Лопатинский госпиталь
Госпиталь военнопленных военнослужащих Красной Армии
Интернет-ссылка на источник: https://gistory.livejournal.com/326256.html
Автор: Анатолий Борисович Воронин
История Лопатинского госпиталя
После окончания активных боев в Вяземском котле, вермахт стал организовывать госпитали для военнопленных. Их истории почти неизвестны, как неизвестно и их точное количество. Одним из них стал Лопатинский госпиталь, для «военнопленных военнослужащих Красной Армии», просуществовавший с начала октября 1941 года по февраль 1942 года. Данная история не претендует на полноту*, но надеюсь, новые факты позволят рассказать не только об этом, но и о других госпиталях вокруг Вязьмы.
В настоящее время, Лопатино это лишь точка на карте, примерно в 16 километрах к западу от Вязьмы, между одноименной рекой и автострадой Москва-Минск. Путешествуя из Москвы, вы увидите с правой стороны указатель «Коробово», указывающий налево, так вот к Лопатино направо, по грунтовой дороге, к развалинам пионерлагеря. Больше ста лет тому назад, это была усадьба, последней владелицей которой была Юлия Васильевна Реймерс. До революции Реймерсы владели большим количеством земель в Вяземском уезде. Отец Юлии Васильевны – Василий (Вильгельм) Густавович Реймерс (1820-1879) был участником Крымской войны, а сама она была попечителем Орешковской и Спас-Неразлученской школ.
После всех революционных событий она лишилась своей усадьбы, тем не менее продолжая жить рядом. По воспоминаниям местных жителей, она даже смогла продать часть своих (бывших?) земель в 1922[1]. Непосредственно в усадьбе устроили медпункт, в котором Юлия Васильевна и работала[2], со временем медпункт стал больницей на 30 коек, обслуживающей окрестные деревни.
К октябрю 1941 года, рядом с Лопатино расположился штаб 32 Армии Резервного фронта, а что было в самой больнице пока неизвестно, возможно стояла какая-то санитарная часть.
5 октября, в Лопатино был перемещен из, находящейся 15 километрами западнее, деревни Сакулино Издешковского района, Передвижной Полевой Госпиталь (ППГ) №214. Практически сразу поступил приказ на отход еще восточнее в район Гжатска. Комиссар госпиталя, который по совместительству был уполномоченным ОО НКВД, сообщил начальник эвакуационного отделения госпиталя, военврачу 3 ранга Владимиру Максимовичу Муратову: «Мы находимся в окружении и что соединиться с частями Красной Армии пока возможность есть”. Действительно, 5 октября, кольцо еще не было замкнуто, а до Вязьмы меньше 20 км. Но маршрут был дан кружной: «Ст. Семлево, село Семлево, а потом тракту Дорогобуж Вязьма по направлению Гжатска», что увеличивало пробег более чем в два раза. Не дожидаясь отсутствовавшего в тот момент начальника госпиталя Алексея Петровича Перова, Муратов стал готовить раненых к отправке, после чего уже вместе с Перовым выехали по указанному маршруту.
Выйти в тот раз из окружения не удалось, не удалось это сделать и на следующий день. Почему так произошло - неизвестно. Возможно, из-за пробок на Старой Смоленской дороге или переброске войск для защиты Вязьмы с юга и общего хаоса. Перов куда-то уехал, Муратов остался с двумя машинами раненых.
Он их не бросил и вернулся в Лопатино. «Из врачей оставался я один и не желая покидать раненых на произвол судьбы я решил остаться с ними. Из медицинского персонала при мне были санинструктор Кудинов[3] и назначенный мной здесь же на месте санитаром ополченец Липовский[4]», - рассказывал позже Муратов. «Отходящие части Красной Армии свозили раненых в Лопатинскую больницу, из становилось все больше, отсутствие транспортных средств исключало возможность эвакуации раненых; к 9 октября в больнице скопилось до 200-250 человек раненых». Муратов обращался к штабу 32 Армии с просьбой помочь транспортом, чтобы эвакуировать раненых, но безрезультатно.
9 октября к Лопатино подошли передовые немецкие части. О дальнейших событиях Муратов рассказывает так:
«В 2 часа дня на шоссе показались немецкие танки, идущие в направлении Вязьмы, а к больнице двигалась цепочка немецких солдат человек в 30. Я и Кудинов вышли встретить немцев. Я объяснил офицеру, что я являюсь врачом, а привлекшее его внимание здание - больница, в которой лежат раненые военнослужащие частей Красной Армии. Офицер выделил двух солдат и одного унтер-офицера для производства обыска. В результате обыска немцами были изъяты четыре винтовки, один автомат, две гранаты и три или четыре винтовки были подобраны ими во дворе госпиталя (больницы). После обыска нас оставили в покое, и мы занялись уходом за ранеными, немцы расположились во дворе госпиталя».
