В Австро-Венгерском плену

1917-1918 годы

Захар Владимирович Чаусов - член ВКП (б) с 1919 г.

Избирался членом Вяземского уездно-городского комитета ВКП (б) в 1924 г. (XIII уездно-городская партконференция), в 1925 г. (XIV уездно-городская партконференция), в 1926 г. (XV уездно-городская партконференция), в 1927 г. (XVI уездно-городская партконференция).

В 1929 г. был избран членом окружного комитета партии, в 1937 г. на V областной конференции был избран членом пленума Западного Обкома ВКП (б).

Идейным коммунистом его сделало пребывание в плену во время первой мировой войны. Об этом он написал в своих записках-воспоминаниях об Австро-Венгерском плене. В настоящий момент эти воспоминания хранятся в краеведческом музее Издешковской школы.

Воспоминания

17 марта 1917 года немцы затеяли бой на реке Стоходе, в результате боя для нас сложилась неблагоприятная обстановка. Позади широко разлившийся Стоход; мосты разрушены снарядами. Кругом немцы. Наша дивизия в мешке; обороняться нечем. Перед нами встала дилемма – смерть или плен. Умирать никто не хотел: в России революция. Предпочли плен. Восемь тысяч человек пошли в Германию, две тысячи в Австро-Венгрию.

Я попал в число двух тысяч.

Колонны военнопленных во главе с бригадным начальством двинулись в тыл победителей. Шестичасовой поход под усиленной охраной. Через тылы неприятеля. Беспрерывные цепи артиллерийских батарей; чем дальше в тыл, тем крупнее калибры пушек.

Нас поместили в большой сарай, огороженный высоким забором колючей проволоки. Кругом вооруженные часовые. Не кормят.

- Минаж получите в лагере, - заявил офицер, начальник конвоя.

Отправка в лагерь

Прошло два дня. Нас привели на станцию. Погрузили в товарные вагоны. Выдали по сто грамм «кавы» (напиток вроде кофе), по кусочку колбасы и хлеба. Больше ничего в течение трёх суток не получали. Привезли нас в лагерь «Миловицы». Поместили в карантин.

В карантине

Карантин – лагерная секция. В ней 4 жилых барака и кухня. В десять часов ночи, в день прибытия, дали ужин: суп-мамалыга, одна вода, в которой плавает несколько крупинок кукурузных отрубей. Хлеб выдали только утром, по 250 грамм. Хлеб с какой-то неизвестной примесью. Серый на вид, во рту рассыпается.

Знакомимся с лагерем. Он раскинут на пустыре. Огорожен высоким забором колючей проволоки в несколько рядов. На вышках часовые. Снаружи и внутри вдоль проволочного забора – также часовые. На десятиметровом расстоянии от забора – запретная зона. За нарушение границы запретной зоны – пуля, без предупреждения. Лагерь разделен на немногочисленные секции. Секции отделяются друг от друга проволочной изгородью. Каждая секция имеет своё назначение. Наша секция карантинная. В наших бараках двухэтажные нары. Ночью электрическое освещение. Ходить по лагерю ночью запрещается до утра. Разговаривать – тоже. Офицеры содержатся отдельно от рядового состава. Их на работу не посылали. Некоторые из офицеров тайно перебирались в секции рядовых. Попадая на работу, организовывали побеги и вредительство. За нарушение правил лагерного режима и за различные преступления наказание по суду и по дисциплинарному уставу, вплоть до расстрела.

Все внутрилагерные работы выполнялись силами военнопленных под наблюдением вооруженного конвоя. Конвой состоял из лиц неспособных к службе на фронте. В карантине нам выдали каждому сумку из коричневого брезента. В сумке было: кастрюлька с крышкой, столовый нож, вилка, ложка, сапожная щётка, щётка для чистки платья, моток ниток, две иголки и несколько пуговиц.

На работу в Венгию

Через три недели, прямо из карантина, нас отправили на работу в Венгрию. В Венгрии на каждой станции мадьярки бросали нам в вагоны большие куски хлеба и сала. Мы повеселели: в карантине-то изрядно поисхудали.

