбирали. Из личного хозяйства надо было сдать в год 300 литров молока, 60 яиц, и мяса ещё сколько-то. Жизнь была очень-очень трудная. Я даже и не знаю, как жили. Жил хорошо тот, кто работал на производстве. Разве это жизнь была? Мать моя вот так работала и 90 лет прожила! В таких условиях! Может, потому что умственно не работали?

Маму мою звали Максимова Федора Прокофьевна. Отца звали Максимов Павел Максимович. А мы все, дети, писались Павловы. Почему-то до войны в школе нас записывали по отцу: если отец Павел, то дочь и сын записывались по фамилии Павловы. У нас многие так записались.

Дом у нас был деревянный, соломой покрыт, заговалинок окопан. Обстановка скудная: койка деревянная, на койке дерюга. Ещё был сундук. Печечка была - времянка. Стол да лавка. Рожь жали, лён сеяли, пряли, ткали. Простыней не было, дерюжки только. Стирать нечего было. Матрасы были соломенные, холщёвые. Подушки - овсяной соломой набитые. Сколько было клопов и тараканов! Как только доставалось до войны женщинам, нашим матерям!!! К четырём часам утра уже вставали и печку топили, чтобы всё успеть. Потом шли косить. И нас учили всё делать: рожь жать, косить, лён брать. Только пахать я до войны не научилась, а так всё умела делать.

Война, до оккупации

Как узнали, что война началась? Я и не помню… Да, забирать мужчин стали на фронт... Радио в деревне не было. Были у нас в деревне такие Колосовы. Они считались у нас богатыми (хотя, какие они там были богатые?). Помню, патефон из Вязьмы привезли к ним. Так, мы всю ночь были готовы не спать, слушать, только бы нам патефон крутили. Я до войны бывала в Москве. Там впервые увидела громкоговорители на улицах – чёрные такие динамики. Я всё бегала, головой вертела и спрашивала: «Кто это говорит?». Люди мы были тёмные. Какое там радио…

Отец Максимов Павел Максимович

Приехал наш отец, он работал в Вязьме. Приехал и говорит: «Я, наверное, приехал в последний раз. У нас собрание было, объявили, что война. Больше я вас не увижу».

Мать ему говорит: «Да брось ты, как это, больше ты нас не увидишь?». А он настаивает. Поехал повидать свою сестру, попрощаться. Она в больнице тогда лежала. Попрощался, уехал. Так мы его больше и не видели. Он пропал без вести. Куда он попал? Мы не знаем. Матери извещение потом прислали [1].

Немецкая разведка

Помню ещё, что были мы все дома. Наверное, это был август месяц 1941 года. Дома тогда были только мал да стар, а остальные работали в колхозе. Пришла к нам немецкая разведка. Лошадь была такая хорошая под разведчиком, седло было новое. Одет он был в нашу форму, портупея у него была красивая. Мы, детишки маленькие, бегали за ним, интересно нам было. Кругом он посмотрел, ни у кого ничего не спросил и уехал. Потом приходила и русская разведка к нам. У нас была вечеринка в это время, а разведчики выглядывали, рассматривали всё.

Как война началась, то стали слухи доходить, что немцы всё отбирают у населения. Тогда стали все поросяток резать, чтобы немцу не досталось. Ликвидировали весь скот. У нас были два поросёнка. Зарезали. Сало соседям раздали, у которых поросят не было. Всё равно ж отберут. Колхозный скот угнали куда-то.

В деревню приехали московские студенты – они рыли противотанковые рвы. В нашем доме их много проживало, человек 14. В это время летали немецкие самолёты и сбрасывали листовки: «Советские дамочки, вы не ройте ямочки. Придут наши таночки, зароют ваши ямочки».

Немцы

Пошли мы в сентябре 1941 года в школу, я пошла в третий класс. Начальная школа, четыре класса, была в Щелканово. Поучились мы сентябрь и отпускают нас на каникулы на две недели. Объявили, что школа будет занята отступающими войсками. До Алферова была грунтовая дорога, по которой шли военные части. Рады мы были без памяти, учиться не надо.

А уже 14 октября пришли к нам немцы. Был тогда снежок и земля была подморожена. Некоторые наши деревенские пытались уйти, доехали до Сакулино, а там тоже немцы на мотоциклах.