«Мимо больницы проходили отдельные воинские части и подразделения, некоторые из них проявляли интерес к нам, как в военнослужащим Красной Армии и заходили на нас посмотреть.
До 12 октября я руководил всей работой и жизнью госпиталя.
12 октября в Лопатинскую больницу немцы прислали группу пленных медицинских работников в общей сложности до 40 человек, из них врачей человек 15-18. Среди них был помощник начальника одного из госпиталей 19 армии военврач 2го ранга Абрамович Яков Александрович, по специальности врач-хирург. Учитывая, что и по званию, и по занимаемой им до пленения должности он являлся по положению старше меня, я предложил ему возглавить госпиталь. Абрамович согласился, однако на следующий же день отказался от этого и просил, что бы все руководство я взял на себя. Этому предшествовало следующее событие. В госпиталь явился немецкий офицер в сопровождении группы вооруженных солдат человек приблизительно в 30, и отдал распоряжение Абрамовичу собрать во дворе всех выздоравливающих раненых для дальнейшего направления их в лагерь для военнопленных. Передача мне Абрамовичем функции начальника госпиталя рассматривалась мною как его боязнь или нежелание отвечать за несвоевременное выполнение распоряжения немецкого командования».
Впрочем, по словам Муратова распоряжение немецкого офицера Абрамовичем было выполнено, в тот же день, в госпитале был оставлен унтер-офицер с пятью солдатами, установили в госпитале определенный режим. Он заключался в том, «что всем раненым и медицинскому персоналу с 8 часов вечера и до рассвета запрещалось выходить из помещений, а днем отлучаться без разрешения унтер-офицера, именовавшего себя комендантом госпиталя, с территории госпиталя для выполнения различных хозяйственных работ, как то копка картофеля на близлежащих полях, доставка воды с речки и др. Указания унтер-офицера и солдат были обязательными. Сбор продуктов питания для раненых в близлежащих деревнях осуществлялся только с особого разрешения унтер-офицера».
Именно 12 октября стало последним днем организованных попыток прорыва из «северной части» Вяземского котла в районе деревни Богородицкое. Оставшиеся практически без войск генералы Болдин и Лукин приняли решение уходить на юг за автостраду, а дальше выходить из окружения в полосе 20 армии. Они не знали, что к этому времени в «южной части» остались лишь отдельные очаги сопротивления и идут зачистки.
При переправе через реку Вязьму, буквально в паре километров от Лопатино, напротив деревни Чепчугово, колонна старших командиров попала под пулеметный и минометный обстрел. В ходе его был тяжело ранен Яков Лазаревич Котлярский, начальник штаба оперативной группы Болдина. Отряд не заметил потери, командиры и бойцы спешили быстрее переправиться через реку. Котлярский остался один окруженный убитыми и ранеными. Лишь через несколько часов ему, истекающему кровью, была оказан первая помощь санитарками еще одной колонны, выходящей из окружения, а позже он был подобран конной разведкой штаба 19А и доставлен в деревню Григорьево[5]. Здесь он совсем ослабел от потери крови и в этом состоянии был взят в плен. Через пару дней, вместе с другими ранеными он был перевезен в Лопатино.
Врач Муратов, делал все возможное, чтобы не дать погибнуть раненым. Не хватало места, не было медикаментов, перевязочного материала, продовольствия. Медикаменты и бинты стали собирать в лесах за рекой, там, где еще недавно находились части пытавшиеся пробиться из окружения. Были забиты на мясо несколько десятков брошенных лошадей, которые во множестве бродили по полям. Одновременно началась заготовка картофеля и даже обмолот зерна.
Первые операции проводились в буквальном смысле топором, позже врачам удалось найти среди брошенного при отступлении имущества необходимые хирургические инструменты.
Раненые стали регулярно, дважды в день получать горячую пищу и по 200 граммов хлеба. Конечно, это было не так уже много, но нельзя забывать, что в лагерях в Вязьме, а также других госпиталях и лазаретах не было даже этого, и пойманная кошка считалась большим подспорьем в питании.
В начале ноября в Лопатинском госпитале произошли коренные изменения — в свою часть был отозван немецкий комендант. С ним ушел и его небольшой отряд. Врач Муратов, озабоченно поинтересовался у него: «как же без комендантского поста мне отстаивать правовые положение госпиталя». Отбывающий унтер-офицер порекомендовал обратиться по этому вопросу к военному коменданту Вязьмы, который должен выдать положенные в таких случаях документы, дать соответствующие указания и разъяснить правовые положения госпиталя.
Позже врач Муратов рассказывал об этом так:
«Вместе с группой врача Абрамовича в госпиталь прибыл некто Каминский Иозеф, поляк по национальности, приставший к группе Абрамовича где-то под Вязьмой около станции Гредякино и выдававший себя за бойца какой-то зенитной части Красной Армии, разбитой в боях с немцами. О себе Каминский рассказывал, что он в прошлом польский поданный, проживал в Варшаве, служил в польской армии, затем проживал во Львове, был призван в Красную Армию в июле 1941 года и служил, якобы, последнее время в какой-то зенитной части.
