Только, обладая богатым воображением, можно представить себе, что вдоль дороги из Алфёрово в Бессоново ранее находилась деревня Дымское. Ничто сейчас о ней не напоминает. Журавлёва Евдокия Фёдоровна её помнит, потому что в ней родилась и прожила большую часть своей трудной жизни.
Евдокия Фёдоровна о деревне Дымское:
"Я родилась в деревне Дымское. Деревня была большая, домов было много, людей было много. Молодёжь была. Что было в Дымском до революции - было ли оно чьим-нибудь поместьем, я никогда не слышала. На моей памяти в Дымском было колхоз. Дымское относилось к Бессоновскому сельскому совету. С четвёртого класса я уже пошла работать во все лопатки. Младшая школа – четыре класса, была в Дымском до войны, и учителя жили в Дымском. Школа была двухэтажная. На первом этаже располагались первый и второй классы, а на втором этаже – третий и четвёртый. После окончания младшей школы ходили в школу в Бессоново. Там была семилетка.
В Бессоново до войны я бывала. Там церковь была, службы были. Крестили меня в Бессоновской церкви. Теперь всё раскопали, расковыряли, ничего теперь нет.
Маму мою звали Никитина Мария Павловна. Отца звали Никитин Фёдор Никитьевич. Изба наша была большая, не старая. Койка, стол – и больше никакой обстановки. Отец мой был мотохвой – молоко принимал в колхозе, а мать доила коров на колхозной ферме. Стадо было очень большое, скотник был большой. Всего было три доярки. Молоко возили сдавать в Алфёрово на лошади. Когда я бросила учиться, я и коров доила, и хозяйство вела, и поросёнок у нас был. Бывало, мать придёт с работы, а я всё сделаю к её приходу, накормлю весь домашний скот. У нас в семье было трое детей. У меня были брат и сестра. Я была самая старшая. Вот так и жили.
Отец погиб на финской войне. Помню, как отца забирали на финскую войну. Собрали их в Бессонове и оставили там ночевать. Но отец мой отпросился, пришёл домой. Одну ночь переночевал дома, а утром уехал. Больше мы его не видели. Писем от него не было. Прислали нам извещение, что погиб. Я поехала в Издешково в райвоенкомат, извещение получила. Тогда нам помогли, как семье погибшего на фронте – дали германскую корову. Матери тяжело было одной и корову держать, и детей воспитывать.
Закончила я четыре класса, а дальше учиться меня мать не пустила. Надо было работать, она не могла нас прокормить. Бывало девочки, мои подруги идут в школу мимо нашей хаты в Бессоново учиться, а я сижу под окошком, плачу. Я очень хотела учиться. Сестра моя закончила только три класса. Наши деревенские взяли её в Москву, в няньки пристроили. Так она и осталась в Москве, и она осталась неучёная. И брат не доучился, в Москву поехал. У брата судьба оказалась несчастной – он погиб в Москве уже после войны.
В колхозе я и лён брала, и пахала, и скородила. Пахали и на коровах, на быках. Потом появились лошади. Стали на лошадях пахать. Поля были вокруг Дымского – пахали, сеяли, всё засевали. Это ж теперь всё заросло…
Бывало, бригадир даст двух молодых коней и отправит скородить. Я поеду скородить. Бригадир говорит: «Я пришлю тебе человека, чтобы помог». Я всё скорожу, скорожу – а жара, кони молодые. Жду, жду помощь – нету никого. Так до вечера и скорожу. А потом вечером еду домой, по дороге встречаю бригадира, он и говорит: «Ой, Дуся, прости меня, что я забыл про тебя, что никого на помощь тебе не прислал!». Ну, а что скажешь в ответ, кроме «спасибо тебе»?
Денег в колхозе нам не платили. Нам писали трудодни. Потом на трудодни выдавали рожь, овёс, пшеницу. Зерно молоть ездили в Бессоново на мельницу – она около озера там находилась. И хлеб сами потом пекли. Приспособленные тогда девки были – и хлеб печь умели, и пироги пекли - с картошкой. До войны жили не сказать, что хорошо, так - средне…
Война началась – всех мужиков на фронт забрали. Всех, что были подходящие, забрали. Не было в деревне мужиков.
Когда папу в армию забрали, меня наш бригадир поставил на его место молоко принимать. Стали слухи доходить, что немцы близко. Тогда пришёл приказ, чтобы угонять весь колхозный скот. Я погнала этот скот. Мне дали в помощь три человека (женщина с двумя детями, два подростка) и лошадь дали, чтобы продукты везти. Догнали мы скот до Калуги. В нашем стаде был бодучий бык. Этот бык меня забодал, когда я шла чуть впереди от него по обочине дороги. Наподдал он мне так, что сильно был у меня разбит бок. Я гнать стадо дальше не могла, надо было в больницу идти. Гнать скот больше некому было – женщине с детьми было не справиться с таким большим стадом. Поэтому я сдала скот там, где мы остановились на отдых. Дали мне документ, скот у нас забрали, а мы поехали домой.
