Малое Алферово в дни войны

Статья краеведа А.К. Жаворонкова

«Сафоновская правда» №141 (9817) 19 декабря 1995 года (стр.3)

Деревня Малое Алферово впервые упоминается в писцовых книгах Василия Волынского в 1594 году, своего наивысшего расцвета – экономического и культурного – достигла перед коллективизацией. В ней насчитывалось 50 дворов, в которых проживало 262 человека. Коллективизация лишила деревню 13 дворов и 60 человек, вынужденных покинуть её не по своей воле.

С лица земли был стёрт хутор Косниковка с его столетними липами, садами. Семь человек Чамовых оказались в ссылке.

Накануне Великой Отечественной войны 1941-1945 годов в деревне проживало 179 человек, в том числе 73 – мужского пола, 106 – женского. В первые дни войны деревня выставила 30 штыков. Среди алферовских ополченцев оказались танкисты, лётчики, артиллеристы, пулемётчики, пехотинцы. Среди них был и защитник Брестской крепости Григорьев Андрей Григорьевич, нацарапавший своим штыком бессмертные слова на одной из стен крепости: «Прощай, Родина. Я не сдаюсь! Григорьев».

Из 30 человек, принявших участие в боях при защите Родины, 17 были убиты, не вернулись в родное село. Вот их имена: Буйлов Александр Сергеевич, Волков Николай Иванович, Васильев Иван Васильевич, Григорьев Андрей Григорьевич, Жаворонка Пётр Константинович, Жаворонков Фёдор Александрович, Иванов Василий Иванович, Максимов Пётр Дмитриевич, Максимов Фёдор Семёнович, Мамонтов Михаил Васильевич, Моряков Константин Климович, Никитин Дмитрий Васильевич, Никитин Илья Моисеевич, Младов Иосиф Исакович, Петров Дмитрий Петрович, Тяпочкин Александр Павлович, Федотов Василий Федотович. Трое деревенских были казнены фашистами: Климов Василий Степанович (15 лет), Климов Степан Климович (40 лет), Тяпочкин Павел Нефёдорович (55 лет). И двое были злодейские отравлены: Петрова Агафья и её брат Анисим из Енина. Вечная память жителям деревни Малое Алфёрово, отдавшим свои жизни за независимость России, в борьбе против немецкого фашизма!!!

2 октября, на рассвете, северная и центральная группы армий «Центр» нанесли удары по войскам Западного и Резервных фронтов. Оборона наших войск была прорвана. Вторая дивизия народного ополчения 32-й армии составляла центр оперативного построения армии, седлая автомагистраль Москва-Минск. Командиры дивизий 32-й армии узнали о переходе противника в наступление только 3 октября. С вечера 4 октября до утра 6 октября 2-я дивизия народного ополчения пропускала через свои боевые порядки наши войска, отходившие на восток. Но в полосе дивизии оказались соединения и части 19-й армии.

В 5 часов утра 8 октября штаб 2-й дивизии получил приказ командующего войсками 32-й армии генерал-майора Вишневского, который говорил об отводе войск с рубежа р.Днепр на Можайскую линию обороны.

А вскоре пришла записка командующего 19-й армией генерал-лейтенанта М.Ф.Лукина, штаб которого находился западнее д.Никулино: «Приказ командарма 32-й об отходе не выполнять как ошибочный. Выполняйте мой приказ на оборону».

Дивизия, стронувшись с места, вынуждена была вновь занять свою позицию по р.Днепр. Недоразумение, несогласованность между Вишневским и Лукиным привели к трагедии наших войск, которые были окружены на территории нашего района, между Днепром и Вязьмой-рекой.

8 октября в 1 час 35 минут командующий 19-й армии отдал приказ, в котором обязывалось 2-ой стрелковой дивизии прикрывать отступление армии, для чего ей поручалась оборона участка по реке Вязьме – от Боркова до Трухановки. Однако дивизия не могла своевременно выполнить его. Лишь 9 октября она заняла рубежи по Вязьме-реке. В связи с отходом дивизии с Днепра положение окруженных войск катастрофически усугубилось. Немцы заняли обширную долину реки Вержи, станцию Дорогобуж и Сафоново. К утру, 11 октября, был получен новый приказ командующего. На этот раз дивизия ставилась в центре оперативного построения армии для нанесения главного удара и прорыва совместно с другими частями в направлении Богородицкое, Доманово, Иванники. Но было слишком поздно: 7 октября 1941 года танковые корпуса противника уже подошли к Вязьме: 56-й – с направления Холм-Жирковский, и 46-й – с направления Спас-Деменск.