Каминский хорошо владел немецким языком, и я использовал его в качестве переводчика. Так как Каминский владел немецким языком, его то я и решил послать к военному коменданту города Вязьмы. 4го ноября Каминский отправился в Вязьму и вернувшись в тот же день показал мне удостоверение-пропуск, выданное военным комендантом гор. Вязьмы, которым он уполномочивался быть переводчиком при нашем госпитале. Одновременно этим удостоверением ему разрешалось беспрепятственное движение от госпиталя до Вязьмы и обратно, а также в районе госпиталя с удалением от него на расстояние, не превышающее 10 километров.
Каминский рассказал о том, что комендант Вязьмы интересовался у него, где находится госпиталь, каким образом он возник, кем осуществляется контроль госпиталя, количеством раненых и обслуживающего персонала, за счет чего существует госпиталь. Каминский мне передал о том, что военным комендантом города Вязьмы мне, как начальнику госпиталя, предложено явиться к нему лично.
6 ноября я вместе с Каминским отправились к военному коменданту гор Вязьмы, которым и были приняты.
Военный комендант долго меня рассматривал, сделав потом по моему адресу следующее заявление: «Интеллигентная физиономия определенно арийского происхождения»[6], на что я ответил, что догадки майора, каковым являлся комендант, не лишены доли правды, - мать моя немка (хотя в действительности она русская), а отец врач, что указывает на мое воспитание в интеллигентной семье. Майору польстило, что его догадки оправдались, о чем он не преминул поделиться с каким-то офицером немецкой армии, находящемся здесь же в кабинете и являющимся, как я понял, подчиненным коменданту лицом.
После этого ознакомления майор задал мне те же вопросы, что и Каминскому, отвечая на которые я дал заниженные цифровые данные о наличии раненых, находящихся на излечении в госпитале и обслуживающего персонала, предусматривая возможность побегов из госпиталя. Я просил, чтобы госпиталю было оказана помощь в части снабжения продуктами питания, в этом мне было отказано и предложено продукты заготавливать своими силами в близлежащих деревнях. Глубокого интереса к госпиталю майором проявлено не было. Я получил указания, отправлять выздоравливающих раненых в лагеря для военнопленных, вызывая для этого конвой из близлежащих к госпиталю деревень, на меня также было возложена обязанность не допускать побега раненых из госпиталя. Я дал согласия выполнить эти указания майора. Иных заданий, я от майора Освальд не получал.
В этот же аз мне было выписано майором Освальд удостоверение-пропуск, которым свидетельствовалось, что я являюсь начальником госпиталя. Права передвижения по территории, оккупированной немцами, мне были даны те же, что и переводчику Каминскому».
Итак, госпиталь получил хоть и шаткий, но мало-мальски правовой статус, но главное, что управление в нем было доверено самим врачам. Отсутствие немцев избавило госпиталь от поиска среди раненых и персонала, коммунистов, политработников и евреев. Именно в ноябре по лагерям и госпиталям прокатилась волна выявления евреев и их последующего уничтожения. Избежали гибели врачи и раненые, в том числе Котлярский, Абрамович, и даже поляк Каминский был на самом деле евреем по фамилии Кане.
Местоположение госпиталя рядом с автомагистралью Москва-Минск по которой осуществлялось снабжение дивизий, наступающих на Москву, также оказывало свое влияние. В госпиталь обращались немецкие военные за медицинской помощью, в том числе за лечением зубов – кто-то из врачей оказался неплохим стоматологом. Им не отказывали, лечили, в том числе от обморожений. Правда отдельного «немецкого» отделения в госпитале не было.
Зато в госпитале стихийно возникла командирская палата, во главе которой был полковник Котлярский, как старший по званию. Он же взял на себя обязанности «негласного комиссара» госпиталя. «Необходимо было вселить в людей бодрость и уверенность в нашей конечной победе, необходимо было заставить замолчать болтунов и демагогов, необходимо было разъяснять людям как советские люди должны себя вести даже будучи в самых тяжелых условиях». Хотя основным поставщиком новостей была немецкая пресса, командирская палата анализировала и оценивала информацию, которая поступала от проходящих частей вермахта, и на ее основе давала «правильное толкование» слухам.
Впрочем, большинство раненых и медперсонала госпиталя думали лишь о том, как выжить в сложившихся условиях, добыть чуть больше еды и устроить свою жизнь.
