Воспоминания
Ивановой (Шмелёвой)
Веры Леоновны
ветерана войны и ветерана труда
(1922 г.р.)

О деревне Бекасово

В Реброво достаточно было спросить: «Где живёт баба Вера?», и любой тут же указывал её дом...

Баба Вера рассказала:

Жизнь на участках

«Семья наша была большая, девять человек детей было: Люба, я, Настя, Маруся, Витя, Серёжа, Васька, Лёня, Коля. Маму нашу звали Екатерина Михайловна Шмелёва.

До войны мы жили по участкам, единолично. Жили зажиточно. Семья большая была, но все в валенках ходили, потому что корова была, лошадь была, сами кирпичи делали. Земля у нас была своя. Сами пахали, сами сеяли. Картошку сажали, рожь, овёс сеяли. На мельницу ездили, хлеб сами пекли. Всё тогда было своё. Надо было питаться большой семье, поэтому мы сами делали кирпичи на продажу. Наш папа сделал такие специальные ящички – формы. Мы копали глину, разводили её, а затем набивали её в ящички. Под специальным навесом на досках кирпичи сохли. Их не обжигали. Очередь была за нашими кирпичами.

Церковь в Афонасове

Церковь находилась в одном километре от Бекасово, в Афонасове, на горке. Её было видно со всех сторон. Речушка там протекала. Получилось так, что государственная школа сгорела, а новую не построили. Тогда церковь взяла детей, так что в школу мы ходили в церковь. Колокола на церкви были огромные. Техники тогда не было. Мама рассказывала, чтобы поднять колокол на церковь, собирали людей со всех деревень, и верёвкой поднимали колокол. А высота-то какая! Вот, как было.

Церковь внутри была очень богатая, со всей округи ездили в нашу церковь. И на праздники съезжались все к церкви. Зимой - на лошадях, на санях. Деревни вокруг раньше большие были. И батюшка, и дьякон имели свои дома рядом с церковью. Магазин рядом был. Ярмарки возле церкви устраивали, как в городе. Церковь нашу разрушили коммунисты, не немцы. Всё угробили.

Возле церкви жила большая семья Королёвых (их называли Короли). Жили бедно. В колхоз они вступать не захотели. Их погрузили на повозки и куда-то большевики угнали. Куда? Никто не знает… Имущество их всё распродали. Какое имущество у них было? Самовар, да тряпки.

Жизнь была страшная, страшная… я повидала всего.

Колхоз «Первого Мая» в Бекасово

С участков нас стали сгонять в колхоз. Приказали нам, чтобы с участка мы переходили в деревню Бекасово, перестраивались. Кто не хотел перестраиваться, крыши снимали, окна вынимали. Перегнали нас в Бекасово. Организовался колхоз «Первого Мая». В Бекасово было больше 30 домов, две улицы было. Имущество всё забрали в колхоз. Нам только корову оставили. Вот в колхозе мы поработали, Боже мой! Работали, что лошади! Хлеб возили в Издешково (через Бессоново), по три машины за день вывозили. А себе нельзя было брать ни зёрнышка!

В колхозе денег не платили, работали за палочки, за трудодни. Но налоги надо было платить деньгами. Даже на яблони надо было налоги платить. Чтобы народ не вырубал яблони, не желая платить налог, их описывали. А где деньги брать, если колхоз только зерном зарплату выдавал? Налог не заплатишь, пеня нарастёт. Так что продавай, что хочешь, но налог плати. Вот так и жили при большевиках. Колхозникам паспорта не выдавали, они не могли из деревни в город уехать.

Папа, Леон Терентьевич Шмелёв, был плотник. Только и питались этими деньгами. Колодцы копал, строил. Потом он стал председателем колхоза. Совсем немного побыл он председателем колхоза, и его посадили в тюрьму. Техники тогда не было, косили всё вручную. Овёс складывали в копны. Привозили овёс на лошадях. Тот, кто привозил, стоговать не хотел. Привёз, свалил и уехал. Пошли дожди. Плохо застогованный овёс пророс. В то время председателем сельского совета был Миша Сергеев. Раньше председатель сельского совета был «фигура», большой человек. Миша Сергеев плохо относился к папе. Этот председатель посылал своего сына в колхозный коровник за молоком, чтобы доярки ему молока налили. Самим дояркам молоко брать запрещалось. Однажды папа застал сына председателя сельского совета в коровнике. Он выгнал его, а бидон его забросил подальше. Председатель затаил за это обиду. Тут и представился случай расквитаться. Он привлёк папу к суду. Не проследил, мол, чтобы овёс застоговали хорошо, поэтому овёс пророс. Не большевик, в партию не вступает. Вредитель, одним словом. На суде папу спросили: «Виноват ты, или нет?». Папа ответил: «С одной стороны - виноват, потому что не заставлял работников стоговать хорошо». Суд тогда решил, ну, раз сам сказал, что виноват, так на тебе два года. Отправили его отбывать наказание в Куйбышев. Работал он в Куйбышеве на авиационном заводе, проработал там почти всю войну. Благодаря этому папа на фронт не попал.