Немцы во все дома заскакивали. К нам немец заскочил, а на столе лепёшки были овсяные. Немец схватил лепёшку, откусил и тут же выплюнул. Не понравилась она ему, значит. Все боятся, страшно. Поначалу в одном доме все собирались. Потом привыкли. Ну, немцы и немцы. Стали приезжать их кухни. Ходили мы к ним на кухню за кофе. Если кофе был сладкий, то давали по чуть. А, если не сладкий, то бери сколько хочешь. Кухня немецкая была неподалёку. Бывало, останется у немцев еда – ведро фасолевого супа, нам отдавали. В нашей семье было одиннадцать человек, родственники у нас жили. Мы сразу суп уминали. Никаких зверств по отношению к нам с их стороны не было. Картошку у нас немцы забрали, но больше особо ничего не забирали.

Вообще у нас не дюже много немцев в деревне стояло. Они всё время менялись. Одни уходили, приходили новые. Немцы боялись тифа. Поэтому перед деревней вывешивали табличку с надписью «тиф». Тогда немцы не приходили.

Армия Белова. Смерть сестры

Нас, детей, заселили на печку. Немцы в доме стояли. Натопят печку – дышать нечем. Была у нас девочка 1939 года рождения, моя сестра. Звали её Люба. Эта девочка заболела. Кричала она сильно, немцам спать мешала. Наверное, у неё была ангина, на горлышко она жаловалась, маме показывала, где болит. Одни немцы требовали, чтобы её вывели из избы, чтобы не слышать её криков. Другие защищали, говорили, что маленькая, что нельзя её выгонять на мороз. Умерла у нас эта девочка. А как раз в это время пришла армия Белова. Немцы бронепоезд пригнали. Наше кладбище было в Бекасово, в трёх километрах от Реброво. Там до войны была церковь. Из-за армии Белова немцы нам не давали пропуска в Бекасово, чтобы девочку похоронить. В это же время ещё двое померли: бабка старая и мальчик один. Снегу было много. Эти гробы схоронили у нас в огороде, в снегу. Как стало оттаивать, гробики куда девать? Мы тогда эту девочку в гробике перенесли в сенцы к соседке (у нас дома немцы стояли). И только, когда растаял снег, нам дали пропуск, и поехали мы тогда её хоронить в Бекасово.

Армия Белова занимала Бекасово. Не соединились тогда наши совсем чуть-чуть! Потом рассказывали, что приказа не было на соединение. Так много наших там побило! Но так всё и закончилось. Из нашей деревни в это время все немцы, что у нас стояли, туда направились.

В нашей деревне никаких зверских расправ немцы не учиняли, а вот в Бекасово было. Перед приходом армии Белова повесили женщину и мужчину. Говорили, что они были партизаны. Моему мужу Вите (тогда ещё будущему) попало от немцев. Витя тогда жил в Бекасово [2]. Били они его. У немцев были машины. С этих машин иногда крали запчасти. Вот немцы обнаружили, что их машина сломана. А рядом Витя мой, пацан тогда, с друзьями на саночках катался. Немец у одной девчонки и спрашивает: «Кого ты видела рядом с машиной?». Она и указала на ребят, что на саночках катались. Ну, и приказали их высечь. Положили их в хате, и плётками секли. Их секли, а рядом мать стояла, брат Витин 1925 года рождения, ещё один брат 1923 года рождения. А что сделаешь? Витя избит был весь, чёрный весь был, места живого не осталось. Потом отправили их готовить дрова для немцев на кухню и сказали им: «Если не признаетесь, то повесим». Как раз в это время пришла армия Белова, и немцам стало не до пацанов. Так армия Белова их спасла.

Жизнь при немцах

Жизнь, конечно, была очень плохая. Что ели? Брат у меня был 1923 года рождения. Он при немцах работал на железной дороге. Им хлеб давали. Но хлеб был с опилками. Отрежут нам по-чуточки, по-крошечки, вот это и ели. Что было у нас про запас – за зиму 1941-42 года поели. Потом нечего было есть. Весна, посадили бураки, свёклу. Как наварит мать чугун - не свеклы, а листьев её, ботвы – съедали. А чуть побегаешь, опять есть хочется. Щавель ходили собирали корзинами. Но живы остались. Вот такие дела. Так жили.