Завхоз госпиталя майор Тимофеев организовал небольшую пошивочную мастерскую, в которой работали раненые и выздоравливающие. Шили теплую обувь из войлока - валенки, бурки, а также шапки и перчатки. Все это пользовалось повышенным спросом, как у раненых, так и немецких солдат. О масштабах производства информации пока нет, как и о доле изделий, поступавших немцам, возможно что-то отвозили и в Вязьму на продажу или обмен. Но «экспорт» неплохо оплачивался - «виде вознаграждения от немцев принимались консервы, мед хлеб, сигареты, табак». Естественно, что распределение товаров, полученных по бартеру, производилось не по социалистическим принципам: консервы, мед и частично сигареты с табаком, забирала себе верхушка госпиталя: Муратов, Тимофеев, завглаврача Вишневский, санитар Кудинов, который также управлял мастерской и переводчик Каминский. Остальное распределялось между больными и медперсоналом.
Госпиталь размещался не только непосредственно в здании Лопатинской больницы, ведь она была рассчитана всего на 30 коек, часть раненых была в соседних деревнях, также были забиты все сараи, устроены нары в несколько ярусов. «Верхушка» госпиталя жила отдельно, также отдельно жил и женский медперсонал госпиталя. В начале декабря произошли очередные перемены. В соседнюю деревню Чепчугово прибыл полицейский батальон предназначенный для «несения полицейской службы в городе Москве в случае ее захвата немцами». В Чепчугово тоже был госпиталь для красноармейцев, но он не был зарегистрирован в Вязьме и в нем работал только один врач, который обслуживал 60 раненых. «Бывший начальник этого госпиталя некто Свиридов бывший доцент Томского университета[7] сбежал в рабочий поселок Издешково, где устроился начальником немецкого военнопленного госпиталя главврачом Издешковской больницы». Раненые из Чепчугово переместились в Лопатино.
Присутствие немецких полицейских (какая именно это часть пока не выяснено), практически никак не изменило жизнь в госпитале. Полицмейстер требовал, чтобы раненые и больные не бродили по окрестностям, а оставались на территории госпиталя. Для сбора продуктов в деревнях Муратову было доверено выдавать пропуска за своей подписью, чем группа Котлярского позже воспользовалась в своих целях.
Госпиталь жил, «немцы обслуживались госпитальной баней», оказывал медицинские услуги полицейским, офицеры ходили в гости к медсестрам, а те в свою очередь посещали их.
“Немецкие офицера неоднократно приходили к женщинам из числа медперсонала госпиталя, приносили им различные мелкие подарки. Женщины в свою очередь посещали офицеров.
Будучи в курсе этих посещений, вместо принятия соответствующих мер исключающих установления связей с немцами я просил женщин в обращении с немцами держать себя поприличнее и считаться с собственным достоинством, чем, по сути дела, санкционировал поддержание этих связей.
Их связь с немцами выражалась в том, что они принимали немцев у себя комнате, сами посещали из квартиры принимали от них мелкие подарки, принимали участие в увеселениях, сопровождавшихся иногда выпивкой и угощением. Была ли у кого-либо из них более глубокая связь с немцами я не знаю».
Правда, один из раненых утверждал, что одна врач Н. «общалась с немцами и … получала подарки от них. Я лично видел у Н. фотокарточку, подаренную ей гитлеровцем».
Под Москвой бушевали бои, началось контрнаступление, а здесь за Вязьмой, жизнь текла равномерно, приближался новый 1942 год.
«Был один случай, — рассказывал Муратов, — когда я в компании двух немцев — унтер-офицеров принял участие в распитии бутылки рома, принесенной унтер-офицерами. Было под новый год, когда обслуживающий персонал госпиталя, собрался для небольшой вечеринки. Ночью, примерно около 2 часов, в помещение, где мы встречали новый год, явились два унтер-офицера предложили мне принять участие в распитии рома, я их предложение принял и выпив четверть стакана рома ушел к себе спать».
Зам главного врача «Вишневский[8] в декабре месяце 1941 года обошел всех раненых, дав им указания называть врачей господами при всех случаях обращения к нам. Я не был сторонником подобного обращения к нам, и в частности к себе, однако это воспротивился и указание Вишневского не отменил».
Немного устоявшаяся жизнь сподвигла Муратова на поиски «жены» — Галины Борисовны Мицкевич. На самом деле, она не была ему женой, более того, в Москве у него была настоящая жена и сын, но... война. Вероятно, отдаление от семьи произошло раньше и не совсем по воле Муратова. После окончания 1-го медицинского института, он некоторое время проработал в Москве, потом получил место в Ржеве. К этому времени он женился, в 1936 году у них родился сын. Владимиру на тот момент было 26 лет, жена была на 2 года старше. В 1939 году Муратова призвали в армию — он участвовал в Польском походе, потом в Финской войне, потом оказался на территории Эстонии в Тарту. Здесь, в местной больнице, он и познакомился с Мицкевич, которая была лет на 5-7 его младше. Во время войны, уже находясь в 214 ппг они договорились, что поженятся после победы... Но, начало октября 1941 года разлучило их, казалось, навсегда.