Детей кормить было нечем, потому что колхоз денег не платил. Тётка взяла меня в Москву и устроила работать на заводе имени Лихачёва на медпункт. Я поработала чуть, и из дома пришло письмо, что братик Серёжа выполз зимой из избы и отморозил руки. Вот так я вернулась в деревню и осталась здесь уже навсегда.

Начало войны, под Оршей

Когда война началась, я работала на железной дороге. До войны я ушла из колхоза на железную дорогу в Семлёво на снегоборьбу. Со снегоборьбы меня устроили работать на путь.

Началась война. Мы в это время работали на железной дороге в Касне. Из Касни нас отправили в Оршу, в Белоруссию восстанавливать железную дорогу. Там путь разбомбили. Погрузили в товарняк инструменты и повезли нас в Оршу. Ещё не доехали до Орши, как начали бомбить наш состав немецкие самолёты! Мы в кюветы, кто куда. Доехали до станции Болашевская, недоезжая Орши. Там поселили нас в палатки. А ужи там ходили, только что на койку не взлазивали! Потом нас с Болашевcкой переселили в Оршу. В Орше мы и двух недель не пробыли, как начали опять бомбить. Работать на пути было невозможно. Всё наше начальство было вяземское. Собрали нас наши начальники и говорят: «Спасибо вам за всё. Добирайтесь теперь домой, как можете. Работать больше не будем». Вот и пошли мы пешком из Орши – четыре женщины и один мужчина (кто из Гредякино, кто из Старой Деревни, я – из Бекасово). Всю дорогу шли пешком, в основном ночами. Только в двух местах Днепр переехали на лодке и на машине. За неделю пришли мы домой. У меня на подошвах кожа лоскутьями висела. Пришли мы в Бекасово, а там уже студентов было в каждом дворе набито. Это были московские ополченцы, они противотанковые рвы копали. А немцы потом эти рвы и не видали, ничем они им не помешали.

Бекасово во время оккупации

Как немцы пришли, помню, как же не помнить… Мы окопы приспели уже, приготовили. Изба у нас была большая. Пришли к нам партизаны, целая изба народу была [1*].

Кто на полу полёг, отдыхает, кто сидит. Мама сидела в спальне, качала самую младшую девочку, 1940 года рождения. Она попросила меня спросить у партизан: «Далёко ли немцы?». Один говорит: «Не беспокойтесь, вы немцев и не увидите», а другой говорит: «Через пять минут придут к вам немцы». Боже, мой, родимый! Дай-ка, думаю, выйду на крыльцо, послушаю. Слышу от Афонасово, от церкви бормочут немцы. Я прихожу обратно в избу и говорю: «Ребяты, немцы идут! Уже около деревни!». Они тогда пособрали свои шмутки и за деревню в кусты, лес там был. Пришли немцы и, о, Господи, как начали в избах шуровать! И за этими партизанами побегли в лес. Окружили они их там и через короткое время привели обратно, поймали их всех.

Как начали немцы скот бить! У нас корову, свиноматку, два подсвинка пуда по три, гусей – всё уничтожили! Дядя мой, мамин брат, пришёл и говорит: «Катя, немцы там свинью твою режут, сходи, хоть кишки попроси, чтобы ребят было чем кормить». Мама пошла, а там не то, что кишки попросить, там самому-бы живому уйти! Там страшно было. Свиноматку эту уже облупили, обварили, она голая была, как человек! Поросятки лежат, выкинули их. Корову нашу у другой соседки резали. Мама в другое место пошла. А там немцы ножик потеряли, которым скот резали. Корову резали на дворе, и здесь же лошади стояли. Маму немцы увидели: «Матка! Ищи нож!». Мама испугалась, что и её сейчас пристрелят, как в навозе под лошадями ножик найдёшь? Потом увидела, что у лошадей под ногами ручка ножа торчит. Немцам указала на неё. Не то, что кишки для детей попросить, себя бы было оттуда унести живой! Так ничего нам и не досталось. Сосед был похитрее, у него были овечки. Он их зарезал и схоронил в сено. Потом, когда немцы ушли, он ел мясо. Маме немцы дали ботинки мужские свиные плохие за то, что свиней забрали.