14 октября немецко-фашистской командование сообщило о захвате 350 тысяч советских военнослужащих и большого количества вооружения. Называлось и число окруженных дивизий – 45.

Сколько попало в плен наших солдат и офицеров под Вязьмой – трудно сказать, но мать рассказывала что по трассе Москва-Минск наши пленные – голодные и холодные – шли сплошным потоком трое суток в несколько рядов, конвоируемые немецкими овчарками. Деревенские жители выносили им продукты питания, стремясь в строю несчастных найти своих родственников, сыновей.

Как пишет в своей книге Клаус Рейнгардт: «Говорят под Москвой» (стр.85): «Выходя из окружения, русские наносили очень большие потери немцам, 11 и 12 октября 7-я танковая дивизия потеряла 1000 человек, один батальон буквально уничтожен».

Из мужского населения в деревне остались два брата Фёдоровых – Николай и Ефим – маститые старики, родившиеся во времена крепостного права. К ним приходил нюхать табак Тяпочкин Павел, инвалид русско-японской войны, да председатель колхоза с командной мальчиков 38 человек в возрасте от 3 до 14 лет.

В июле в центре деревни остановился пограничный отряд, насчитывавший 20 штыков, командиром которого был некий майор; при нём  несли службу два офицера: капитан и старший лейтенант. В кирпичной избе Морякова Прокопия Ивановича на полу лежало 8 раненых красноармейцев и двое офицеров. То было небольшое отделение госпиталя находившегося в Мосеевой Роще, под Третьяковом. Раненые часто навещались врачами и сёстрами, в особенности под их наблюдением находился старший лейтенант, которого вынуждены были положить в избу по дороге в Вязьму из-за тяжелого ранения, полученного в бою под Ярцевом, и открывшегося кровотечения. Деревенские женщины и дети под всяким предлогом стремились на него посмотреть и одарить продуктами питания. Прошла молва, будто это сын Сталина – Яков.

К востоку в сторону Голочёлова, в лесу находился армейский склад, вывезенный из Вадина. В складах находилась мука, водка, седла, медицинский инвентарь. Здесь же действовали пекарня и баня. В 800 метрах, к югу, проходила трасса Москва-Минск, на которой километровый столб указывал цифру «264».

Утром, 8 октября, деревню заняли немцы. Они застигли пограничников врасплох. Войдя в избу Жаворонковой Дарьи, они услышали за печкой песню: «Широка страна моя родная». Весельчак был разоружен, а в доме оставлен часовой, который на вторые сутки услышал голос из-под пола: «Даша, дай попить!»… Был дан сигнал тревоги. У 18 пограничников были изъяты затворы винтовок и брошены в колодец. Все они были объявлены свободными и могли лететь, как вольные птицы, на все четыре стороны. В доме через дорогу картина была другой. Командир отряда, заметив немцев, передал моей бабушке документы, просил её бросить их в растопленную печь, а сам выскочил на огород и покончил жизнь самоубийством. В сени вошёл немецкий отряд на постой, и бабушка, Варвара Митрофановна, услышав куриный переполох, выбежала в сени. Заметила за пазухой у солдата свою курицу. Она выхватила её и стала этой курицей охаживать своего недруга, забыв, что перед ней неприятель, громко крича: «Ты её кормил, ты её поил, чёрт корявый, французская твоя морда!». Вся команда немцев, молодых и красивых, образовав круг, захохотала, выкрикивая: «Ай, русь-матка! Ай, русь-матка! Гут! Гут!». Так на одном подворье смешалось в один миг трагическое и смешное. Рядом среди гряд лежал майор, покончивший жизнь самоубийством, не организовав боя. И здесь же русская женщина, преклонных лет, вступила в схватку с завоевателем.