Однажды, до Муратова дошли слухи, что Мицкевич жива и также работает в одном из госпиталей. Вот только в каком и где, никто не знал. В поисках своей «жены» он развил активную деятельность. Сначала искал ее в Вязьме, потом на месте пленения большинства персонала госпиталя в деревне Покров, но там ему сообщили, что всех пленных отправили в Рославль. Муратов взял пропуск у коменданта Вязьмы майора Освальда и отправился в Рославль, где наводил справки у врачей немецкого госпиталя, оттуда поехал в Смоленск, где вероятно побывал в госпитале, где находился раненый генерал Лукин. Но все было безрезультатно. Наконец, в Дорогобуже ему повезло — один из врачей знал, где работает Мицкевич и в середине января 1942 года он ее нашел. Как оказалось, Галина Мицкевич тоже была начальником госпиталя, но в деревне Петраково, километрах в пяти от Дорогобужа, а вместе с ней работала еще одна их общая знакомая по 214 ппг - Алия Федоровна Рустамбекова. Муратов звал Мицкевич поехать вместе с ним, но та отказалась — снабжение ее госпиталя было получше, продукты она получала у немцев Дорогобуже. Обещала приехать через месяц...
Контрнаступление Красной Армии продолжалось, в немецкой обороне образовались огромные бреши, в которые втягивались целые армии. Советские войска стремились перерезать железную дорогу на Смоленск и автостраду и в свою очередь замкнуть кольцо вокруг Вязьмы. Фронт стал приближаться к Лопатино, но не с востока, а с севера, где действовали 2 гвардейская мотострелковая дивизия и 11 кавалерийской корпус.
Вот как об этом рассказывается в воспоминаниях инструктора политотдела 24-й кавалерийской дивизии 11-го кавалерийского корпуса Калининского фронта Андрея Дмитриевича Высотина.
«Пошли вперед. Позади остались Клин, Истра. Ночуем в освобожденном Волоколамске. Дивизия влилась в 11-й кавалерийский корпус. В районе станции Оленино входим в прорыв. Идем в тыл врага. Задача — выйти на автостраду Москва — Минск западнее Вязьмы. Трудный поход. Он навсегда останется в памяти. Ночь едем, днем спасаемся от бомбежки. Которые сутки без сна. Я не представлял, что можно идти и спать на ходу.
В деревнях на нашем пути небольшие вражеские гарнизоны, мы сметаем их с ходу. А есть и такие деревни, где оккупантов нет, хозяйничают партизаны. Население встречает нас восторженно. С приближением к автостраде сопротивление врага возрастает. Тяжелые бои вели за деревни Леонтьево, Изяйлово, Сережень. Плохо, что не можем атаковать врага в конном строю: снег по пояс. Идем в обход деревень, несем на себе боеприпасы, тянем орудия. Какая поразительная выносливость у людей! Политработники дивизии вдохновляют личным примером, организуют доставку боеприпасов, продуктов.
Вышли, наконец, на автостраду, заняли деревню Якушкино. С юга, навстречу нам, движется первый кавалерийский корпус под командованием генерала Белова. Нас разделяют каких-то пять километров. Обменялись разведчиками. Но соединиться не можем: не хватает силенок. У фашистов танки, у нас их нет. В Якушкино мы долго не удержались».[9]
К этому времени полковник Котлярский уже встал на ноги и смог ходить, хоть и не на большие расстояния. Не смирившись со своей ролью раненного-пленного, он решил организовать партизанский отряд и начать борьбу в тылу врага. Отряд предполагалось формировать из поправившихся раненых, способных вести вооруженную борьбу.
Надо отметить, что перед госпиталем все явственнее вставала проблема, что делать со вставшими на ноги ранеными и больными. Немцы, руководствуясь своей логикой требовали их отправки в лагерь для военнопленных. Бойцы, понятно такой участи не хотели и старались сбежать из госпиталя до отправки. Администрация, для формирования этапа, прибегала к разным уловкам, включая неожиданные вызовы под невинными предлогами, либо даже во время раздачи пищи. Существуют разные оценки того, сколько человек было отправлено из госпиталя в лагерь: 48, 100-150, 400-450. Вероятно, отправлено было около 100 человек, еще около 400 человек разошлись по деревням или попытались уйти за линию фронта.
Те, кто оставался в госпитале, должен был работать в мастерской, шить валенки и варежки, но, конечно, работать хотели не все. Администрация госпиталя заставляла, угрожая отправить в лагерь. Некоторые раненые неудовлетворенные скудной и однообразной пищей «тухлая гречка и конина», пытались ходить по деревням и выпрашивать продукты. Такая самодеятельность каралась — при возвращении в госпиталь продукты отбиралась, а в наказание могли лишить и 2-3 дневной пайки хлеба.
