Материал страницы был обновлен 4.10.2019 г.

В них обретает сердце пищу...

---

Из записок правнучки А.С. Пушкина -
воспоминания Н.С. Мезенцовой

В наше время от местности под названием Ершино осталось только одно название, которого теперь не сыщешь ни на одной современной карте. Но так сложилось, что это место оказалось отмеченным близостью к памяти А.С. Пушкина. Здесь прошли счастливые годы жизни семьи внучки поэта - Веры Александровны Мезенцовой (урожденной Пушкиной). Так Ершино начала XX века стало неотъемлемой частью истории великой русской литературы - красочные описания этого имения оказались навечно запечатленными в небольшой книжечке воспоминаний Наталии Сергеевны Мезенцовой (правнучке поэта) рядом с её записками о сыне поэта - генерале А.А. Пушкине и старшей дочери Пушкина - М.А. Гартунг.

Несмотря на то, что обращаться памятью к прошлому было для Наталии Сергеевны трагично (трагичны оказались судьбы всех людей, живших в Ершино), она оставила ностальгически-радостное и живое повествование о природе, окрестных видах, отношениях с местным населением и о жизненном укладе обитателей имения. Гордясь родством с великим поэтом, она не только сделала много для увековечивания его памяти, но и предоставила возможность жителям местности вокруг Алферова испытать неповторимое удовольствие от всматривания в картины прошлого через современные виды окрестностей Сережанской церкви. В этом и есть загадочная прелесть познания истории: поиск былого в современности. Где находился помещичий дом? Где были те пруды, на дне которых нашли станок для печатания фальшивых денег? Где был яблоневый сад? Где располагалась «чудесная аллея из ёлок с ветками до земли и некошеной травой»? А где была та полянка, на которой из года в год росла красная душистая земляника? Лишь тенистый парк с сохранившейся столетней (теперь уже двухсотлетней) липовой аллеей с гордо стоящими стариками-великанами, позволяет приблизительно определить место, где хозяева имения устанавливали «стол, накрытый белой скатертью, с медным, пузатым самоваром, неизменным спутником всех чаепитий, и подавали вкусный чай» под жужжание никого не беспокоящих пчёл.

Ершино - сказочное место. Читайте и получайте яркие впечатления от щедро оставленного Наталией Сергеевной Мезенцовой богатства, «которое и по сей день пробивается светлым таинственным ключом из далеких незабвенных лет».

Ершино

«Незадолго до своей свадьбы мой отец купил продававшееся имение в Смоленской губернии. Оно было в двадцати пяти верстах от его родных мест, от Лукьянова, и для него это было большой радостью. Называлось оно Ершино. Находилось в десяти верстах от станции Семлево (бывшая Сапегино) в Вяземском уезде.

Современна карта местности вокруг бывшего имения Ершино с нанесенными на неё дорогами конца XIX века.

Недалеко, примерно в одной версте, было село, по названию Сережань, с церковью, а в двух других направлениях - деревни Якушкино и Плитушово.

Имение Ершино было довольно большое, говорят, что когда-то вся эта местность принадлежала помещику Якушкину, а позже - помещикам Мергасовым. При доме был старинный парк, два пруда, кругом березовые рощи, лиственные леса, совсем близко протекала река Вязьма. Виды прекрасные.

Давно там никто не жил, все было запущено. Отцу пришлось постепенно отремонтировать дом, привести в порядок парк и завести хозяйство. Но всё это было не сразу.

Недалеко, примерно в одной версте, было село, по названию Сережань, с церковью, а в двух других направлениях - деревни Якушкино и Плитушово.

Отец рассказывал, что, когда в Ершине чистили пруды, на дне нашли станок для печатания фальшивых денег. Так и осталось невыясненным, кто же этим делом занимался».

«Вспоминается жаркий июльский день. Мне лет семь, я в любимом нашем Ершине. Утро. Солнце заливает светом дорожки и клумбы перед домом, высокие деревья парка и дальше - большую открытую полянку. Полянка окаймлена парком, затем - чудесная аллея из елок с ветками до земли и некошеной травой. Этот зеленый коридор переходит в небольшую рощу. Рядом яблоневый сад. Траву на полянке не косили, и в ней из года в год растет красная душистая земляника, которой там необыкновенно много».