Госпиталь фашисты обстреляли. Раненых, пытавшихся сбежать, скосили автоматной очередью.

Через неделю в деревню вернулось трое ополченцев, окруженных под Вязьмой. Одного из них, Младова Алексея Исаковича, как самого мудрого и знающего в совершенстве немецкий (не зря 7 лет был в плену) избрали старостой деревни. Он умел ладить и с немцами, и партизанами. Оккупация началась.

В тот момент, когда пограничный отряд в моей родной деревне бесславно капитулировал, а его командиры проявили трусость, малодушие, Голочёловскую школу защищал один младший лейтенант, он прикрывал пулеметным огнем отход 2-й СД. Немцам долго не удавалось подавить огневую точку героя. Только артиллерийский огонь заставил умолкнуть пулемёт, убив смельчака. Немецкий генерал перед строем солдат сказал: «Если вы, солдаты, будете сражаться так же смело, как этот русский офицер – Россия будет нашей». Он приказал своим солдатам дать залп из автоматов в честь русского витязя и похоронить его вместе с немцами в одной братской могиле.

Оккупационный режим был жестким, но жизнь при нём теплилась. Люди голодной смертью не умирали. Сеялась рожь, сажалась картошка, обрабатывались огороды.

В феврале 1942 года, когда бои подошли к деревенской околице, репрессии усилились. Стали реквизировать скот (крупный и мелкий) в каждой семье.

В конце января 1941 года деревня появился майор в немецкой форме, хорошо говоривший по-русски. Он назвался племянником третьяковского помещика Кардо-Сысоева. Говорил, что он часто приезжал в гости к своему дяде с его младшим сыном Фёдором на каникулы. Однажды он предупредил Климовой Степана, что ему угрожает смертельная опасность по доносу, что надо принимать какие-то меры. Он назвал и другие фамилии в соседних деревнях. Через неделю Климов С.К. и его 15-летний сын Василий вместе с Тяпочкиным П.Н. за околицей, ночью, тайно были расстреляны. В эту же ночь был расстрелян в Третьякове Борисов Василий Борисович, а через день – учителя Селедцов Андрей Семёнович, Толкачёв Пётр Никитич и их жёны Воробьёва Наталья Васильевна, Толкачёва Мария Афанасьевна. Вместе с ними была расстреляна дочь Воробьёвой Н.В. ,семилетняя девочка Галя. Кто совершил злодейство? Кто им руководил? Кто совершил предательство, написал донос на русских патриотов? До сих пор остаётся тайной. Архивы России и Германии до сих пор молчат. Но косвенные умозаключения ведут к одному лицу. К тому, кто служил в Издешковской управе.

В феврале 1942 года завязались бои 11-го кавалерийского корпуса за перехват трассы. Якушкино, Головачёлово, Изъялово, Никулино , Ульяново, Трофимово, Осташково были в наших руках, но в силу многих причин пришлось сдать завоеванные позиции.

В этот день наши деревни и поселки превратились в огромные кладбища, где немцы тысячами хоронили своих солдат и офицеров, убитых и замёрзших. На огороде Жаворонкова Василия Кузьмича было устроено братское кладбище, в котором захоронено более 500 человек. Здесь же в стороне находилась могила двух наших парашютистов. После войны их останки перенесли сперва в Третьяково, а потом – в Кононово. Немецкого генерала, убитого на голочеловском маяке, не стали хоронить в братской могиле, в свинцовом гробу отправили в Германию.

При отступлении немцы подожгли деревню с двух концов. Не горело лишь 3 дома. Они и стали пристанищем для всех жителей. 14 марта 1943 года в деревню вошли наши передовые части. В нашем доме разместился штаб одного армейского корпуса, в котором однажды 22 марта останавливался маршал Г.К. Жуков. На этом месте в 1812 году стоял деревянный дом, в котором останавливался И.Ф.Паскевич, будущий генерал-фельдмаршал.

Так в одной небольшой деревушке Смоленщины пересекалась судьба двух русских маршалов, героев двух отечественных войн: 1812 и 1941-1945 годов.

А. Жаворонков
деревня М.Алфёрово

---