Материал страницы был обновлен 27.12.2017 г.

Воспоминания
Муравейской Людмилы Владимировны
(1921 г.р.)

---

Ленинград слезам не верит

Судьба человека – самый главный драматург. Иногда она преподносит такие сюжеты, поверить в реальность которых невозможно.

Накануне празднования 70-летия Победы в гости к брату и сестре в деревню Изъялово приехала из Ленинграда Людмила Владимировна Муравейская, которая родилась в 1921-м году в деревне Ульяново. Она – блокадница, всю войну прожила в Ленинграде. Все трое – и брат Иван Владимирович Владимиров, и сестра Анна Владимировна Иванова, и сама Людмила Владимировна, принадлежат к поколению, судьбу которого определила Великая Отечественная война. Иван Владимирович добровольно «попросился в армию», когда ему было 18 лет, прошёл всю войну «настоящим солдатом», несколько раз был ранен. Чуть не погиб под Харьковом, но чудом выжил. Анне Владимировне пришлось пережить оккупацию и немецкое рабство, когда при отступлении немцы угоняли всю молодёжь в свой тыл. Их долгая жизнь была полна неимоверно трудных испытаний на прочность и выносливость, которые способны вынести только стойкие люди.

Всем троим суждено было выжить и встретиться вновь после войны. Иван Владимирович, как только демобилизовался в 1947 г., первым делом приехал к сестре в Ленинград. Приехав, пошёл на рынок купить себе что-нибудь. Там его тут же обокрали. Сняли с него часы и забрали все деньги. Людмила Владимировна с ужасом вспоминает: «Он пришёл, лица на нём не было... Как только не убили, боже мой! А ведь только с войны пришёл...». Брат и сестра тогда обнялись и плакали от горькой обиды…

Но Ленинград слезам не верит… То, что нас не убивает, делает нас сильнее. Людмила Владимировна убеждена, что Бог есть…

В Ленинград

Когда началась война, мне было 19 лет, я была в Ленинграде, работала на бумагопрядильной фабрике им.1 Мая. Из деревни Ульяново уехала, когда мне не было и 15 лет. Я была девчонкой. Закончила только 6 классов. Сначала училась в Трофимове в начальной школе. Только один год я походила в Голочёловскую школу (вместе со старшим братом Колей туда ходила). Комсомолкой я стала, когда ещё жила в деревне. Но, как война началась, комсомольский билет пришлось убрать.

Родных в Ленинграде у меня никого не было. Была чужая совершенно тётка в соседней деревне Никулино, которая жила в Ленинграде. У неё умерла сестра, и она взяла к себе осиротевшую девочку Дусю. Моя двоюродная сестра с ней сговорилась и уехала в Ленинград. Прислала сестра письмо - приезжайте кто-нибудь. И я сказала: «Мама, я поеду!». Я сходила в Издешково за паспортом. Вот так я уехала к своей двоюродной сестре в Ленинград. Она написала, что встретит меня.

Мама проводила меня до Семлёва. Это было первое большое путешествие, в которое я отправилась. Мне ещё не было 15 лет. В паспорте стоял 21-й год рождения, а я переправила на 20-й, чтобы быть постарше. Приехала я в Ленинград, на Московский вокзал. Сижу в поезде, никто меня не встречает. Приходит проводница и говорит: «Девочка, что ты сидишь?». Я говорю: «Меня должны встретить...». Она отвечает: «Сейчас поезд уйдёт в тупик! Увезут тебя, не будешь знать - куда. Выходи!». Я вышла на перрон, стою со своим деревянным чемоданчиком. Подходит ко мне мужчина и говорит: «Девочка, что ты тут стоишь?». Я объясняю, что жду, меня должны встретить. Он мне сказал, что уже не встретят, попросил показать адрес и объяснил, как мне ехать. Это было от Московского вокзала всего две остановки на трамвае - как сейчас я помню его объяснение. Есть же добрые люди! Я всё нашла, вошла в парадную, звоню... Мне открывает дверь двоюродная сестра. Я говорю: «Хороша, нечего сказать!».

