Воспоминания
Васильевой Марии Петровны
(1934 г.р.)

О деревне Куракино

Мария Петровна Васильева большую часть жизни прожила в посёлке Издешково. Долгие годы она работала санитаркой в Издешковской больнице. Там ей приходилось видеть много немощных одиноких старух, которые вызывали у неё сострадание и желание помочь. Они напоминали ей её собственную мать. Она очень хорошо знала, что им всем пришлось пережить во время войны, немецкой оккупации и в тяжёлое послевоенное время. Мама Марии Петровны даже в самое голодное время была готова напоить и накормить любого и при этом говорила: «Бог велит пополам делить». Этой же заповеди старается следовать по жизни и сама Мария Петровна.

С Черношеи в Куракино через Сидибы

Родилась я на Черношее. Отца зали Иванов Пётр Иванович, он был 1908 года рождения, мама Иванова Татьяна Сысоевна, родилась в 1906 году. В семье было трое детей, но растерялись за войну. Брат у меня был 32-го года рождения - Александр, и сестра Анна с 38-го года. Сначала жили на Черношее с семьёй деда. У деда была большая семья. Потом моих родителей отделили. Они купили себе домик на Сидибе - посёлочек такой был между деревней Алфёрово и деревней Куракино. На Сидибе было домов семь. Но в 39-м году эти дома стали выселять в Куракино. Куракино большая деревня до войны была, из двух улиц состояла. 60 домов в деревне было.

Надо было дома перевозить, но началась финская война, многих в армию забрали, мужиков не осталось. Мой крёстный (мамин брат) Медведев Григорий Сысоевич, жил в Куракино. Нас было у мамы трое детей, а у крестного - 6 человек детей. Крёстного моего, моего папу и ещё одного мужика оставили, чтобы они перевозили дома с Сидибы. Как доделали, так папку моего сразу в армию забрали. Ещё сени он не успел доделать. А крестного тогда не взяли в армию.

Немцы в Куракино

Мне было восемь лет, и поняла я, что такое война только тогда, когда к нам пришли немцы.

Только одну неделю походили мы в школу в сентябре. Учительницей в Куракинской младшей школе до войны была Щепелевская Мария (она помёрла в войну). Нашим матерям сказали, чтобы не пускали нас больше в школу. Уже немцы совсем близко были.

Говорят все: война, война, война... стали резать скот. И мы зарезали поросёнка, овечку... На Черношее была посажена колхозная картошка. Нам её разрешили копать, потому что немцы наступали. Маме тогда бригадир дал лошадь. С утра мама, я и брат поехали копать картошку, а в обед нам сказали, что немцы уже в Вязьме. И вот мы привезли картошку, стали её высыпать и слышим, что на нашу деревню наступают немцы. Мы эту картошку с телеги под пол рассыпаем, в это время заходят немцы к нам в дом, а там висит поросёнок зарезанный в одном месте, а в другом - овечка зарезанная. Они постояли, побормотали, но ничего не взяли, на этом ушли. Немцы мимо нас пошли на Уварово. Поросёнок и овечка нам остались. Мы их разрубили и посолили в кадушки. Потом другие части приходить стали. Пока не приехали финны в 42-м году, никто ничего у нас не трогал. В деревне магазинчик был небольшой. Его немцы взломали - ситчик, какой нашли, позабрали. Колхозную кладовку тоже вскрыли и зерно забрали, на машину погрузили. Курей всех в деревне потом немцы добивали.

Выбрали старосту. Старостой у нас был дядя Яша - хороший мужик. Мы жили у самой дороги. Дорога у нас шла от Алфёрова мимо Куракино на деревню Малое Алфёрово (Алфёрушково). А через деревенскую улицу от нас жил дед Артамон. Хата у них большая была, там стоял немецкий штаб.

Жителей деревни немцы стали выселять из их домов и сгонять в один груд на дальний конец деревни, ближе к лесу. Сами они селились в домах, что были ближе к дороге. Немцев боялись, потому что слухи доходили, что они сжигают людей вместе с домами. В Куракино немцы сожгли живьём наших солдат пленных в сарае. Мы, дети, тогда близко не подходили, но рядом бегали. Казалось мне, что солдаты кричали, маму, папу звали... так мне запомнилось. Всю оккупацию мы всё время выбегали на улицу, смотрели - нет ли где пожара?