В Сакулино был немецкий штаб, там сидел бургомистр. Сакулино была большая деревня. Вокруг были деревни Изборово, Борисово, Сопово, Берёзки. Сейчас все деревни пустые, ничёго нигде нет.

Одни немцы уезжают, другие приходят, одни уезжают, другие приходят. Так всё время было. Спали мы один на другом. Иногда по три семьи в одном доме собирались, потому что, какие немцы попадутся: какие выгоняли из избы, а какие не трогали нас. Знаками только показывали, что, мол, матка, смотри, чтобы маленькая не кричала, спать не мешала. Мы забирались на печку, а они занимали комнату. А какие и выгоняли нас из дому. Да, и русские такие были. Какие добросовестные, а какие всё лукавили.

Нет свиноматки, нет коровы, ничего нет! Курей всех поуничтожили. Наверное, штуки три только осталось. Мы их под печку посадили. А староста, был такой старик Авдоким у нас, подсказал немцам, что у нас куры есть. Пришли немцы и стали заставлять брата Витю лезть под печку и тащить куриц. Мама запричитала: «Витенька, миленький, лезь, тащи курей». Отдали последних. Картошка у нас была под полом. Староста и на картошку указал, что она у нас есть. Привёл немцев за картошкой. Один раз привёл – нагребли, понесли. Другой раз – опять забрали. Тогда немцы, что в нашей избе стояли, поняли, что им картошки не достанется. Только тогда старосту из нашей избы выгнали. Пришла весна – надо сажать картошку, а картошки нет! У одной женщины оставалась картошка, так мы платили 50 рублей за ведро. Вот какая жизнь была!

Когда наши пришли, старосту Авдокима забрали и посадили в Бессоново. Ещё переводчица была, Клавдия Григорьевна, у немцев работала, её тоже в Бессоново забрали. Переводчицу потом отпустили, а Авдоким исчез куда-то. Может, там подох, и схоронили его там же. Может, я чего и не так сказала, но я теперь не боюсь... на Соловки меня теперь не возьмут...

Армия Белова

В Бекасово немцы казнили русских разведчиков - брата с сестрой, зимой 1942 года. Привели их к нашей избе, поставили против крыльца. Они были босиком. Сняли они свои фуфайки и стали на них. В нашей же деревне их и казнили.

Наши солдаты занимали Бекасово зимой 1942 года, но долго они там не были.

На парашютах десантников спустили (потом парашюты на деревьях висели). В нашей избе были наши солдаты. По деревням много было потом побитых. Погибли они зимой.

Километра два с половиной от Реброво была деревня Починок. Там наши должны были соединиться: Соколов с одной стороны, Белов с другой стороны. Осталось между ними три километра. То ли предательство, то ли вредительство – не смогли они соединиться...

Немцы пригнали бронепоезд, и из Семлёва обстреливали Бекасово. Попали в конюшню. А в конюшне стояли лошади наших солдат. Лошадей побило много.

Потом наших столько побили, что всё поле было в трупах. Ранней весной 1942 года немцы заставили жителей Бекасово стаскивать трупы в противотанковые рвы и закапывать. На лошадях, на санях их свозили, во рвах закапывали. Ни памятника, ни креста никто не поставил на их могилках. Рвы были забиты нашими солдатами полностью. Было много воды во рвах. В воде разве человека закопаешь? Кинешь туда землю, а они всё равно плавают. И числятся они все без вести пропавшими. А закопан он во рву, кто о нём что знает? После войны их не перезахоранивали, так они там и остались [2*].

Немцы – люди и нелюди

Семья у нас была большая, поэтому мы голодали. Хорошо, что под зиму осталась колхозная картошка невыкопанная. Вот мы ходили её копали, да пекли из этого крахмала лепёшки. Немцы, бывало, зайдут, да и требуют: «Матка, Люба, Вера! Лепёшки! Лепёшки - хорошо! Поедем в Германию». Вот этим крахмалом перебивались. Да и так кое-чем. Щавелем, крапивой, колосья какие-то находили. Скот немцы уничтожили весь.