Меня и ещё одного товарища конвоир привёл от коменданта в село Бюзылдьяр-мет к хозяину. Пан Барковицы. Было воскресенье. Хозяина не было дома. Поговорив с конвоиром, хозяйка принесла каравай белого пшеничного рыхлого хлеба и на блюде большой кусок сала, два столовых ножа. Знаками показала, чтобы мы ели. Потом угостила кислым молоком.

Конвоир ушёл. Мы остались. Хозяйка отвела нас в сарай, показала, чтоб мы спали. Был уже вечер. Ночью я проснулся от каких-то непонятных звуков и возни возле нас. Зажёг спичку, смотрю: пьяный старикашка копошится и хнычет. Увидев нас, он вдруг скатился с сена на пол и ушёл. Когда вернулся, подал нам по стеариновой свечке. Я зажёг свою. Дедушка повозился, повозился и заснул.

Утром призвали русского пленного, который работал в этом селе и умел уже разговаривать по-мадьярски. С его помощью выяснилось, что я буду работать у данного хозяина, а мой товарищ – у другого. Спустя пару дней хозяин объяснил мне (через переводчика), что они взяли меня не для работы, а потому, что их сын находится в России в плену. Если они будут хорошо со мной обходиться, то бог пошлёт и их сыну такую судьбу.

Мой хозяин занимался земледелием. Семья состояла из шести человек: сам хозяин, два сына: один в России в плену, другого призвали в армию при мне, затем уже и невестки. В хозяйстве имелось – две пары рабочих волов, две коровы, десяток свиней и несколько голов гусей и кур. Наёмный труд не применялся. Жили средне. Люди они были очень добрые. Ко мне относились хорошо. Заботились и берегли меня. Работал я вместе с хозяином. Возили навоз, пахали, косили и т.п.. Потом выяснилось, что свечи он нам дал, как лакомое гостинце. Потому что в газете писали, что русские – дикари и у них по Москве ходят медведи. Люди любят свечки, как лучшее лакомство. Показывал нам газеты. Мы ему разъяснили, что газеты писали так, чтобы ваши солдаты не сдавались в плен. Он согласился с этим.

Читаю по-мадьярски

Однажды произошёл такой эпизод. В воскресенье хозяйка, придя из костёла, положила молитвенник на стол.. Я взял его и смотрю: шрифт латинский (с латинским алфавитом я был знаком). Стал читать. Хозяин услышал, говорит: «Ну, ну!». Призвал хозяйку, заставил меня читать. Хозяйка послушала и от удивления захлопала себя руками по бедрам. Хозяин побежал за переводчиком. Стал спрашивать, как же так, по-мадьярски говорить не умеешь, а читаешь? Я ему объяснил, что читать-то я читаю, но прочтённых слов не понимаю, потому что не знаю мадьярского языка. Он не поверил мне. Привёл учителя (в селе был костёл и школа). Учитель понял нас и убедил хозяина.

В Венгии крупный рогатый скот содержат на дворе круглый год, в поле не пасут. Мы с хозяином кормили коров и быков три раза в день: утром, в обед и вечером. Пока скот поедал корм, мы учили друг друга говорить по-мадьярски и по-русски. Делали так: а показывал хозяину, например, плуг и латинскими буквами писал, как называется по-русски, а хозяин мне – как по-мадьярски. И так каждый предмет. Мы подружились с хозяином.

Тоска по родине

Меня окружали хотя и чужие, но добрые люди. Поначалу всё было ново и интересно. Однако мы были чужие по языку, по нравам и обычаям. Я не понимал их, они не понимали меня. Я всегда чувствовал себя одиноким, никому не нужным. Всё стало казаться грустным, тоскливым. Я заскучал, затосковал. Затосковал по родной стороне, по родным, по русскому народу. Прежняя жизнь в России и даже на фронте казалась самым радостным и светлым счастьем. С каждым днём, это непокорное мне чувство, овладевало мною всё больше и больше. Мира не предвиделось. Тоска… Тоска… Ей не видно конца. О событиях в России к нам доходили глухие, обрывочные слухи. Всё это усиливало тоску. То была тоска по Родине.