Женщин и молодёжь немцы стали гонять на работу - дорогу делать. Дорогу делали немцам от деревни Алфёрово до трассы. Наших женщин выгоняли в лес, они пилили олешник, носили его на себе и ровняли дорогу, чтобы не было выбоин - делали вроде мостика, и снег они чистили. В 42-м году снега было очень много. Дорогу огораживали - с двух сторон ставили плетень, чтобы дорогу не заносило снегом. До самой трассы делали защиту от снега из кустов. Один немец, часовой, всё время дежурил около дороги.

«Немцы» - финны

Наш дом был близко к дороге. По одну сторону деревенской улицы немецкий штаб был, по другую финны стояли - 20 человек. В нашей избе они жили. Один раз мама затопила печку, поставила картошку варить и пошла за водой. За водой ходили через четыре дома. Ближайший к нам колодец немцы забросали какими-то отходами, из этого колодца бросили воду брать, ходили к другому колодцу. По дороге мама зашла к своей маме, нашей бабушке - отведать её, задержалась немного. Мамина мама на костылях была, жила в доме своего сына (семья Медведевых), воспитывала его детей - 6 человек. Пришла она домой с водой, и видит, что чугунка картошки, которую она для детей готовила, нет. Немцы за столом сидят и едят эту картошку. А мы сидим на печке голодные. Мама стоит, руками машет, шепчет, бунтует про себя... Подошёл к ней немец, что-то ей буркнул. А мама-то его не понимает, а немец её не понимает. Мама показывает ему, что, мол, вот дети голодные сидят, надо вновь печку топить и картошку чистить, варить - дети плачут. Этот немец слушал-слушал, а в это время другой немец вышел из-за стола, схватил маму за грудь и к стенке! И пистолетом над ней трясёт!!! Мы сидели на печке. Мама кричит: «Ой, дети милые! Прощайте! Прощайте!». Мы, тройка, соскочили с печки и хватаем её за ноги. Брат был самый старший, он побольше нас с сестрой был, шарахнул немцу по руке, когда тот пистолетом маме угрожал. Этого брата как хватанули за головёнку за волосы! Брат чуть ли не до стола, где немцы ели, долетел. И ещё воспитком немец ему поддал! Вот помню, что воспитком он ему поддал... Меньшую сестру мама пыталась на руки схватить, а немец не давал. Я обхватила маму за ногу, так немец меня за волосья хватанул, да к брату откинул. Когда воспитком ударили брата, мама закричала: «Ой, караул! Стреляйте!». И мы тоже все закричали. Вдруг зашёл в избу немец с винтовкой. Видно, это был дежурный с улицы. Дежурный стал немцам, которые за столом сидели и нашу картошку ели, что-то говорить. Немец, что пистолетом маме угрожал, пистолет опустил, пошёл и сел за стол. Пока дежурный о чём-то разговаривал с ними, мама стала нас быстро собирать, одевать и уводить из дома. Мы на ходу ухватили одежду и выбежали из дома. Мама отвела нас в дом жены своего брата, где бабушка жила. Там нас накормили - серой капустой.

Мама вместе с нами пошла к старосте дяде Яше. Она рассказала ему про немцев, что в нашей хате стояли. Дядя Яша ей только посоветовал, чтобы не оставалась на ночь в доме. Он сказал, что это такие немцы, что они могут и её убить, и детей. Это финны. Убьют, к речке затащут, и никто искать не будет.

Мы остались жить у родственников, в свою хату больше не заходили. А мама везде ходила со старшим сыном, с Шурой. Прошло дня два, пришли эти «немцы» за мамой, чтобы печку топила. Холодно им стало. Она топила печку и воды два ведра приносила. Больше ничего не делала.

«Игрушки» военного времени

В дом мы не заходили, только рядом с домом играли. Там валялись гранаты - по виду, как резиновый мячик, но с кольцом. Этот мячик мы и палкой поддавали, как лаптой, и играли с ним... но за кольцо не дёргали. Рядом жил сосед дед Миходьич, батька женщины по имени Настя. Как-то он сидел на лавочке около дома, взял этот мячик, которым мы играли, стал разбирать, крутить это кольцо... И взорвался у него в руках этот мячик! Деду лицо всё побило, руки побило. Я помню, как лицо у него было всё в крови, и пальцев на руках не было - все были побиты. Кто чем мог, тем помог - кто тряпкой обвязал, кто лицо обмыл... Мама, я помню, собирала его косточки-пальцы, тряпкой их обвязывала. Дочка Настя лицо обмывала. Ну, а что? Три дня он пожил и умер... так его и схоронили.