Стоял как-то у нас один немецкий офицер, а у него был денщик, он говорил по-русски. Кругом печки был ход, за печкой стояла скамейка. Вот этот немец говорил: «Матка, поставь котелок, я супу принесу». Кухня немецкая была рядом, в другом доме. Вот несёт тот из кухни еду, и нам на лавку котелок втихаря с чем-нибудь пожрать. Были немцы хорошие, а были гады. И у нас также было. Были люди, а были нелюди.

Заставляли немцы нас дорогу чистить зимой от Бекасово до Починок. Всех в деревне собирали и заставляли чистить. У меня валенки были худые. Замёрзли ноги, и я оттуда ушла. Не знаю, как меня патруль не заметил. Прибегла домой (а у нас как раз немцы стояли), на печку забралась. Через несколько минут идут за мной. Хотели меня расстрелять. Но те немцы, что в доме стояли, не дали меня из дому вытащить.

Одного моего брата гоняли путь ремонтировать. А он нашёл гранату, она у него в руке разорвалась. Повезли его в Вязьму на товарняке – сестра повезла. Немцы его взяли, укол ему сделали, чтобы он не кричал. Сестру домой отправили. Брат так и не вернулся. Прикололи его, наверное, немцы…

Маленькой сестре Марусе, которая родилась в 1940 году, попала металлическая проволока в глаз. Немцы её вылечили. Один парень махнул кнутом, а на конце кнута была проволока, она попала прямо в глаз, вторнулась. Что делать? Врачей нигде нет. В Сапегино (в трёх километрах от Бекасова) в то время стояли немецкие врачи, госпиталь там был. Мама понесла на руках в Сапегино эту девочку. Немцы сделали ей операцию. Усыпили её и прооперировали. Когда домой её принесли, она ещё спала. Наши б так не помогли! Были и среди немцев люди.

Март 1943 года

Стали нас бомбить. Ещё избы стояли, мы прятались в окопах. Самолёты кидали бомбы, летели они со стороны Реброво. Бомбы эти были начинены цементом и толстой проволокой. Они просто разрывались, не делая ямок. До самого Афонасово (где церковь была) летели бомбы. Я встала под берёзу и решила, что не буду хорониться. Убьют, так убьют. Всё равно это не жизнь. Но я уцелела и до сих пор, вот уж сколько годов живу.

Наши немцев погнали (в марте 1943), а остались стоять у нас в деревне немецкие машины. В этих машинах добра русского было нагружено! И материала, и ситца там было много. В это время мы сидели в окопе. Соседка, одна девка, прибегла, а у ней был платок клетчатый подвязан. А мы знали, что у неё такого не было. Спрашиваем: «Лида, где это ты взяла такой платок?». Она отвечает: «Вы тут сидите в окопе, ничего не знаете. Вон, посмотрите, люди тюками материал несут!». Это немцы магазины ограбили, на машины погрузили, а увезти не смогли. Мы с братом вышли, пошли к машинам. Там уже ничего не было. Но я нашла в машине наше советское знамя. Свернула я его, схоронила, принесла домой. Был у нас большой ящик в доме - ларь, в который раньше муку, зерно сыпали. Его вытащили на улицу, потому что вытаскивали всё добро из дома. Нас жечь должны были. Я закопала знамя около этого ящика в снег. Думала, немцы уйдут, тогда я это знамя перезахороню. Может, наши придут, тогда отдам. А отступающие немцы и дом подожгли, и ящик, и знамя сгорело.

Бекасово в огне

Как стали немцы отступать, так два гада стали наш дом поджигать. Это были не немцы, хоть они и были в немецкой форме, они по-русски разговаривали. Называли их эсесовцы. Если бы сейчас их на мои зубы, я бы их вилами попорола! Мы сидели через дорогу от нашего дома под черёмухой. Нас мама понакрыла матрасами. Наша изба была новая, только с участков перестроились! А эти двое с полчаса, если не больше, стояли, нашу избу поджигали. Вот сейчас бы мне этих поджигателей! Я бы их попорола! Тогда как-то боялись, мама моя не пустила меня. Сестра моя Люба подошла к дому, хотела раму оконную вытащить, чтобы потом было из чего строиться. А они её «воспитком» пнули. Мама закричала: «Люба, уходи, уходи, а то убьют!». Всё! Вся деревня до одного угла была сожжена! Остались, как вороны на погосте. И не плакали! Никто не плакал! Война… Вот, что делалось…

Бессоново не сожгли, его отстоял один пацан. Он стрельнул, немцы испугались и ушли, не стали деревню жечь.