Брата гоняли на работу пути расчищать на железной дороге. На трассу ездили, там чистили. Пока шевелишься, работаешь – ничего. Как только стал – палкой. Много людей угнали в Германию. У нас при немцах было много лошадей. Вольно было с лошадьми, они у всех были. У кого была лошадь, того и стали угонять немцы вместе с лошадью. Должен был своим ходом ехать на лошади, куда прикажут. И наша мать должна была ехать, потому что лошадь у нас была. Мы с сестрой полную ночь проплакали, что мать уезжает. Мать нас утешала: «Не плачьте, я поеду как-нибудь сзади, улучу момент, ковырнусь в снег и приду к вам». Рядом жил крестник нашей матери. Своей матери у него не было. Он тогда сказал нашей матери: «Крёстная, не плачь, я поеду за тебя». Мать собрала ему что-то в дорогу, и он поехал за неё. Но он потом вернулся. Староста наш тоже рядом с нами жил. За то, что он хотел мать угнать в Германию, я всегда ему говорила: «Если ты будешь жив, я тебя всё равно убью, я тебя не прощу». Когда наши пришли, старосту взяли на войну. Он погиб.

Старосты у нас менялись, были они разные. Хорошие тоже были. Немцы заставляли идти людей в полицаи насильно. Была у нас учительница немецкого языка. Немцы узнали, что она немецкий язык знает, и она вынуждена была ходить в Еськово, работать переводчиком. Плохого она ничего не делала. Заставляли немцы на себя работать... некуда было деваться.

Наши пришли

Когда наши войска начали наступать в марте 1943 года, стали рвать железную дорогу. Те, кто работал при немцах на железной дороге, включая моего брата, ушли в лес. Молодёжь вся в лес ушла. Из леса они видели, как горела наша деревня. Много девчат угнали немцы. Кто-то из них потом вернулся. Сейчас они числятся узниками. Были такие девки из нашей деревни Шура и Нюшка, которых угнали немцы. Шура потом вернулась домой. Они работали у немцев на кухне и чистили картошку. Упал снаряд. Шура осталась жива, а Нюшку убило. Перед смертью Нюшка прислала матери письмо: «Выйди, маменька, послушай рано утром на заре: не твоя ль дочушка плачет в чужедальней стороне?». Так она и не вернулась из чужедальней стороны. Как сердце чувствовало, что погибнет.

Не судьба умереть

Почему-то немцы наш дом не сожгли. Рядом дома горели, а наш не зажгли. Стали мы всё вытаскивать из хаты. Потом сели на сундук. В окоп не пошли. Мама говорит: «Что будет, то и будет». Вот сели мы и сидим. Ноги были мокрые, было 13 марта, лужи уже были. Сижу я на этом сундуке. А уже наши от железной дороги стреляют. И вот, понимаешь ты, что значит – не судьба умереть! Вот пули прямо около меня просвистели! И хоть бы что! Потом - брык с сундука на землю. Нам кричат: «Ей, кто вы тут?». Отвечаем, что мы – русские. Вот так наши заняли деревню. Что у нас было наварено, тем солдат и накормили. Ели они из половника, передавая его друг другу.

Брат

Когда нас освободили, всех ребят молодых 1923-25 годов рождения собрали на призывном пункте в Бессоново (брата призвали 19 марта 1943 года), потом отправили в Лопатино. Там их чуточки подучили две недели и отправили на фронт. Очень мало-мало, кто из молодых вернулся. Всех положили. Под Днепром много их погибло. А мой брат до Литовской ССР дошёл, там погиб – 18 июля 1944 года. Не вернулся с войны, как и отец. Звали его Павлов Егор Павлович. Погиб он в Литовской ССР деревня Варейки Яновского района. До сих пор это помню. Были от него письма. В армию его взяли сначала пулемётчиком. Потом его контузило. Он стал санитаром. И вот, будучи санитаром, он погиб в Литовской ССР. Воевал он в 251 стрелковой Витебской дивизии. Извещения о смерти и брата, и отца у нас целы, мы их до сих пор храним.