«Самолёт - настоящий, с крыльями!»

Однажды слух прошёл: в кустах на поле у Куракина самолёт лежит. Откуда он там взялся, я сказать не могу. Я, Маня Самсонова, Миша Чижиков и брат Шура побежали искать этот самолёт. Нашли. Поглядели. Самолёт лежит, рядом никого нет... до этого мы самолёты ни разу не видали. Летали они сверху - то ли самолёт, то ли ворона вверху... А тут действительно поглядели на самолёт - настоящий, с крыльями! Пришли домой: «Мам, а мы ходили на самолёт глядеть...». Она нам: «Кто вас просил туды ходить? Зачем?».

У меня была двоюродная сестра Маня Иванова, в Плешкове жила. Мужика её Васю в армию забрали, она с тремя детьми осталась. Однажды шли мы по дороге от Алфёрова к ней, в Плешково. Только подходим к Алфёрову - летит самолёт! Маня самого малого в пазухе несёт, одной рукой одну девку тащит, другой рукой - другую. Летит самолёт! Мы с Маней назад! А самолёт пускает листовки! Видим, как листовки вдоль линии летят! Прибегли мы домой, а Маня то заплачет, то засмеётся...

И другой случай помню: ой, самолёт летит, гудит! Мы смотрим... ой, листовки бросает! Бросали их прямо на поле между Куракино и Алфёрово. Мы бегали, смотрели. Листовки ветром по кустам разносило. Там было написано: «Крепитесь! Держитесь! Скоро будем у вас!». Это наши их бросали.

Отступление немцев, март 1943

Когда немцы стали отступать, сначала в деревню привели двух наших пленных разведчиков. Это было 12 марта 1943 г. Привели немцы двух парней - один повыше ростом, другой пониже. Допросили их в штабе, дали им лопаты. Они напротив нашего огорода выкопали себе ямку. Снега было много. Расстреляли их рядом с этой ямкой, туда они и упали. Тот, что был повыше росточком, старый (а может, и не старый он был), полотенцем закрыл себе лицо. А мы это видели, стояли около избы деда Миходьича. Поднялись шапки кверху, да и всё... и шухнулись они... После этого сразу в середине дня откуда-то понаехали машины. В нашем доме был склад у немцев. Погрузили на машины документы, банки какие-то и увезли. С 2-ух часов дня начали зажигать нашу деревню. Зажгли кладовую, колхозную канцелярию... Всю деревню подожгли!

Наши пацаны выкопали в снегу окоп, пришлось нам в нём сидеть: 8 человек Медведевых и нас четверо - мама и тройка детей. Мы сидим, а от тепла горящих домов со снежного окопа на нас лилась вода - снег таял.

Мы сначала думали, что наш дом останется. Его подожгли только во втором часу ночи. Было темно, кругом были отсветы пламени. Несмотря на бурные протесты своей матери, двоюродный брат Коля высунулся из снежного окопа, чтобы оглядеться: что вокруг происходит? Увидел он, что наш дом стоит, и обнадёжил нас, что дом наш остаётся. Мама обрадовалась, сказала: «Ну, слава Богу. То я у вас жила, а теперь вы пойдёте ко мне». Но и его подожгли.

В это время у бабы Матрёны парень Илья сидел около горящего дома - грелся, в окоп не пошёл. Через Куракино ехала немецкая машина. Увидели немцы, что Илья сидит, греется. Остановились, вышли из машины и его с собой забрали. И поехал Илюшка... Матрёна кричит: «Ой, сыночек! Ой, сыночек!». А что сделаешь?

Ночью деревня сгорела вся. Наши пришли утром. Шли от Высоцкого прямо по полю на деревню. Деревня тогда уже сгорела. Потом был такой разговор, что, если бы разведка вернулась, то деревню бы они отстояли. Солдаты тоже были плохо одеты: у кого валенки без галош, у кого сапоги... У кого один валенок и один сапог, а у кого разбитые ботинки портянками завёрнуты... Не в чем им воевать было. Они были на передовой, снабжение за ними не поспевало.

Наши наступали, немцы отступали. Наши части через Куракино прошли, двинулись на Уварово, на Дубки, а в Зимнице застряли. Там полные сутки война была, свет белый горел!