Помню себя в этой высокой траве, она выше меня. Я сижу, и меня не видно, я как будто в тайнике, спешу, собираю ягоды в плетеную маленькую корзиночку. А сверху нещадно жарит солнце. Запах травы и земляники наполняет мое дыхание, я же должна собирать ягоды скорее и побольше, чтобы до десяти часов уже поставить корзиночку на стол к прибору отца: он в десять часов выходит пить кофе, а сегодня день его именин. Сестра Марина где-то рядом в траве, тоже собирает ягоды, виднеется только ее белая пикейная шляпка; вероятно, она тоже спешит, чтобы не опоздать. Кто скорее из нас успеет? Это имеет какое-то значение! Отец, конечно, есть утром землянику не станет, но, чтобы доставить нам с сестрой удовольствие, будет долго вдыхать ее аромат, и скажет, что есть её с кофе нельзя, и прикажет подать её к чаю. Но все равно радость, что мы доставили отцу удовольствие! Кроме ягод, отцу подарена вышитая нами красивая небольшая скатерть, вся в чудесных ромашках. Даже брат, пятилетний Саша, принял участие: сделал несколько стежков зеленым шелком.

Я и сейчас ясно вижу эту высокую душистую траву и зеленую сказку деревьев; все это залито жарким солнцем, а из тенистого парка, от его высоких стариков великанов, плывет особенный свежий утренний ароматный воздух, который, вливая в тебя бодрость, пронизывает, кажется, всю тебя насквозь. Столетняя липовая аллея, где нижние ветки деревьев свисают до земли, делается вся золотистая, когда покрывается светлым цветением, вся в жужжании налетевших пчел.

В такие дни ставили перед липами стол, накрытый белой скатертью, с медным, пузатым самоваром, неизменным спутником всех чаепитий, и подавали вкусный чай. В этот час жара уже спадала, в парке, в тени, стоял аромат липового цвета, и царила спокойная тишина. И никогда ни одна пчела никого не ужалила, словно эти вполне сознательные создания не хотели нарушать общую гармонию...

То была любимая пора нашего отца. Он обладал необыкновенной любовью к природе, сам лично ухаживал за деревьями, во множестве посаженными его заботами. Подрезал ветки и лишние побеги молодых лип, подстригал их кроны.

Молодой сад около парка, был разбит по вкусу отца; отец вообще охотно занимался хозяйством, когда жил в деревне, серьезно и с любовью. Были у него засеянные поля, лес, довольно большое молочное хозяйство, и молоко поставлялось в Москву - известному предпринимателю, хозяину лучших молочных магазинов Александру Васильевичу Личкину... Стадо состояло из породистых коров - симменталок. На выставках молодые быки получали золотые Медали. Каждое из животных имело свое имя. Перед заходом солнца стадо пригонялось домой, и мы часто выходили за ворота к дороге встречать его. Приятно и интересно было смотреть на это шествие, которое я воспринимала тогда с любовью. Когда появлялась необходимость, мой отец собственноручно лечил коров. Для этого у него была другая одежда, специально для скотного двора. Я часто ходила вместе с ним к коровам и помню, как шла за ним между кормушками, а с двух сторон выглядывали из своих оконцев красивые головы с большими глазами и крутыми рогами. Слышалось фырканье и аппетитное жевание вкусного корма. Когда отец ходил смотреть на стадо в поле, я не боялась окружения коров: они меня добродушно обнюхивали и я гладила их жесткую шерстку на лбу.

Вообще мы имели радость в детстве - расти среди животных; мы любили их, и это, вероятно, во многом полезно для будущего становления ребенка. Мы ходили в конюшню к лошадям и приносили им любимое их лакомство - черный хлеб, густо посыпанный кухонной солью и нарезанный толстыми, большими кусками.

Вспоминаю, как однажды отправилась одна с хлебом в конюшню к отцовской верховой лошади - Кудеснику. Я открыла денник и вошла: конь стоял спиной ко мне, я подошла к кормушке и подала ему хлеб. Помню хорошо, как он неожиданно поднял морду и вдруг так громко заржал над моей головой, что я вся съежилась. А он, учуяв открытую дверь, стал медленно поворачиваться, осторожно, не задев меня, выбежал из конюшни и быстро умчался в поле через открытую калитку. Я испуганно думала, что поймать его никто не сможет, но затем почувствовала себя счастливой, когда увидела, как из-за кустарника конюх Семён спокойно ведет его за гриву назад.

А можно ли забыть еще одну лошадь, которую в 1918 году, когда грабили усадьбу, увели, а она прибежала назад, пройдя двадцать пять вёрст пути! Что сталось с ней потом, не знаю. Это была лошадь арабского происхождения, ее шкура красивой золотистой масти сверкала на солнце, как настоящее золото».