Побег

В этом селе нас было пять человек. Все тосковали по родной стороне. По родным и близким.

Решаем бежать в Россию. Однажды вечером зашла грозовая туча. Мадьяры попрятались по домам. Мы двинулись в путь. Полил сильный дождь, мы промокли до нитки. К утру добрались до леса. Днём в лесу обсушились, отдохнули. С наступлением темноты пошли дальше. Шли на восток. Ночью шли, днём забирались в лес и отдыхали. Чувствовали себя хорошо. На третью ночь наскочили на жандармский пост. Жандармы задержали нас и доставили коменданту.

У коменданта

Жандарм привёл нас к этому коменданту, который распределял нас по селам. У коменданта был барак – тюрьма, за высоким забором из колючей проволоки. Барак охранялся часовым. В этот барак нас посадили. Здесь уже сидело несколько человек бывалых летчиков (летчиками называли беглецов). Они рассказывали, что комендант не любил, когда ему говорили, что хозяин плохо кормил, бил и т.д.. За это он бьёт и отправляет снова к хозяину или на казенные работы. Лучше говорить правду.

Утром всех нас повели к коменданту на рапорт. Комендант здоровый, рослый, похож на жандарма. Когда он стал допрашивать меня, я рассказал всё правдиво и добавил, что я не умею работать по сельскому хозяйству, т.к. в России жил и работал в Москве. Здесь хозяин отнесся ко мне хорошо, но я не оправдывал своей неумелой работой его заботы обо мне. Это меня мучило. Поэтому я ушёл от него. Заметно было, что комендант доволен моим показанием.

- У нас тут нет такой работы, как в Москве. Ну, ладно, стань вот сюда, - показал в сторону.

Потом моих товарищей тоже поставил ко мне. И ещё прибавил двоих. По окончанию рапорта подошёл к нам и сказал: «Я дам вам хорошую работу здесь, в городе. Но, если пожалуются, что вы будете плохо работать, палки получите и в тюрьму посажу!»

Работа в госпитале

Спустя десять минут к нам подлетел молоденький лейтенант. Затараторил: «Вы назначены на работу в госпиталь, здесь в городе. Там наши раненые и больные солдаты. Вам будет хорошо. Хороший минаж, табак, бельё и денег будут давать. Пошли!».

Пришли в госпиталь. Большое двухэтажное здание. Обширный двор, огороженный забором. На дворе кухня. Нас направили в ванну, выдали чистое бельё. Накормили, выдали на два дня хлеба, по пачке табаку. Отвели в общежитие. Утром завхоз послал пилить дрова. Потом ездили за хлебом, за льдом, помыли полы в коридоре и изредка ночью дежурили в палатах вместо сестёрю Работы было много, но она не тяжелая и не грязная.

Второй побег

Прислали вскоре ещё одного русского пленного, некоего Петрова. Вольноопределившийся из Петербурга, сын фабриканта. Знает немецкий язык. Петров читал газеты, рассказывал нам о текущих событиях в России. Тайно имел наган и военную карту. Стал подбивать нас на побег. Мы согласились. Разработали план побега. Во второй половине августа , мы 10 человек, двинулись в путь. Шли ночами. Днём забирались в лес. Питались картофелем и кукурузой. Возле одного местечка напали на бродячего русского пленного. Он пригласил нас к себе в лес, где жил. Там рассказал, что живёт уже два года бродягой. На пути от гор. Капошла (Капошвар?) до Будапешта у него семь стоянок. Промышляет воровством. У него имеется несколько коробок сигар, много копченой ветчины и других продуктов. На одной стоянке долго жить нельзя, могут поймать и расстрелять. На зиму он подавался в какой-нибудь лагерь. С нами идти отказался, считая побег невозможным. Мы отдали ему наган. Он снабдил нас за наган продуктами и табаком. Распрощались с ним и пошли дальще. В походе мы были две недели. Подошли к Венгерской долине. Впереди Карпаты. На долине, как на ладони, видны все деревни, сады и т.п. Сесть на поезд, идущий на фронт, как предполагали, нам не удалось. Решили идти пешком. За одну ночь не смогли дойти до Карпат. Утро застало нас в открытом месте, укрыться негде. Забрались в ров, притаились. Всё же нас обнаружили. Пришёл жандарм (в каждой деревне был жандарм) и забрал. Двое суток мы пилили у него дрова, а на третьи он отвёз нас в гор. Кашену (Кошице?), в лагерь «лётчиков».