Госпитали

В округе Куракино было три госпиталя. Появились они в 1943-м году, сразу, как наши части пришли. Один госпиталь был восточнее Куракино, в сторону Высоцкого, другой - в Саньковском лесу, рядом с Уварово. Третий госпиталь был ближе к трассе около Черношеи.

Однажды возле нашего дома остановились три машины, которые везли раненых. Стали грузить раненых из госпиталя на эти машины. Кого на палатке несли вчетвером, кого на носилках... изувеченные все, без рук, без ног, крик, стоны, кровь... смотреть страшно было.

Помню солдата, которого несли на палатке. Не было у него ни ног, ни рук и лицо было всё изрезано, обвязано бинтами. Он кричал: «Ой, дайте умереть, не возите меня никуда!». Грузили их на машины и отправляли дальше. Потом госпитали уехали, фронт двинулся дальше, на запад.

Отец Иванов Пётр Иванович

Отца как взяли в армию 40-м году, так домой он не возвращался. Когда началась война с немцами, он оказался под Вязьмой. Тогда многие погибли, а некоторые в плен попали. И отец мой попал в плен. Вдруг однажды приводят нашего отца к нам домой! Приводит немец папку к нам - во всём военном... две сумочки у него через плечо небольшие. Мы как ухватились за него! Немцы нас отбрасывают... Отца быстро увезли в штаб, и мы его больше не видели. Проходит какое-то время и вдруг нам наказывают, что найдите и принесите гражданскую одёжку какую-нибудь - ваш отец на Сидибе в сарае сидит. А у нас ничего не было, потому что всё было закопано. Мама пошла в дом своего брата (его тоже тогда уже забрали на войну). Нашли там какую-то одёжку.

На станции Алфёрово был лагерь военнопленных. Как потом выяснилось, отец попал в этот лагерь. Немцы стали перегонять наших пленных из лагеря в сторону Высоцкого - тогда дорога была с Кононова на Высоцкое. Идти многие не могли от истощения, некоторые шли и валились в снег. Таких немцы обычно добивали.

Когда пленных погнали, отец мой завалился в снег, не мог идти дальше. Немцы почему-то не обратили на него внимание. И ещё двое солдат с ним таким образом отстали от колонны. Когда нас переселяли в Куракино, один сарай остался на Сидибе. Не смогли его тогда перевезти, потому что мужиков позабрали на войну. Три человека военнопленных оказались в этом сарае. У папки была двоюродная сестра Вера в деревне Алфёрово. Он по кустикам добрался до её дома, попросил сообщить маме, что будет сидеть на Сидибе и ждать её в сарае. Тётя Вера дала маме знать, что наш папка там. Мама нашла одёжу и пошла туда, привела его домой. А там, на Сидибе, ещё двое оставались.

Дома отец побыл немного, всего шесть месяцев. Его гоняли на линию работать. В конце 42-го года всех мужчин из нашей деревни, тех кто работал на железной дороге, немцы угнали - месяца за три ещё до их отступления это было. Погрузили в товарный вагон, в котором скот возят, и повезли в Германию. Вагон был битком! Там были и уваровские, и куракинские, и алфёровские, и высоцковские! Со всех деревень были люди! Вагон был без дверей. Немец охранял их, пока поезд не тронулся. В том вагоне были мой крёстный (мамин брат) и председатель Алфёровского сельского совета Пётр Алдаким. Дядю Петю тоже забирали вместе с нашими мужиками. Алдаким стоял самым крайним, у выхода. Как поезд дёрнулся, так Алдаким из вагона и выпал! Как только под колёса не попал! Алдаким остался, но успел сильно испугаться и на отца злобу затаил - якобы это он его так сильно толкнул. Потом он вроде как жалел, что все уехали, а его выпихнули из вагона.