Бывали и организованные попытки побегов — выздоравливающие подкапливали продукты, собирались в долгую дорогу за линию фронта. Такие попытки пресекались — у них просто отбирали верхнюю одежду, а по ночам устанавливали дежурства, чтобы никто не сбежал. Нельзя сказать, чтобы администрация госпиталя была против того, чтобы раненые попытались уйти за линию фронта, более того, Муратов понимал, что многие все равно уйдут, в том числе воспользовавшись его пропуском для сбора продуктов. Но в тоже время, он понимал, что из-за таких побегов он может потерять и доверие, и пост главврача и отправиться на общих основаниях в лагерь, а то и на расстрел.
В январе он стал неспешно подыскивать для госпиталя новое место, на случай если в Лопатино будут бои. На этот счет он договаривался о здании школы со старостой из деревни Костино, а также отправил своего заместителя Вишневского в Семлево на поиски подходящего места, но тот так и не вернулся.
Но конец января избавил его от этих страхов и не оставил выбора. 11 кк и 2 гмсд подошли совсем близко к Лопатино, войдя с севера на территорию, где в октябре 1941 года была северная часть Вяземского котла. «Танковое шоссе», по которому проходила граница котла было уже не нужно, и гарнизоны возле него были крайне малочисленны - 4-5, иногда 15 человек. Наступающие с ними легко справлялись.
Полковник Котлярский стал рассылать разведчиков в поисках контактов с партизанами и подпольем. Один из его «гонцов» майор Маслов узнал 26 января о проходе через соседние деревни лыжной разведки Красной Армии и бросился ее искать. Разведчиков он не нашел, но наткнулся на передовые части 2 гвардейской дивизии и встретился с ее командиром. 27 января к 2.00 120-му мсп 2 гмсд удалось с боем занять Бухоново, находящееся в 8 км от Лопатино и прочно закрепиться там. По итогам встречи с Масловым, командир дивизии полковник Порфирий Георгиевич Чанчибадзе отправил в Лопатинский госпиталь двух медсестер, которых провел «тайными тропами» староста деревни Костино. 28 января медсестры-разведчицы встретились с Муратовым и потом вернулись к себе в часть.
28 января 1942 года командир 2-ой гмсд подписал распоряжение №9, в котором, в частности говорилось: «Отряд выбросить на рубеж: Заречье, выс.252,4, тем самым освободить наших бойцов и командиров, находящихся на излечении в больнице западнее Чепчугово – здоровых направить в штадив, а больных в медсанбат Старое Село».[10]
В тот же день, немцы заподозрили что-то неладное, и провели обыск госпиталя, искали оружие и партизан. Не найдя ни чего, они под страхом расстрела запретили больным и врачам покидать территорию госпиталя.
30 января Котлярский и Муратов рискуя жизнью, решили дойти до своих, которые были совсем рядом — буквально в 4 километрах. Это им удалось и Котлярский вместе с политруком передовой части Красной Армии стал планировать операцию по вывозу госпиталя. Муратов пошел обратно к себе в госпиталь, и по дороге нарвался на немецкий патруль. Он был допрошен, его личность была подтверждена, и, к счастью, он был отпущен.
В ночь с 30 на 31 января в район госпиталя был выдвинут отряд, который занял возможные подступы к госпиталю выставив заслоны. В 2.00 31.1. больница была занята. На 20 санях были погружены тяжело раненые, а все ходячие и на костылях пошли своим ходом. Эвакуацию также организовывал помощник командира по снабжению 120-го мсп старший лейтенант Комбаров.
Котлярский оставался вместе с Муратовым в Лопатино до тех пор, пока операция не была закончена. К 6.00 31.1. удалось без единого выстрела утащить госпиталь в составе 242 человек, буквально из-под носа у немцев.
На этом, в истории Лопатинского госпиталя можно поставить точку, но хочется немного рассказать о судьбах тех, кто так или иначе был к нему причастен.
Источник схемы: http://alferovo.ru/alfhistory1942war11kk01.html
История Лопатинского госпиталя. Послесловие.
В начале все освобожденные, особенно те, кто готовился перейти в партизанский отряд, влились в ряды 2 мгсд и 11 кавкорпуса. Котлярский стал заместителем командира дивизии. Старосту из деревни Костино, Петра Матвеевича Матвеева, который привел в Лопатино медсестер из дивизии, арестовал Особый Отдел НКВД 2 гмсд и приговорил к расстрелу, который был приведен в исполнение 11 февраля. Матвееву был 61 год[11].
15 февраля несколько партизанских отрядов освободили Дорогобуж и прилегающие к нему деревни, в том числе и деревню Петраково в которой был госпиталь Мицкевич и Рустамбековой. Алия Рустамбекова стала партизанским врачом отряда «Дедушка», командиром которого был В.И. Воронченко, и погибла 30 июня 1942 года. О судьбе Галины Мицкевич сведений нет.