Когда получили извещение, что отец погиб, мать плакала, тут и говорить нечего – все плакали. А когда пришло извещение, что сын погиб, она от сельсовета до дома – метров 800 там было – ползком ползла. На крыльцо мы её тащили, идти она не могла. Когда отец погиб, её эта новость не так поразила. Время такое было – умирали люди, гибли, извещения получали – как будто, так и надо. Очень надеялась она, наверно, ждала, что сын вернётся. Всё же он до Литовской ССР дошёл.

За время войны люди стали равнодушны к смерти: идут по лесу, видят – лежит убитый, никого это не трогало, дело обычное. Ну, кости и кости. Пришли извещения о смерти кого-то из соседей – что делать, война…

После войны все подросли, все стали сами работать. Поэтому мы дюже не вникали, полагается ли нам какая-нибудь денежная помощь. Потом нам объяснили, что, раз отец погиб, то нам полагается паёк. А мы извещение куда-то задевали, потому что не понимали, зачем оно. Тогда я поехала в Сафоново в райвоенкомат. Там в картотеке извещение нашли. Мать получала благодаря этому извещению паёк.

Налаживание жизни

Немца прогнали, стали жизнь налаживать. После оккупации лошадей не было. Копали лопатами, сеяли. Быков запрягали, на быках пахали и сеяли. Зерно возили на себе из Алфёрово. Поезда ходили тихо, поэтому иногда доезжали от Алферово до Реброво на поезде. Скидывали мешки с поезда, а потом прыгали сами. Одна бабка из нашей деревни спрыгнула с поезда неудачно и ударилась. Месяц полежала и умерла. Во так вот.

После войны как-то быстро всё поднялось, отстроилось, даже и не помнится, как это было. Очень страшный голод был в 1945-46 годах. Это невозможно, какой сильный голод был! Голодали, пухли, ели лебеду, ели мох. А про щавель и говорить нечего. Пухли до водянки. Вот и стали матери в 1945 году детишек сдавать в детские дома.

Из нашей деревни сдали многих. Потом, кто вернулся домой, а кого взяли на воспитание, так и не вернулись. Но наша мать нас не отдала. Ей помогали наши дяди. Они нам очень помогли. Один жил в Высоцком, другой – в Берёзках. Не знаю, почему у них так много хлеба было закопано в ямках? Бывало, намелют они на своих мельницах – сами делали мельницы, муку. И говорит дядя своей жене: «Пеки хлеба побольше». Испекут бо-о-о-льшую коврижку, скажут: «Ну, когда вы ещё хлеба поедите…, ешьте». Вот этим и выручали. После 1946 года картошку стали сажать, друг у друга посевной материал одалживали. Картошку съедали - как яичко!

Наше детство было очень плохое – голодное и трудное. Мы, дети, работали вместе со взрослыми, помогали матерям. И лён брали, и косили, и всё делали. Когда было учиться?

Пошла я снова в школу, опять в третий класс (всего в третьем классе я начинала учиться три раза). В Реброво сделали начальную школу в одной из оставшихся хат. В нашей деревне осталось 13 домов, не сожгли их. Четыре класса в одной хатке разместились. Были и учителя. Дрова возили на себе. С каждого ученика надо было воз дров. Мы, три девчонки, собирались и шли в лес. Напилим и сами привезём.

В пятый класс начинали ходить в Алфёрово. В Алфёрово ходили учиться из деревень Реброво, Щелканово, Еськово, Яковлево, Гридино. Я в пятый класс пошла в 1946 году. Учились мы во вторую смену. Пригородный поезд ходил, мы на нём доезжали от Реброво до Алфёрово. Приезжали к 9 часам, потом до 12 баловались, делать было нечего. Домой возвращались в шестом часу вечера. Обратно шли пешком. Учителей своих помню: Подобедова Варвара Павловна, Матвеева Лидия Семёновна, Кутахина Мария Григорьевна, Шейдина Надежда Григорьевна. Директор был Андреев. Он всё про нас говорил: «Двенадцать человек – и всё истуканы».