Лагерь Эстергом

В лагере Кашина мы показали, что бежали из лагеря Эстергом Через две недели нас вместе с другими направили в Эстергом. Привезли в Будапешт. Мы видели будапешстский вокзал под стеклянной крышей. Видели голубой широкий Дунай и грандиозный мост через него. Потом провели нас под конвоем по улицам Будапешта до другого вокзала на Эстергом.

Привезли в Эстергом. Комендант лагеря, старый беззубый генерал, на рапорте закричал на нас: «Как вы смеете делать побеги! Мы пощадили вам жизнь на фронте, можем в любой момент лишить вас жизни. За первый побег даю вам по десять суток карцера. Если ещё раз совершите побег, будете расстреляны». Нас отвели в карцерный барак.

В общем лагере

После десятидневного отбытия карцера перевели в общий лагерь. Мы наслышались об этом лагере. Мечтали попасть сюда. Вот наша мечта сбылась. Лагерь Эстергом – очень большой лагерь. Расположен не очень далеко от Будапешта (10-15 км.) В нём содержалось несколько тысяч военнопленных – русских, румын, итальянцев, сербов, черногорцев.

Ежедневно прибывали по несколько колонн пленных с фронта и других мест. И несколько колонн отправлялись из лагеря на фронт работы и в другие места. Ежедневно утром проводились «атаки» - сбор пленных на работу внутри лагеря и вокруг лагеря. Это и называлось «атаками». Поэтому никто не хотел идти на работу. Всеми способами старались не попадать в команду. Дело доходило до избиения. «Атаки» обычно продолжались с утра и до 10 часов дня.

Днём пленные устраивали базары. На них можно было купить кому что угодно, начиная от русской селёдки до шампанского. Были бы только деньги. Но денег-то нет и негде достать. Питание – только одно название: 250 грамм хлеба, три раза в день мутная грязная вода, называемая «суп». Хлеб не ели, а лизали, чтобы подольше продлить удовольствие.

Страшно мучил голод. Голод страшнее тоски по Родине. Особенно было тяжело переносить его ночью. Лежишь, бывало, нарах (голых) и перебираешь в памяти всю свою жизнь с детства, как жил, что ел, сколько оставалось еды и т.п.. Потом начинаешь всё снова. Мысли всю ночь. Забыться не удаётся. Мысли сами возникают. Выходить из барака до утра нельзя, разговаривать тоже. Время тянется медленно, медленно. И так каждый день и каждую ночь. Однако люди хотели жить, искали выхода. Старались хотя чем-нибудь заняться, чтобы заработать несколько копеек, хотя бы на пару папирос. Поэтому каждый барак был вроде мастерской. Кто делает нитки, кто трость, шкатулки, портсигары. Кто рисует иконы, пейзажи и многое делает другое. Сумел приспособиться – будешь жить, не сумел – погиб. На казенном пайке долго не продержишься. Около каждого лагеря остались кладбища – глазом не охватить. Однажды осенью пригнали в лагерь две тысячи итальянцев. Где-то захватили их в плен. За две недели все умерли.

Было разрешено из России получать посылки от родственников. Посылок присылалось много. Но адресаты их не получали. Невозможно было их отыскать. Примерно раз в месяц выдавали эти посылки по две штуки на 10 человек. Этим маленько поддерживали наше существование.