«Нам, детям, была дана возможность заняться своим делом: отведено место для собственного огорода. У каждого из нас троих была своя грядка, мы сами сажали овощи, ухаживали за ними. Рядом стояла бочка с водой, и мы сами поливали грядки и пололи. С удовольствием убирали мы и скоблили дорожки в саду. Бабушка Екатерина Иустиновна Ланская прислала нам в подарок красивую белую палатку, которую поставили в саду; туда нам после наших «работ» приносили молоко в глиняном горлаче и вкусный черный хлеб, который пекли всегда в «семейной» (так у нас называлось помещение, где рабочие обедали и отдыхали). Посещать деревни нам не разрешалось: отец всегда берег нас от заразных болезней и мы зимой в городе редко бывали даже в магазинах. Видимо, поэтому появился мой интерес к дочери птичницы Агафьи, которая как-то пришла по делу к моей тете Наде Пушкиной, жившей у нас каждое лето. Агафья пришла с дочкой Катей, как сейчас помню, одетой в синий вылинявший сарафан и белую рубаху. Не знаю, как мы с ней разговорились, но на следующий день она появилась около дома, и мы с ней отправились задней дорожкой в парк, в уголок, весь окруженный кустарником: нас никто не видел и ничего, следовательно, не заметили. Я никому ничего не говорила, и свидания с Катей стали почти ежедневными на том же месте, что и прежде. Туда я приносила показывать свои игрушки, куклы, которые она с интересом разглядывала, но отдавать я их не смела: без спросу не могла. Катя рассказывала мне что-то, я с интересом слушала, но о чем шла речь — не помню. Пела она мне песни, которые я до того не знала, и помню только одну фразу, которая привела меня тогда в недоумение, и долго я не понимала ее значения. Как закончились наши встречи, не помню; вероятно, с наступлением осенних дней. Больше нам не пришлось встречаться...

Наступала пора жатвы. Мы ходили вместе с нашей тетей Надей и гувернанткой в поле смотреть на это замечательное зрелище. Золотистое поле на фоне березового леса и голубого неба, яркие одежды крестьянок, так красиво и легко взмахивавших серпом и длинной охапкой колосьев. Все это запало в память на всю жизнь, невозможно забыть это, раз увидев. Помню, как хотели сфотографировать женщину, и с какой радостью и гордостью она согласилась и показала свое искусство. Эта фотография уцелела ото всех случайностей и сейчас, хоть неудачная, украшает мой альбом.

Потом наступала пора молотьбы. Рано утром раздавался первый свисток паровика, и все приходило в движение. Надо скорее было завершить одевание и завтрак, перебежать аллею старых берез в парке, выйти через калитку на отгороженную площадку и попасть в большую ригу, в которой царило большое оживление. Высокий, большой паровик шумно пыхтит и весь дрожит от напряжения, а от него так же напряженно работают другие машины. Люди заняты каждый своим делом, в шуме не слышно голосов, надо кричать в этом общем гуле. Лица у всех веселые, белые, напудренные мукой. Одеты все удивительно чисто — в онучах и лаптях. Царит какая-то особенная обстановка, необычная, похожая на праздничную: в самой риге необыкновенно чисто и все как бы тоже напудренно. Мой отец уж давно здесь, приветливо нас встречает. Он тоже напудрен. Мы с сестрой Мариной пришли вдвоем, с нами здороваются, что-то говорят, но шум невообразимый, ничего не слышно. И мы стоим на почтительном расстоянии от паровика: очень уж громко он стучит, свистит, напоминая паровоз, а в том нашем возрасте это всегда было немного жутко. Сестра скоро не выдерживает и убегает, я еще остаюсь на некоторое время. Сколько впечатлений! С той поры сохранилось во мне это богатство, которое и по сей день пробивается светлым таинственным ключом из далеких незабвенных лет».

Фотоальбом «Имение Ершино и дети Мезенцовых»

Об отце Сергее Петровиче Мезенцове и его семье

«Мои родители вступили в брак 5 сентября 1901 года не в первой своей молодости: матери моей было двадцать девять лет, а отцу тридцать пять. Моя мать Вера Александровна Пушкина была внучкой поэта Александра Сергеевича Пушкина, предпоследним ребенком старшего сына поэта Александра Александровича и первой его жены Софии Александровны, урожденной Ланской».