О дальнейшей судьбе отца нам рассказывал мамин брат, которому удалось вернуться после войны. Куда-то их привезли, поселили в лагерь, заставили работать. Папке, ещё когда работал на линии, отбило правую ногу рельсой. Он не мог работать. Немцы не давали еду тому, кто не ходит на работу. Отцу крёстный приносил еду. Хоть половник супу, но приносил. Потом их пути разошлись. Наши войска освободили пленных, и стали их сортировать. Моего отца признали навроде предателя, так как был в плену и на немцев работал. Когда он проходил проверку, то в сельский совет прислали запрос на него. Петя Алдакименок - председатель сельского совета, дал плохую характеристику на моего отца. Обижался он на него за то, что тот, якобы толканул его, когда поезд тронулся. Отца не отпустили домой, а отправили куда-то в лагеря работать. Так мы долго ничего не знали про отца. Помню, что мы получили от папки письмо, только не могу сказать, в каком году. Он был где-то с бывшими полицаями. Однажды приходил к нам в деревню мужчина из лагеря. Никого в деревне не было, все были на сенокосе, только бабка одна дома была. Он зашёл к той бабке - она в крайней избе жила, передал весточку от отца, что тот жив. Если интересно узнать, как и что, то надо было идти к этому мужчине в деревню Кузьмино. Но у матери были опухшие ноги от недостатка питания, она могла идти, путь был далёкий. Отец так и не вернулся. Годы спустя я писала в архив в Подольск. Из архива я не получила никакого ответа.

Партизан Беляков Иван

Был такой партизан - Беляков Иван [1]. Его мать, баба Настя, жила у нас в деревне. Как-то он пришёл с другом и находился неподалёку от деревни в лесочке рядом с Сидибой. Это было в 42-м году зимой, когда у нас немцы были. Иван прокрался к крайнему домику в нашей деревне, разузнал, есть ли немцы в деревне? Попросил передать матери, что будет ждать её в лесочке у Сидибы, чтобы мать принесла ему хлеба и картошки. Бабе Насте это всё передали. Она собрала рюкзачок, палочку в руки - и утречком пошла в сторону Алфёрова, где её сын ждал. Речка была олешничком тогда заросшая, только один переход через неё был. В Кононове тогда бабка жила, которая больные зубы заговаривала. Баба Нася платком завернулась, как будто зубы болят. Остановилась она на дороге, налегла на палочку и стоит. Глядь - а сзади по дороге немцы идут с переводчиком, а с ними староста дядя Яша! Подошли они к бабе Насе и стали допытываться: «Где твой сын?». То ли донёс кто, то ли на радостях понесли по соседям... а соседи, может и рады, что свой пришёл, но могли и не подумать, что немцам это известно станет. Стали её допрашивать, стали рюкзак на дороге трясти. А там - и сало, и хлеб, и картошка... всё это полетело по дороге. Она стоит плачет, ничего сказать не может. Стали её бить. Сын это видел из кустов, хотел стрелять, но друг ему не дал. Так можно было всю деревню погубить. Немцы забрали эту бабку. Подошла машина, и её увезли неизвестно куда.

Пришла она обратно в деревню в 43-м году в июне месяце (сенокос тогда был). Пришла она от трассы, а мы в это время шли с Сидибы с сена. У бабы Фёклы у крайней избы тогда половина деревни собралась, все её спрашивали: «Баба! Как ты жива осталась?!». Она как стала подымать рубаху! Одни рубцы по телу! И плачет... босиком шла... юбочка и кофточка на ней были. День был тёпленький, даже жаркий.

Воздухом, наверное, люди чувствуют... доносит им кто по воздуху что-ли? Не знаю... Не успела баба Нася прийти в землянку, прилетел её сын на самолёте!!! Прилетел самолёт и сел на бугорке между Алфёрово и Куракино! Пять минут, наверное, побыл, и самолёт дальше полетел. В обед мать пришла, а к вечеру уже сын её прилетел!

Побыл Беляков с матерью чуть, поговорили они... вдруг на второй или на третий день приезжает бригада ставить дом. Жёнка Белякова работала в колхозе, жили, как все - в землянке. Поставили дом в течение месяца. Ещё у нас был такой Пантелеев. И ему дом поставили. Его как взяли в 39-м году в армию, так он и не вернулся... Остальные выживали, как смогли, сами.

Потом мы узнали, что Иван Беляков бы начальником партизанского отряда. После войны Беляков работал за Вязьмой председателем колхоза (или в Койдакове, или ещё где).

На освобождённой территории

Сгорели - ни пилы, ни топора, ни ножа! Если где ножик остался, так его сосед с соседом делили, чтобы хлеб порезать. Когда нас освободили, сразу стали строить школу. Нас, пять девчонок, учительницу и одного военного - шофера, отправили в Саньковский лес. От госпиталя в Саньковском лесу оставалось много построек. Их стали перевозить в Куракино.