На работу в Албанию

Попадаю в отряд , назначенный для отправки на работу в Албанию (на казенные работы). Отряд 2 тысячи человек. Привозят в Белград, бывшую столицу Сербии, оккупированную австрийской армией. Медицинская комиссия забраковала 50 человек, в том числе и меня. Возвратили нас обратно в Эстергом. Через две недели попадаю опять для отправки в Албанию. На этот раз медкомиссия пропустила. Из Белграда везут по железной дороге. Зима… Глубокий снег. Кругом высокие горы. Бурные снегопады. Снежные завалы. Каждый километр пробиваемся лопатами. Слышен несмолкаемый оглушительный рёв и грохот. Пробиваемся к берегу широкой горной реки. Бешеное течение перекатывает и двигает огромные камни. Название реки и местности неизвестны. Наконец добираемся до Адриатического моря. Здесь на деревьях листья, как летом. Снега нет. Накрапывает мелкий дождик. Снег виден только на вершинах гор. Говорят, что это Долмация.

Нас пересаживают на пароход. Утром прибываем в Албанию, в порт Дуррес. Трое суток в походе; место работы – проводится шоссейная дорога. Живём в палатках. Снега нет. Работа тяжёлая. Питание по качеству подходящее, но мало.

Я заболел малярией. Меня отправляют на грузовике обратно в Дурессовский госпиталь.

Спустя месяц на санитарном пароходе привезли в Триест Отсюда в лагерь Сумбат, в Венгрию. Я в лагерном госпитале. Перебираю в памяти виденное за время путешествия в Албанию и обратно. Впервые в жизни я видел море. Плыл по морю на пароходе. Видел величественные горные хребты. Видел могучую горную шумливую реку. Это всё хорошо. Останусь жив – будет что рассказать дома.

Лагерный госпиталь – барак. Только вместо нар железные кровати, матрацы и подушки набитые соломой, тонкое одеяло.

Верхняя одежда отобрана и хранится в кладовой. Лежим на кроватях в одном белье. Холод невыносимый. Барак огромный. Отопление – два полена дров и полведра углей. Дрова стругаем ножами, на стружках греем чай.

Я на диете. Три раза в день по 100 грамм молока. Больше ничего. Во время обхода прошу у врача хлеба. Говорит, нельзя – умрёшь. Каждый раз на обходе говорю врачу, что хочу есть. Прописал кашу. Но каша оказалась жидкая, как молоко. Сказал об этом врачу. Он заругался: «У нас нет другой каши». Продолжаю говорить, что я хочу есть. Прописывает яйцо. Оно оказалось, как воробьиное. Я показал его врачу. Врач закричал: «А ты почему не съел его? А тебе какое надо яйцо, страусово? У нас нет таких яиц. Страусовы яйца будешь в России есть».

После этого я перестал просить прибавки питания. Так лечили меня два месяца. Я стал поправляться.

Наконец перевели меня в барак инвалидов. Я понял, что здесь осел надолго. Надо приспосабливаться. Вспомнил, когда жил дома, видел, как отец шил фуражки (отец был портной). Решил заняться этим делом. Постепенно оно стало налаживаться. Стал понемножку подрабатывать, прикупать хлеба, курева. Около меня образовалась группа помощников. Кто нитки делает, кто отыскивает материал. Другие помогают шить, продавать фуражку. На вырученные деньги прикупил хлеб, табак. Стало легче переносить голод, неволю.

Лекция о мире

Проходя однажды по лагерю, я увидел небольшое объявление на углу одного барака о том, что в 7 часов вечера в библиотеке будет лекция на тему о Мире. Я отправился на эту лекцию. Людей собралось много. Лекцию читал какой-то эсер. Говорил о необходимости России вести войну до победного конца. А если в России победят большевики, то Россия погибнет, т.к. рабочие и крестьяне неспособны управлять государством. Затем выступил некто Васильев, который рассказал за чьи интересы ведётся война; о программе партии большевиков и о том, что партия большевиков борется за мир, за землю, за хлеб. Если партия большевиков победит, то немедленно будет заключен мир и Россия не погибнет. Выступление вызвало бурю аплодисментов. После выступления Васильева у меня как будто упала с глаз пелена. Я увидел все происходящие события совершенно другими глазами. Всё стало ясно и понятно. Вот, думаю, партия, которая борется за интересы трудящихся. У меня появилось глубокое желание стать членом большевистской партии. С этим чувством я вернулся в Россию.

Мир

Однажды с утра в лагере заиграла музыка. Мир! Мир! Советская власть России заключила с Германией и Австро-Венгрией мир. Война с Россией прекратилась. Весь день гремела музыка и ура.