Меня сразу же определили в домработницы. Хозяйка была хорошая - Фаня Владимировна. Мальчик у неё был подросток. Муж у неё был репрессированный, сидел в тюрьме. Она была добрая еврейка, ко мне относилась хорошо. Но мне пришлось от неё уйти через год. У них один брат сидел в тюрьме, а другой был в сумасшедшем доме - здесь же в Ленинграде, на Пряжке. Я должна была каждую неделю ездить к нему в больницу, возить ему еду - булок, молока... Я приезжала в этот сумасшедший дом: большое здание, большое помещение… а эти сумасшедшие мужики готовы тебя сожрать! Я так их боялась! Я оттуда уходила с горькими слезами. Приходила и говорила: «Фаня Владимировна, я больше туда не могу ехать!». А она: «Люсенька, ну, что же делать… что же делать... я же не могу сама...». Она работала в ресторане кассиром.

Однажды мне одна девушка говорит: «Вы так переживаете, так плачете, я вас устрою в другое место». Устроила она меня. И хозяйка, и её муж были инженерами. Там была девочка большая - 12 лет ей уже было. За девочкой надо было ухаживать: стирка, готовка... Я должна была встать в 5 утра и сварить мужу гречневую кашу на пару. Хозяйка научила меня, как это делать, это было моей обязанностью. Носки я штопала мужу до трёх часов ночи. Вот однажды я поставила эту кашу и забыла во вторую кастрюлю налить воды. И уснула у керосинки. Просыпаюсь, а хозяйка меня за волосы! Била меня! Я сожгла кастрюлю... и кашу подожгла. Там была коммунальная квартира. Вышла соседка, заорала на неё. И сам хозяин вышел, кричал на неё. Соседка меня увела от них, устроила на бумагопрядильную фабрику им. 1 Мая. Фабрика находилась на Петроградской набережной, в Петроградском районе. На фабрике я жила в общежитии. До войны жила за городом в Лахте. Взяли меня в ученицы, потому что не было мне ещё 19 лет. Я училась в фабзавуче [1], была «стахановкой».

До войны я отработала на этой фабрике 2 года. Когда война началась, мне было 19 лет. Я уже поступила в вечернюю школу... но всё нарушила война.

Война

Однажды просыпаемся - радио объявляет: «Началась война!». Все на фабрику. А фабрика тут же - общежитие при фабрике. Собрались, народу полно. Фабрика была семиэтажная. Все мужчины - в военкомат. «Женщины, разбирайте станки, будем эвакуировать!». Две недели мы разбирали станки. Потом, через две недели, нас собрали команду девчонок таких, как я - на окопы, траншеи рыть. Нас отправили в Волосово, тогда ещё на поезде. Станция Волосово - 90 километров от Ленинграда. Это был Лужский рубеж. Привезли нас туда на поезде. Девчонки, такие же, как и я - молодые. Поселили нас в сарае. Кормили нас хлебом и молоком. Голодные мы там не были. Лопаты, кирки... привели в траншею. Копали с утра до ночи. Немецкие самолёты летали прямо у нас над головой. Бомбили, бросали маленькие бомбы – зажигалки. И листовки: «Ленинградские дамочки, не ройте ямочки! Через эти ямочки пройдут наши таночки!».

Это было начало июля. В конце августа (мы уже были все ободранные лопатами), вдруг! ночью приходит наш старший и кричит: «Девочки, девочки! Вставайте, вставайте! Немцы в Волосове!» [2].

Немцы приехали на танкетках. Уже поезда до Ленинграда не ходили. Уже Красное Село было занято. Немец был уже под самым Ленинградом, под Кировским заводом. Мы шли болотами до Ленинграда два дня. Пришли, конечно, все ободранные, в Ленинград. Немножко мы оправились - дня через два, из нас сформировали МПВО - Противовоздушную оборону Ленинграда [3]. Нас, девочек, было 20 человек на фабрике, которых отобрали в МПВО. Что нам было делать? Немцы уже бомбили, бросали бомбы на Ленинград. Мы дежурили на крышах. Немец бросал зажигалки. Всё горело! Кругом горело!

Блокада Ленинграда

Однажды я дежурила с Леной Шведовой. Это была девочка такая же, как и я. Ей бомба попала прямо в сердце... Она тут же умерла. И меня тогда ранило. Я подробностей не помню - какой-то парень военный снял меня... семь этажей и подвесная лестница, чтобы на крышу попасть... Как он меня снял?! Я не знаю... Я пришла в сознание только через два дня в госпитале. На Большом 100 был санитарный госпиталь [4]. Я была вся переломанная: руки, ноги... у меня до сих пор штырь в ноге... Отлежала в госпитале, опять вернулась на фабрику. Опять те же самые бомбёжки, опять разрываем мы траншеи, вытаскиваем людей из-под обвалов... Однажды, во время ночной бомбёжки, 250-килограммовая фугасная бомба попала в дом, стоявший возле фабрики. Там погибло много детей, и много было жертв. Мы вытаскивали людей из полуподвалов, вытаскивали полуживых... Я вытащила 6 человек, пошла за седьмым и сама провалилась. Опять госпиталь... Это был ещё 41-й год. В сентябре немцы разбомбили Бадаевские склады [5] и оставили нас ни с чем…

Рабочим давали 250 грамм... это был не хлеб, это была «дуранда» рассыпанная... такой давали хлеб. Голодные были. Спасались мы сами. Выручала буржуйка - печурка... Мы ещё дежурили по госпиталям. Нас посылали ночами дежурить в госпитале, разгружать раненых, ухаживать за ними.