В 1946 году нам стало полегче, потому что сестру мою Шуру взяли работать в магазин в Реброво. Но в школу она ходила. Сестра должна была нарисовать компас. Нарисовала она его косо, да криво. Варвара Павловна Подобедова – строгая такая была, как стала трепать её тетрадку: «Что ты тут нарисовала?». Сестра обиделась и сказала: «Больше в школу я не пойду!». Ну, и я тоже решила больше в школу не ходить, раз так. Так мы дома и остались, год просидели, матери помогали скот убирать. Но через год сестра всё же сказала, что мне надо идти учиться. Закончила я семь классов. Учиться я не хотела, хотя дали мне направление в сельскохозяйственный техникум. Достали мне деревянный чемоданчик, стала я его собирать и заплакала. Тогда мама мне сказала: «Сядь-ка ты, сядь. Чтобы в колхозе работать, как я, нечего учиться. Оставайся дома». Подружка поехала учиться, а я не поехала.

Соседка одна, уехав в Москву, уступила мне своё место. Пошла я сначала работать в Таратоновскую избу-читальню. Потом в Реброво в клубе работала. Когда сестра в магазине работала, я ей немножко помогала, привыкала к этому делу. Один раз она уезжала в отпуск, я её замещала. Получилось у меня дюже хорошо.

Перезахоронение погибших

В то время, когда я работала в Реброво в клубе, где-то в 1952 году, стали перезахоранивать наших погибших солдат. Была создана комиссия по перезахоронению. Тарасенков работал в райисполкоме, Настя Булычева была бригадиром тракторной бригады, Шура Романов, Жора Фёдоров– они ездили на машине, собирали останки солдат в гробы. Два гроба было на машине. Находили при погибших деньги – красные советские десятки, шубы их были целы. Жетончики (медальончики такие) при останках находили, и по ним узнавали имена погибших. Местные жители показывали, где были могилки. В клубе установили гробы, покрыли их красным сукном, поставили круглосуточный почётный караул. Комсомольцы стояли в карауле. Сначала захоронили их в Реброво около школы. А потом из Реброво захоронение перенесли в Алфёрово в братскую могилу.

Алфёрово после войны

В 1950 году я вышла замуж и переехала жить в Алфёрово, а на работу ходила в Реброво.

Потом в Алфёрово открыли пекарню, и я устроилась на работу в пекарню заведующей.

Муку принимала – вагонами её привозили, хлеб отпускала. Когда пекарню открыли, очень много хлеба разбирали. Потом наелись, хлеб меньше стали покупать, и должность мою сократили. В Алфёрово была база – товар привозили из Издешково на лошадях. Меня перевели работать на эту базу. Потом ещё стала работать в дежурном магазине. Кроме дежурного магазина, были ещё столовая, закусочная, ещё один магазин.

В 1958 году построили новый магазин, что и сейчас стоит рядом с телевышкой. Потом магазины стали объединять, вроде не нужны они были. Оставили только хозяйственный и новый магазин. Я стала работать в новом магазине. Вот с 1958 года по 1994 год я работала продавцом в этом магазине. Нигде на продавца я не училась. Но я была на своём месте. С работой мне так повезло, как больше ни в чём в жизни так не везло. Вот и вся моя трудовая биография.

И немного про любовь…

Про личную жизнь не забывали. Вечеринки у нас и при немцах были. После войны мы ходили на вечеринки в Бекасово. Я на вечеринки начала ходить в 1948 году. Все ребята в Бекасово были гармонисты. А у нас в Реброво только один гармонист был. Он был выбражулистый дюже. Начнёт, бывало, страдания играть, да тут же бросает и начинает краковяк... Только девки на краковяк - так он тут же цыганку начинает!

А в Бекасово были нормальные гармонисты. Поэтому я туда ходила из-за гармошки и из-за гармониста. Гармонист мой был бедненький. Но я так считаю, что любовь бывает только один раз... Не правду говорят, что любить можно несколько раз.

Как только престольный праздник, так обязательно вечеринка. Танцевали в валенках, а то и в галошах! Бывало, галоши протопчешь до дыр... Жили весело, не воровали. На вечеринки по лесу по три километра ходили, никого не боялись. Только зверя боялись. И то не очень, потому что ходили капеллой. После вечеринки бекасовские парни нас провожали. Вот так и слаживались. В общем, если ещё и про мою личную жизнь рассказать, то книгу писать можно, плакать будешь...

Вот и вся моя жизнь. Жизнь трудная, но выжили, всё пережили...

---

(записано 8 июня 2010 года)