«Вот что пишет Брокгауз в своем энциклопедическом словаре: «Род Мезенцовых - русский дворянский род (третий по счету) происходит от Дениса М., жившего во второй половине XVII века. Из этого последнего рода Федор Андреевич М. - секретарь смоленской губернской канцелярии (род. 1732 г.); из его потомков Михаил Владимирович Гофмейстер известен был своей благотворительностью, а брат его Николай (род. 1827 г.), генерал-адъютант, был шеф жандармов, убит на Михайловской площади в СПб 9 августа 1878 г. Петр Иванович М. (род. 1824 г.), генерал-лейтенант, был при императоре Александре I директором Пажеского корпуса. Этот род М. внесен во II, III и VI ч.ч. род. кн. Калужской, Смоленской и Ярославской губ.».

«Петр Иванович Мезенцов, о котором упоминает Брокгауз, — это мой дедушка».

«Дедушка был женат на Марии Николаевне Озеровой, и история их любви была довольно романтична. Мать бабушки (рожд. Беклемишева) была в то время уже вдовой. Ее дочь Мария жила вдвоем с матерью в их имении в Смоленской губернии. Предложение дедушки было отвергнуто по той причине, что мать не хотела отпускать от себя последнюю дочь. Тогда влюбленные решили иначе: они договорились бежать и тайно обвенчаться. Это решение каким-то образом стало известно матери — она побоялась скандала и наконец согласилась на свадьбу дочери. Всю свою последующую жизнь до самой смерти прожила старая Озерова в семье Мезенцовых. Петра Ивановича она полюбила, всегда с ним считалась и уважала его. Дедушка был добрым человеком, хотя выглядел суровым. А в жене своей, как говорится, души не чаял всегда. Разлучила их только смерть, уже в старости. Умерла бабушка Мария Николаевна в своей любимой усадьбе Лукьянове, а похоронили ее в их селе Рыхлове, в шести верстах от дома, в склепе под церковью. Дедушка сам бальзамировал тело своей обожаемой Мари (так он ее называл), каждый день бывал около гроба и смотрел на нее через стекло. Через полгода умер и он. Его похоронили рядом.

Потом там хоронили и других членов семьи Мезенцовых. Там же похоронена и моя мать. Но после революции все подверглось разрушению».

«Мой отец был четвертым сыном и пятым ребенком в своей семье. Он родился в 1866 году, 8 января, в Москве, где мой дедушка был тогда директором 2-го Кадетского корпуса в Лефортове».

«В семье Мезенцовых было пять сыновей и одна дочь. Назову их по старшинству: Владимир (1858 г. р.), Александр (1859), Михаил (1860), Леокадия (1863), Сергей (1866) и Борис (1869). Семья была очень спаянная и дружная. Мой отец часто вспоминал свое детство и свою семью, всегда с чувством большой любви и уважения к родителям».

«Отец часто рассказывал нам о многом, а мы всегда с восхищением слушали его. Он говорил очень ясно, красочно, обо всем с подробностями, не спеша и, я бы сказала, красиво. Создавалось впечатление, что все видишь сам. Вообще он никогда ни в чем не торопился и все всегда делал быстро и точно, а делать умел буквально все. В те трудные годы его руки были золотыми. Никогда он не повышал голоса, и никто никогда не слыхал от него грубого или резкого слова.

В 1883 году он поступил на военную службу. Единственный раз в жизни, говорил отец, в день своего производства в офицеры, был он пьян. В этот день никто и никогда не оставался трезвым, это была, почти традиция, за этим следили товарищи, и не опьянеть было нельзя. На руках уносили героя дня! Отец любил хорошее вино, но никогда не увлекался через меру. Вообще чувство меры у отца сказывалось во всем. Какая-то самодисциплина. Но это не значило, что он отказывался от удовольствий. Он любил жизнь, был живым, энергичным, деятельным и нервным человеком, необычайно добрым, соединявшим яркую мужественность с почти женской мягкостью. Его любили товарищи, у него были настоящие друзья, любили его и подчиненные. Он никогда не отказывался помочь тем, кто нуждался».

«Мой отец был человеком очень честным и добрым. Этим, к сожалению, некоторые пользовались ему во вред. Грустно об этом вспоминать - незлобивость его была удивительна! Его уважали и любили люди самые разные — и до революции, и после. Его обаяние всегда располагало к нему: прислуга просто обожала его, оставалась жить с нами одной семьей, даже после нашего полного разорения. Например, из Ершина приезжали трое крестьян после какого-то общественного решения и предлагали дать отцу на усадьбе участок земли. Отношение у них было самое миролюбивое, но отец отказался».