Зимой 1942 года фронт возле Вязьмы стабилизировался. Ни одна, ни другая сторона не могли полностью решить поставленные перед ними задачи. Вермахт с помощью танков успешно отражал атаки на автостраду, но далеко отогнать противника также не мог. Несмотря на то, что каждый боец был на вес золота, в марте 11 кк и 2 гмсд стали отправлять окруженцев, в том числе бывших врачей и пациентов Лопатинского госпиталя в лагеря НКВД для спецпроверки.
"Профильным" для Калининского фронта, был Южский Спецлагерь НКВД, который располагался в поселке Талицы Ивановской области. Там и сейчас существуют две или три исправительно-трудовые колонии. 31 мая 1935 года здесь была создана Южская детская трудовая колония (ЮДТК), в 1939 году на ее базе был образован лагерь для содержания финских военнопленных, правда их было так мало, что для них хватило Грязовецкого лагеря в Вологодской области. А в Южский лагерь конце апреля стали поступать красноармейцы, побывавшие в финском плену «Правительственной комиссией принято от финских властей быв. военнопленных советских граждан — 5468 чел. Из этого числа отправлено в УНКВД по Ивановской области 294 чел. Умерло 4 чел., покончил самоубийством - 1 чел. Содержатся в Южском лагере НКВД — 5172 чел. Из них 18 чел. старшего комсостава, среднего и младшего комсостава — 938. Рядовых — 4066. Врачей и медперсонала — 84 чел.». Из этого числа порядка 700 человек было осуждено к расстрелу, 450 человек попавшие в плен ранеными и больными, были возвращены в распоряжение Наркомата Обороны, а оставшиеся в количестве 4354 человека получили от 5 до 8 лет лагерей и были отправлены в Воркуту и Норильск[12].
Вот в этот лагерь и были доставлены многие «лопатинцы». В ход бесед и допросов, показания на главврача Муратова дали красноармейцы Петр А. и Семен И., свою лепту внесла врач Н. После нескольких ночных допросов Муратов рассказал обо всем что было и не было в госпитале, признав, что «себя виновным в том, что оказавшись в плену у противника и будучи назначенным военным комендантом города Вязьмы майором немецкой армии – Освальд на должность начальника немецкого госпиталя для военнопленных, находясь по роду выполняемой мной работы зависимым от него и начальника немецкого полицейского отряда, предназначенного для одного из районов Москвы, полицмейстера, фамилии которого сейчас не помню, беспрекословно выполнял их поручения и задания, фактически оказавшись таким образом на службе у немцев.
Правда, за свою службу денежного содержания я от не немцев не получал, однако в результате выполнения мною указаний представителей немецких военных властей, я не ощущал в полной мере тягот плена и находился по сравнению с положением для военнопленных до некоторой степени в привилегированных условиях».
Дело не закончилось в Талицах, а было передано в Москву, и бывший военврач Муратов отправился в Лефортово. Давший на него показания Петр А. в августе 1942 года получил 8 лет лагерей.
В августе же от гангрены скончался санитар теперь уже 652 ппг Николай Кудинов.
В конце сентября в Грязовецком спецлагере был арестован переводчик Лопатинского госпиталя Юзеф Генрихович Каминский, который в действительности оказался Юзефом Хаймовичем Кане, уроженцем города Лодзь, бухгалтером по профессии. В феврале 1943 года он получил 10 лет лагерей, его дальнейшая судьба неизвестна.
5 октября Старший следователь Управления ОО НКВД СССР, Старший политрук Ш. подвел под делом черту:
«На основании изложенного обвиняется – Муратов Владимир Максимович, … , бывший начальник эвакуационного отделения 214 полевого подвижного госпиталя 32 армии, военврач 3 ранга в том, что – Сдавшись в плен, перешел на службу к немцам изменив таким образом родине – т.е. в совершении преступлений, предусмотренных ст. 50-1 п «б» УК РСФСР.
Руководствуясь ст 208 УПК и приказом НКВД СССР №001613 от 21 ноября 1941 года, следственное дело №180/4350 по обвинению Муратов Владимира Максимовича подлежит направлению на рассмотрение Особого Совещания при Народном Комиссаре Внутренних дел Союза ССР.
Мера наказания Муратову Владимиру Максимовичу предлагается РАССТРЕЛ».
Дело было передано на рассмотрение Особого Совещания НКВД СССР 30 октября 1942 года, которое 11 ноября его рассмотрело, и постановило расстрелять. Последним листком в деле врача Муратова 25 лет была полоска машинописного бланка шириной сантиметров 5, заполненная от руки:
«Постановление особого совещания при НКВД СССР от 11 ноября 1942 года в отношении осужденного Муратова Владимира Максимовича приведено в исполнение 28 ноября 1942 года».