«Есть Бог…»

Начало 42-го года. Перед тем, как встречать Новый год, объявили по радио, что на Васильевском острове (а мы жили на Петроградской набережной) магазин отоваривает карточки. Говорили, что не хлеб, а дадут мясо, конфеты... Надо было идти с Петроградской на Васильевский остров... через Тучков мост... далеко... Моя подружка, с которой я прожила всё это время, сказала: «Я пойду дежурить за двоих - за тебя и за себя, а ты иди туда». Я пошла туда на ночь. Дошла до Васильевского, нашла этот магазин... Там уже народу были тысячи... Ночь простояли. Я получила продукты только к вечеру 31 числа, декабря месяца 41-го года. Пришла домой. Моя Тамарочка меня ждёт... Мы должны были ещё дежурить идти на крышу - до 12 часов ночи. Пошли дежурить на крышу, продукты все положили в тумбочку, закрыли на замочек тумбочку. Отдежурили, пришли. Думаем: «Сейчас покушаем… сейчас сварим и поедим...». Приходим... а в нашей тумбочке ничего нет!!! Только возле тумбочки кровь от мяса... Это соседние девочки - их жило шесть человек в соседней комнате (а мы с Тамарой жили вдвоём в комнатке), - эти девочки всё взяли. И веселились... а мы вдвоём плакали... Как мы рыдали!!! Я вспомнить этого не могу! Мы с ней обнялись и лежали на полу! Кричали...

Я вам хочу сказать, что есть Бог! Понимаете?! Прошло какое-то время... Так же живём, так же дежурим. У нас была печечка-буржуйка. Мы волочим с Тамарой хлеб - ей 250 грамм, и мне - 250 грамм. Хлеб этот нарежем маленькими кусочками, поджарим на буржуйке... мы варили суп. В кастрюльку нальём воды, она вскипит, туда опустим этот хлеб и едим. Если бы мы так не делали, то были тоже закопаны там же... Вот только этим мы и спасались. И мы мылись, мы не ходили грязные. Другие ходили чёрные, не узнать лица. А мы ходили чистые. Мы всегда мылись с Тамарой. Мы жили на первом этаже. У нас рядом была набережная. Стоял корабль морской. И нам моряки носили дрова. Подложат нам под двери... приходим с дежурства - у нас сколько-то полешков есть, чтобы печку разогреть. Мы этих моряков в лицо не видели, а они нам приносили воду и дрова. Вот этим мы, наверное, и спаслись...

Однажды мы пришли с дежурства, и пришёл директор хлебозавода. Хлебозавод был - дом 13 на набережной. На хлебозаводе лопнул водопровод, и надо было носить воду, чтобы замесить тесто. Он постучался к нашим соседкам, шести девочкам, и к нам. Мы шли на дежурство с Тамарой, и мы не могли идти носить воду. Все шесть наших соседок пошли на хлебозавод. А мы опять плакали, потому что наши соседки наедятся хлеба, а мы без ничего...

Приходим домой с дежурства - уже утро. Никого из наших соседок нет... Я говорю: «Тамара, пойдём, может, и нам хлеба немножко дадут». Пошли мы на завод. Там проходная, и женщина на проходной нам говорит: «Они все в красном уголке на третьем этаже. Идите». А нам на третий этаж не подняться! Ноги не идут... Стоим внизу. Мужчина пришёл. Говорит: «Давайте, я вас провожу». И он нас проводил. Мы пришли посмотреть на этих девочек в надежде, что они дадут нам хлеба... а они все мёртвые... шесть человек... Они объелись хлеба. Они носили воду, им дали хлеба, они объелись горячим хлебом. Это были те самые девочки, которые украли у нас мясо.