Фотоальбом «Вера Александровна Пушкина и Сергей Петрович Мезенцов»

Записки о матери Вере Александровне Мезенцовой, урожденной Пушкиной

«Мать моя, внучка нашего Александра Сергеевича Пушкина, была младшей дочерью его старшего сына Александра Александровича - дочерью от первого брака, с Софией Александровной (рожд. Ланской). Родилась моя мать 19 декабря 1872 года в Вильно, где дедушка Александр Александрович тогда служил. Умерла 8 февраля 1909 года в подмосковном имении родных Гончаровых Лопасня.

Ей было всего три года, когда скончалась её мать, моя бабушка, и жизнь семьи сильно изменилась. Сестра дедушки Александра Александровича — Мария Александровна Гартунг, сама пережившая большую драму, пришла брату на помощь, к его большой семье. Детей было девять человек - младшему всего один год. Требовалась большая забота».

«В 1867 году дедушка Александр Александрович получил назначение в город Вильну, куда переехала вся его семья, к тому времени уже довольно многодетная: детей было тогда пятеро. Перечисляю всех детей дедушки от первого брака, с бабушкой Софией Александровной Ланской: Наталья, Софья, Мария, Александр, Ольга, Анна, Григорий, Петр, Надежда, Вера, Сергей... Итак, они жили в Вильне, и здесь вскоре произошла драма, в корне изменившая жизнь всей семьи Пушкиных. Бабушка София Александровна заболела воспалением лёгких и скончалась всего тридцати восьми лет от роду. О причине её смерти мне известно довольно коротко. Бабушка ехала в карете, легко одетая, разгоряченная, и из окна кареты её обвеяло свежим ветром. Слабое здоровье не выдержало — она заболела. Может быть, некоторой причиною здесь оказалось и острое чувство ревности, вызванное, видимо, соответствующим поведением дедушки Александра Александровича. Однако, надо сказать, что горе его было искренне и велико. Он счёл себя виновным в смерти жены и всю последующую жизнь свою не мог себе этого простить. Позже он завещал похоронить себя рядом с могилой Софии Александровны, своей первой жены.

Скончалась бабушка 8 апреля 1875 года в Вильне, где и состоялось отпевание, а затем гроб с телом жены дедушка увез и похоронил в любимой Пушкиными Лопасне, около церкви в ограде. Со временем здесь получилась усыпальница семьи Пушкиных».

«Всем дочерям Софии Александровны были заказаны одинаковые серебряные, черненые медальоны с прядью волос их матери и её монограммой на французском языке - «SP»».

«Время шло, и сестры Вера (моя мама) и Надежда получили отличное образование с хорошим знанием иностранных языков. Надежда начала увлекаться химией, моя мать училась рисованию. У нее были способности к нему».

«В семье Пушкиных звучала и музыка. Моя мать и брат её Сергей иногда пели вдвоем».

«В императорском дворце иногда давали приемы, на которые дедушка Александр Александрович вывозил своих молоденьких дочерей — мою мать и её сестру Надежду. К этому дню шили специального фасона платья, имитировавшие старинную русскую одежду, что было очень символично и красиво. В таких костюмах сестры и ездили с отцом на прием. Но выезды эти бывали нечастыми, и образ жизни семьи Пушкиных не отличался от многих других семей, молодежь любила читать, прекрасно знала литературу разных эпох и народов. Искренняя любовь к родине, передающаяся от отца к детям, царила в семье».

Семья Мезенцовых

«Венчались мои родители 5 сентября 1901 года в Москве, в домовой церкви Государственного архива на Воздвиженке. Это было большое белое здание на углу Моховой, обнесенное белой каменной стеной, которое я хорошо сама помню.

После венчания молодые праздновали у дедушки Александра Александровича дома, где их поздравляли, и в тот же день уехали в Ершино. Там они прожили недолго и затем отправились за границу. Затем местом жительства моих родителей был Петербург (на Фурштадтской ул., 27), в доме на третьем этаже; их квартира была очень уютной и удобной. В 1902 году, в июле, родилась моя сестра Марина,…»

«Следующее лето мои родители с маленькой Мариной жили в Ершине, где отец начал все приводить в благоустроенный вид. К Марине приставили няню, пожилую и опытную, у которой была помощницей молодая девушка. Мой отец обожал свою маленькую дочку, сам носил ее на руках и даже укачивал. А Марина стала прелестной: с чудными карими глазками, золотистыми природными локонами, румяная, спокойного, мягкого нрава; она всех очаровывала.