Утром администрация объявила, кто желает остаться в Австро-Венгрии, могут подавать заявления. Желающих нашлось много. Им сразу выдали документы и освобождали из лагеря. Ведь многие завели жен, имели детей, когда находились на работах. Они к ним и отправились.

Комиссия из Советской России

Спустя месяц в лагерь прибыла комиссия из России в составе пяти человек. Члены комиссии рассказали нам о том, что в России теперь Советская власть. Заключен мир. Война закончена. Ведутся переговоры о размене пленных. Выслушали наши жалобы, обещали добиться улучшения для нас питания и уехали.

Едем в Россию

Мы ждём размена пленных и отправки в Россию. Неожиданно однажды перед вечером заходит в барак капрал с переводчиком и объясняет, что завтра будет производиться отправка нас в Россию. У кого имеются тетради, записные книжки, письма и т.п. – должны сдать в канцелярию. Сегодня же. После просмотра получите перед отправкой. Если кто не сдаст, и при обыске будет обнаружено, в Россию не поедут. Многие, конечно, имели дневники, интересные записи. Все сдали. А когда перед посадкой в вагоны мы спросили, нам ответили, что по распоряжению коменданта лагеря всё это пошло в печь и уничтожено.

Наконец настал момент отправки в Россию. Нас в количестве двух тысяч человек погрузили в мягкие пассажирские вагоны и отправили в Россию. Кормили хорошо. Везли полную неделю. Размен происходил в гор.Двинске. Длинная деревянная платформа. С одной стороны подошел поезд, в котором везли нас. С другой стороны – поезд теплушек. Наших родных русских теплушек. Нас построили, пересчитали и передали русской администрации, прибывшей за нами. Мы погрузились в теплушки. Они оказались санитарным поездом с подвесными кроватями. Много газет, брошюр. Товарищи рассказали нам о событиях в России. А главное о том, что от Двинска до Пскова находятся ещё немцы. Везти нас будет немецкий паровоз. Мы должны сидеть тихо и смирно. Не высовываться и не выходить из вагонов. Немцы будут стараться провоцировать нас, чтобы вернуть обратно. Нас накормили хорошим обедом. До Пскова везли трое суток. На каждой станции двигали взад-вперёд, стояли по пять-семь часов, пропуская немецкие поезда, груженные главным образом лесом и пиломатериалами (досками, брусьями, шпалами и т.п.). Немцы грабили и хапали псковские сосновые леса. Там на каждом шагу были построены немцами лесопильные заводы.

Но вот и Псков! Родной Псков! Он ещё не освобождён полностью от немцев. На перроне вокзала стоят ещё немецкие патрули.

Наш поезд пошёл дальше. Вот Петроград – колыбель Октябрьской революции. Стоим на запасном пути. Нас не принимают, направляют в Москву. В Москве на вторые сутки размещают нас в наскоро оборудованном лазарете. Через неделю комиссия, выдача документов и отправка по домам.

Прибыл домой

Из Москвы до Вязьмы поездом. Из Вязьмы до села добираюсь на попутных подводах. В дер. Лопаткино знакомый крестьянин Павел Иванович согласился подвезти до дома. Сказал, что дома считают меня погибшим, не узнают. Но вот и родное село. Дома одна сестра – не узнаёт. Заходят соседи, пришёл брат, отец – никто не узнаёт. Я в австрийской военной одежде, выдаю себя за пленного австрийца, пробирающегося домой, в Австрию. Народ всё подходит. Собравшиеся разговаривают о погибших на войне, о том, кто не вернулся домой. Мой отец говорит, что кто остался жив, все придут домой. А наши двое не придут, т.к. погибли. О их смерти получили извещения. Оказалось, о моей гибели сообщили из воинской части. Два раза устраивали поминки дома, как тогда полагалось.

Вдруг заходит мать. Посмотрела и плачет, бросилась ко мне. Мать сразу узнала. Так я возвратился домой. Это было 24 августа 1918 года.

Два месяца лечусь, поправляюсь. Но революционные события, всколыхнувшие деревню, захватывают и меня.

З. Чаусов