Снова организовали колхоз, председателем был Николай Яров. Откуда-то в наших колхозных кладовых появились пилы, лопаты и топоры. Уж я не знаю, откуда их Яров достал. Председатель посылал бригадира дядю Петю по землянкам, чтобы спросить, кто и в чём нуждается, как живём, как землянка... К нам он приходил, спрашивал маму: «Сысоевна, ну, что, как?». А что, как?! Расколоть полено нечем! Откуда-то Яров взял пилы - на два дома одну пилу, топор давали, лопату давали. Стали строиться, стали копать и сажать. Чуть полегче было тем, кто работал на железной дороге. Там получали паёк 12 килограмм.

Мы питались одной голой крапивой. У мамы ноги опухли, она ходить совсем не могла. Мама моя была очень простая женщина. Если у неё есть что-то в доме, так она любого накормит и напоит. И меня такой мама воспитала. Борщ был из крапивы, но мама и им кормила. Мама говорила: «Бог велит пополам делить».

Стали детей на работу отправлять, картошку полоть, лён полоть. Работали мы за пол литры перегона. Коров уже тогда пригнали. Перегоном мы забеливали крапиву. Мне было двенадцать лет, я уже скородила на быку. Учили, показывали, мама помогала запрягать. Бригадир наш старался ребёнку дать тихую лошадку или быка, чтобы не трепали. Были норовистые быки, с которыми сладу не было. Я однажды скородила на поле, жарко было, водни полетели. Бык и рванул в деревню! Так с бороной я к дому и подлетела...

Гибель брата Александра Петровича Иванова

Брат мой Шура погиб после войны, работая на тракторе в колхозе. Выучился он на тракториста в Алфёровской МТС. На трактористов в Алфёрове тогда много ребят учились: Шурик Прохоров, Коля Самсонов, мой брат, с Алфёрушкова Миша Иванов, Козлов из Болохнят... Когда брат отучился, его послали трактористом в Таратоново. Там он и погиб. Поля были заминированы. Он выпахал мину. Но мина та сначала не взорвалась под плугами. Друг у него там был, Федя его звали, ветврачом работал. Вместе они на квартире в Таратоново стояли. Пришли они на обед к хозяйке. Шурик рассказал другу о том, что мину выпахал. Федя и говорит ему: «Да мы не одну такую мину разряжали! Пойдём!». Как уж там точно происходило, теперь сказать не могу... в общем, мина эта взорвалась. Федю сразу убило, кишки на куст повесило, а брату Саше осколок попал в живот и повредило ногу. До Вязьмы его не довезли. Он умер по дороге. Это было уже в 51-м году. А сестра умерла ещё во время оккупации. Её рядом с домом в деревне тогда и похоронили.

В Издешковской больнице

Голодно было жить в колхозе. Мамин брат забрал меня в Москву, и я год проработала в Москве в няньках. Мама была одна в деревне, сильно болела. И я сказала дядьке, что я уезжаю обратно в Куракино, маме помогать. Сначала я устроилась на сеносклад. Сезон проработала на сеноскладе. Сеносклад находился там, где сейчас стоит телевышка. В 52-м году я пошла работать в МТС - в Алфёрове тогда строили гаражи. Из Семлёва приехал Володя Сапончик, стал уговаривать нас ехать на стройку в Семлёво гаражи строить. Сапончик был мужик молодой, шутливый, интересный. Жена его работала учительницей в Кононовской школе. Обещал, что нас не обидит. Но туда надо было ездить каждый день, рано вставать. В конечном итоге я устроилась работать санитаркой в Издешковскую больницу. Главным врачом в Издешковской больнице тогда был Тимофеев Юрий Иванович. Он меня отправил учиться на месяц в Смоленск на автоклавщицу. Так я и работала - и санитаркой, и автоклавщицей до самого выхода на пенсию в 1998 г.. У медработников маленькая пенсия была. В 90-е годы я получала пенсию 45 рублей, при этом работала перед выходом на пенсию на полторы ставки. А были пенсии и по 35 рублей.

Одно время пришлось мне работать с Юрием Ивановичем в хирургии. Там было тяжело. И мне вспоминались те раненые без рук и без ног из куракинского госпиталя. Тогда, уже в сознательном возрасте, я поняла, как было им тяжело, какая это жестокость - война...

Что было, что знала, всё я рассказала...

---

(записано 09 января 2015 года)