Но в 1968 году Главная военная прокуратура внесла протест[13], дело было пересмотрено, опрошены свидетели, в том числе новые, были запрошены материалы из других уголовных дел. Все это дало основание считать, «что Муратов по настоящему делу был репрессирован необоснованно... Постановление Особого совещания при НКВД СССР от 11 ноября 1942 года в отношении Муратова Владимира Максимович отменить и дело его производством прекратить за отсутствием состава преступления». Военный трибунал ордена Ленина Московского Военного Округа согласился с этим.
Майор Тимофеев, после выхода с оккупированной территории оказался страшим лейтенантом Тимме Александром Дмитриевичем. Правда позже, судя по наградным листам он стал и майором, и подполковником. Но и его догнало лопатинское прошлое — есть данные что он бы осужден, но позже реабилитирован.
Полковник Котлярский сразу после выхода из окружения был зам командира 2 мгсд, потом перешел в 50 армию к Болдину. В феврале 1943 года был арестован и до августа того же года находился под следствием. В конце 1943 года назначен на должность замкомандира 199 сд. 27 февраля 1944 года – погиб в бою. Похоронен в деревне Стасьево Витебской области на офицерском кладбище.
Врач Абрамович, который отказался от должности начальника Лопатинского госпиталя, после проверки в Грязовецком лагере был направлен на фронт, стал майором медслужбы, закончил войну в Берлине. Как высококвалифицированный хирург уже в 1943 году он получил орден «Красной звезды» и еще один такой же орден за Берлин.
Орден «Красной звезды» за отличную работу во время боев в Восточной Пруссии получила, и старший лейтенант врач Н. Позже она стала капитаном, вышла замуж. О событиях в Лопатинском госпитале ей напомнили в 1968 году. О Муратове она рассказывала только хорошее.
И действительно, врач должен спасать жизни, чем в полной мере и занимался Владимир Максимович Муратов.
Примечания:
* Основной источник информации не указан, оставлю его до возможной бумажной публикации
[1] http://alferovo.ru/vasilieva1923sem.html
[2] https://pandia.ru/text/80/116/31586.php
[3] Николай Григорьевич Кудинов, 1915 гр, командир отделения, 37 сп 13 ДНО. Призван Ростокинским военкоматом
[4] Возможно это Липовский Василий Иванович, 1900 гр призванный в 1299 сп 8 ДНО из города Егорьевск
[5] Через Григорьево проходила группа генералов Болдина и Лукина, но Котлярский вероятно оказался там позже
[6] По описанию, Муратов блондин с голубыми глазами, действительно мог быть похож на арийца. С его происхождением не все понятно, он родился в Туркмении, где вероятно врачом работал его отец Максим Владимирович Муратов, родившийся в Риге около 1870 года. Максим Владимирович в 1941 году проживал в Москве, во 2 Обыденском переулке в одной квартире с братом(?) Эдельбергом Ильей Владимировичем, также врачом.
[7] Свиридов Александр Иванович, 1900 гр. Военврач 3 ранга, призван в Томске в конце сентября 1941 года. «Прибыл из Вязьмы по направлению немецкого командования», был настроен антисоветски, при отходе немцев уехал вместе с ними.
[8] Вишневский Николай Евгеньевич, 1899 гр, военврач 2 ранга, 383 омсб 233 сд. К октябрю 1941 дивизия была расформирована, остатки влиты в 73 сд 20А.
[9] https://iam-krasnoyarsk.livejournal.com/17829.html
[10] http://alferovo.ru/alfhistory1942war11kk01.html#ch1kk
[11] http://alferovo.ru/listrepress.html
[12] Источник «Мое Иваново»
[13] От кого именно исходила инициатива пересмотра дела – неизвестно, эти материалы станут доступны лишь через 25 лет.
Судьбы Азаровка Азарово Александровское Алфёрово Алфёрово станция Мал.Алфёрово Афанасово Белый Берег Бекасово Берёзки Бессоново Богородицкое Боровщина Воровая Высоцкое Гвоздяково Голочёлово Горлово Городище Гридино Дача Петровская Дубки Дымское Евдокимово Енино Енная земля Ершино Жуково Заленино Зимница Изборово Изденежка Издешково Изъялово Казулино Комово Кононово Костерешково Костра Куракино Ладыгино Ларино Лещаки Лопатино Лукино Лукьяново Марьино Морозово Мосолово Негошево Никитинка (Болдино) Никитинка (Городище) Николо-Погорелое Никулино Панасье Перстёнки Реброво Рыхлово Плешково Починок Рагозинка (Шершаковка) Сакулино Саньково Семлёво Семлёво (старое) Сеньково Сережань Скрипенка Старое Село Сумароково Телятково Третьяково Уварово Ульяново Урюпино Усадище Федяево Халустово Холм Холманка Чёрное Щелканово Яковлево (Каменка) Якушкино Наша часовня