В ноябре 1904 года появилась на свет и я. Моим крестным отцом был дедушка Александр Александрович, а крестной матерью — Екатерина Иустиновна Ланская, которую звали бабушкой…».

«Мы росли с сестрой очень дружно, с самых первых лет и до конца ее недолгой жизни. Когда в 1908 году явился на свет наш брат Саша, он так же естественно вошел в нашу дружную троицу. Так мы жили втроем своей детской счастливой жизнью, окруженные заботой и любовью ближних».

Смерть Веры Александровны Пушкиной-Мезенцовой

«В 1909 году, зимой, мы находились всей семьей в гостях у Гончаровых, в их усадьбе в Лопасне, недалеко от Москвы по Курской дороге. Эту прекрасную усадьбу я уже описывала. Хозяйки Гончаровы, родственницы Пушкиных, это Наталия Ивановна - тетя Тата и Надежда Ивановна - тётя Надя, которых мы звали так, хотя они нам и не являлись тетками. Мы их любили и были к ним привязаны все детство и много позже... Однако в тот раз наше пребывание у них оказалось неудачным. Вскоре мы, все трое, тяжело переболели коклюшем. Приехала из Москвы любимая сестра нашей матери, тетя Надя, в помощь для ухода за больными. Наконец мы благополучно поправились, и тут вскоре случилось самое непоправимое. Это было в феврале. Отцу пришлось по делам ехать в Москву на несколько дней, и моя мать поехала проводить его на станцию, бывшую минутах в тридцати от дома.

На второй день к вечеру она почувствовала себя плохо - заболело горло. Ей стало настолько плохо, что отца вызвали телеграммой. Он сейчас же приехал, сильно обеспокоенный, и после разговора с местным доктором тут же уехал в Москву за врачом. Когда он с ним вернулся на следующий день, моя мать только что скончалась. Проболела она всего три дня. Это оказалась токсическая тяжелая форма скарлатины.

Помню ясно, как в начале ее болезни мы утром проходили через мамину спальню в столовую: в глубине комнаты стояла ее кровать, откуда она нас поприветствовала, кивая головой. Потом ее решили перевести подальше от нас в отдельную комнату, которая до этого служила для наших детских игр. Нам разрешили получить каждому свою любимую игрушку, чтобы мы туда не ходили. (Этот белый мишка долго бережно хранился у меня и после моего замужества.) И вот мимо нас должны были перевести нашу мать в назначенную ей комнату, а нам следовало сидеть смирно и молчать - это было условие. Маму провели мимо нас под руки две наши тети Нади - мамина сестра и Гончарова. До сих пор помню совершенно ясно: мама была в светло-голубом длинном халате. Лихорадочный яркий румянец алел на ее щеках. Она улыбнулась нам, кивнула головой, проходя мимо, и больше мы ее не видели... Все это запомнилось мне на всю жизнь, и много позднее, через несколько лет, когда я рассказала отцу и няне о том дне, они удивились тому, что я в четырехлетнем возрасте могла это запомнить, но подтвердили, что все действительно было именно так.

Моя мать скончалась в объятиях своей самой близкой сестры Надежды, не отходившей от нее. Горе и отчаяние отца трудно описать. Случилось это 8 февраля. Приехал из Москвы дедушка Александр Александрович, приехали мамины сестры Анна и Ольга и многие родные. Ее отпевали в лопасненской церкви. Дедушке поставили стул рядом с гробом, и он не отходил от гроба до конца службы...

Мой отец увез тело покойной жены в свинцовом гробу в Смоленскую губернию, в имение своих родителей Рыхлово, где был семейный склеп около церкви. Помню я и этот склеп, и гробницу моей матери. В утро после её смерти нас троих увезли с няней Настей и её помощницей Шурой в Москву, на квартиру Гончаровых. Там прожили мы с тетями, пока отец после горя пришел в себя и увёз нас в Петербург.

P.S. Позднее выяснилась причина заболевания моей матери: когда она провожала отца в Москву, у носильщика, который нес вещи к поезду, трое детей лежали больными в скарлатине. Дети выжили... Этот носильщик будто бы здравствовал в Лопасне в 60-х годах».