Подсобное хозяйство в Токсово

Мы были в МПВО. К весне нас стали кормить дурандой и супом каким-то... И весной нас сформировали 20 человек - 20 девочек, и отвезли в Токсово. Подсобное хозяйство там было открыто. Наверное, там было гектаров 6 земли. Это нужно было для фронта и для голодных ленинградцев. Привезли семена, картошку, посадили турнепс. Мы там ели лебеду. Мы обедали из чашечек - их мыть не надо было. Всё вылизывали языком. Такие были голодные... Потом, к осени уже, пришли в себя. Другой раз, бывало, что-нибудь украдкой украдём, съедим... Повар что-нибудь нам варила... До сентября 45-го года я была в этом Токсове. Мы там работали для фронта, для ленинградцев. У меня четыре грамоты Ленинградского городского совета... золотые часы подарили мне! Исполком! Когда уезжала, часов у меня не стало. Кто их взял, кто украл? Не знаю... Кому-то показывала грамоты, а часы пропали...

Ленинград слезам не верит

Однажды, когда мы ещё дежурили на фабрике, на крышах, я чуть не погибла. Я упала на печурку на дежурстве - потеряла сознание от голода. Девочки пошли на крышу, а я дежурила в помещении у телефона. На мне загорелось пальто. Дыму стало полно, заскочила Тамара, видит - я валяюсь около печурки, горю! Меня потушили, отвезли на санках домой в общежитие, где мы жили на казарменном положении. Это была ночь, есть было нечего. Я уже умирала, честно говоря... Вдруг стучат в дверь. Рядом с нами жил мужчина, который эвакуировал своих детей и жену, а сам ходил побирался: то папиросы ему надо было (он знал, что мы дежурим в госпитале и меняем на хлеб папиросы у раненых), то ещё что-то. Иногда давали ему папироски, а иногда и не было у нас. Я подумала, что это он пришёл. Но оказалось, что это был не он.

После того, как я пришла с окопов, мы с Тамарой пошли в столовую на улицу Скороходова пообедать. Там к нам пристали два офицера. Рядом с нами были их казармы. Тамарин ухажёр ушёл, а мой – Миша, меня провожал. Изредка он ко мне приходил, навещал меня. Когда я была ранена, он ходил ко мне в больницу.

И вот, стучат в дверь. Я говорю Тамаре: «Коле не открывай, а то он войдёт, не выгонишь его». Стучат и стучат... Тамара подошла к двери, открыла. Это оказался Миша. Он спрашивал, жива ли Люся? Он нам принёс хлеба и риса. Затопил буржуйку, отварил риса, накормил... и я поднялась. Представляете?! На второй день он хотел меня эвакуировать. Он работал на «дороге жизни». Он мне говорил: «Поедем, поедем, я тебя эвакуирую к своим родителям...». Я ему ответила: «Миша! Я никуда не поеду! Мои родители знают, что я в Ленинграде, никуда я не поеду...». Он нас выходил, он два дня был с нами, кормил. И тушёнку приносил, и булку приносил... В общем, ушёл, и я ожила. Если бы не он, я бы умерла.

А потом - дурочка я была... Он меня нашёл. Хотя мы не писали друг другу, и он не знал, где я. Он меня нашёл, прислал мне письмо. Но писал не мне, а другой девочке. Видно, перепутал письма... Адрес мой, но совершенно другое имя, объясняется в любви и всё такое... что он жениться хочет. Та-то, другая, которой он моё письмо послал, наверное, умнее меня оказалась. А я его завернула, написала: «Больше мне не пиши, мне женатые мужики не нужны!». И больше ему не писала. Всё, больше я его не видела. Потом я очень, очень жалела... У меня было неудачное замужество.

После блокады, после войны, училась. Образование у меня было только 6 классов до войны. В Лениграде училась в вечерней школе. Вышла замуж я перед самым концом войны. 9 мая 1945 года мы записывались. Муж мой, Алексей Власов, меня обманул. Он был старше меня на 16 лет. Записался со мной по красноармейской книжке, потому что у него была другая семья: у него была жена и были дети - двое. Он меня не бросал, я его сама выгнала. Не могла терпеть вранья! Не могла... воспитывала доченьку Галочку одна.

Училась, работала, дошла до директора предприятия. Сначала я училась в техникуме общественного питания, потом училась на курсах директоров. Тридцать лет я отработала директором большого предприятия общественного питания. У меня грамот, наверное, штук тридцать! После войны у меня была шесть метров комнатка, и доченька была маленькая. Я воспитывала дочь, училась и работала. Вот такая жизнь прошла. Мне уже 94 года будет в августе...

(записано 07 мая 2015 года).