Мы построили землянку, в ней жили. У мамы последняя девочка, 1940-го года рождения была всё время на руках. Ой, тяжело всё это вспоминать…

Закончилась война, счастье не пришло

В Берёзках стали строить военный аэродром. От Реброво километра три. Нас гоняли на строительство этого аэродрома. Мы копали, луговку (дёрн) снимали. А потом песок возили. Так мы мучались! Из Бекасово нас было четверо туда прислано. Кто нормально работает, а кто лукавит, кто копает, а кто в носу ковыряет. Тогда я сказала нашему командиру, чтобы выделили нам по полосе нормы. Кто сделал свою норму – иди домой. Вот так помучили нас. А на пенсию пошли – нет никаких документов, что мы там работали.

Опосля войны землю вручную копали! Сеяли вручную! Лошадей не было.

Мой брат Лёня воевал, надорвался где-то, снаряды тяжёлые таскал. Ещё война не закончилась, его домой отпустили. Привезли его с товарняком, сопровождающая при нём была. Я его встречала на разъезде. Он мучился, мучился, ничего мы не могли сделать. В Москву его повезли, там он и умер.

Миша Сергеев, председатель сельского совета, который папу в тюрьму посадил, на войну был призван, но пристроился там писарем. С войны он вернулся, стал снова председателем сельского совета, да ещё и издевался над вдовами. Говорил им, что на войне погибли те мужики, которые воевать не умели. А умели бы, остались бы живы, как он. А в Бекасово почти в каждом доме погиб кто-нибудь на войне! А то и по двое, по трое. И отец, и сын, а то и два сына. Молодёжи не осталось совсем. Все, кто пошёл на войну, там и погибли. Это ж какое оскорбление было женщинам такие слова слышать!

А женщины после войны работали так: коров доили в Реброво, а молоко бидонами носили на себе в Алфёрово на молокозавод. А в бидоне 50 килограмм! Две женщины несли этот бидон на палке, на плечах. Это теперь техника есть, а раньше всё пешком. Вот такой был тогда порядок.

У нас в колхозе стадо коров было 300 голов. Молокозаводы были и в Алфёрово, и в Семлёво. А сейчас? Сейчас от колхозного стада осталось всего несколько коров, а молоко жителям распродают. А в прошлом году возили на молокозавод в Угру, потому что больше некуда. Не сеют ничего. Как так можно? Да и командовать уже некем, нет никого в колхозе.

Помню, что мы с сестрой ходили в пятый класс, но уже косили овёс косами. Папа сделал нам такие специальные лапки к косам, чтобы мы могли косить. Встретили мы как-то батюшку, шёл он от Семлёва по дороге вдоль наших полей. Увидел нас, спрашивает: «Куда ж вы, доченьки, идёте?». А у нас косы сзади по земле тащились, велики они нам были. Мы и отвечаем: «Овёс идём косить». Вот так раньше работали, не то, что нынче. А сейчас – им по восемнадцать лет, а они всё учатся, никак ничему не научатся! Я пять классов в школе при церкви в Афанасово закончила и пошла ишачить.

Всегда держали своё хозяйство: свиней, овечек. Но и в колхоз - полторы тонны сена накоси! Если отёла нет, то и молока нет, а, значит, и зарплаты нет. Один месяц был, получила на руки 15 рублей. За что работала?

14 лет доила коров руками – 18 голов! Три раза в день! Обещали, что, когда на пенсию выйду, всё будет бесплатно – дрова бесплатно привезут, за электричество платить не надо будет, налог платить не надо будет. А потом сказали, что у государства денег нет. Вот как!

Повидала я всего, а ничего хорошего в жизни не видала, абсолютно ничего. И по сей день нет жизни никакой, всё происшествия…

Нет теперь ни деревни Бекасово, ни деревни Сакулино, ни одного дома не осталось...

Повидали всего, разве ж всё вспомнишь, всё расскажешь?

(записано 1 августа 2010 года)