Вернулись в деревню, а там никого нет – все в кустах, потому что услышали, что немцы близко. Стали мы тогда по кустам ходить, искать своих родных.
Увидели мы немцев впервые едущими по дороге (у нас к Бессонову дорога была - большак) на машинах, на танках. Немцы пришли, начали шурудить – скот отбирать. Кто мог какую скотину схоронить – зарезал, схоронил. Мы по первости свою корову свели в сарай, схоронили, сена наложили на неё сверху. Но немцы её нашли и забрали. Поросёнка мы сами управились – зарезали. Мясо, сало схоронили – в ящик и под пол. Картошку нашу немцы не трогали.
Немцы в нашей хате стояли долго. У нас в доме была переборка отгорожена. Мы за этой переборкой спали, а немцы в другой части хаты находились. У них там и койки стояли. У нас два офицера стояли. Им приносили еду в котелках с кухни. Когда у них что-то оставалось, денщик нам отдавал, видел, что нам есть нечего было.
Про наших десантников я ничего не слышала. Значит, не было их в нашей деревне.
При немцах мы работали – они заставляли нас снег чистить зимой. Тогда снегу было много, не то, что сейчас. Сугробы какие были! Бывало, машина идёт – из машины выйти не могли, сколько снегу было! Молодёжи у нас было много – и девок, и ребят. Нас всех выгоняли, давали лопаты – работайте. Над нами стоял патруль, который наблюдал, чтобы мы работали. Иногда работать отказывались. За это получали дубиной по спине. Однажды я, думая, что немец по-русски не понимает, сказала на него: «Вот, чёрт немой! Всё заставляет - работай, да работай!». А он услышал. Подошел ко мне и бац палкой! Ну, я больше ничего говорить не стала. В то время у нас через дорогу стояли немцы, среди которых был такой Коля, который говорил по-русски. А в нашей хате стояли немецкие офицеры. Коля пришёл с какой-то надобностью к этим офицерам. Я и нажаловалась Коле: «Знаете что! Ваш солдат вчера меня палкой бил!». Коля офицеру перевёл. Офицер вызвал солдата, который был в патруле, и поругал. Затем отстранил его от работы. Другого солдата поставили на его место. Пришли мы на другой день на работу, меня наши девки и ребята спрашивают: «Дуся, ты опять будешь с патрулём ругаться?». Но мне больше не хотелось с ними связываться. Что мне, больше всех надо? И того, что палкой меня бил, я встречала потом. Он меня спрашивал: «Ну, не ругаешься больше с патрулём?». Я ему отвечала, что теперь у нас хороший патруль, даёт чуток отдохнуть.
Как-то Коля-переводчик увидел, что у меня ботинки рваные и говорит: «Дуся, пойдём, у нас тут в одной хате есть ботинки и сапоги, выберешь себе обувку». Я у мамы спросилась, идти ли мне. Она и говорит: «Иди, раз хочет дать задаром». Он привёл меня, говорит: «Выбирай любые». Я выбрала себе ботинки, на работу пошла в новых ботинках. У меня все спрашивали: «Дуся, где ботинки взяла?», но я не сказала.
Было у нас всё, повидали мы всего, и голодными мы были. Совсем плохо стало, когда немцы поуехали. Взять нам было негде ничего. Тогда мы и щавель рвали, и картошку гнилую копали - лепёшки мамка из неё пекла. Кой-как выживали.
Потом немцы стали угонять нас вместе с лошадьми. Но мы далеко не ушли. Бросили мы лошадей, когда на ночлег остановились, и в нашу деревню вернулись.
Отступая, немцы нашу деревню подожгли. Подожгли и уехали. Мы бросились свои дома тушить. Я помню, что кто-то нам сказал, что надо бить окна, чтобы внутри сильно не горело. Мы и выбивали рамы, чтобы избу спасти. Но она всё равно сгорела, не смогли мы её потушить. У свекрови моей матери осталась целой хата – на самом краю деревни. Не дошли до неё поджигатели. Потом мы в ней и жили, пока построились. Отца у нас не было, строиться было тяжело. Нам помогал брат матери из Александровского. Жить в построенных домах можно было, но это были халупы. У кого были погибшие на войне в семье, тому государство какую-то помощь оказывало.
Немца прогнали, надо было хозяйство восстанавливать. Меня посылали за конями для колхоза, но мама меня не пустила. Потом я ездила за коровами в Мордовскую область. Три месяца гнали мы коров из Мордовии. На ночь останавливались на отдых. Норовились остановиться, где была копёшка соломы, чтобы в ней поспать. А двое по очереди дежурили: с вечера до двенадцати двое, а после двенадцати другая пара заступала. С утра – встали, перекусили, и опять гоним. Итак – три месяца. Пригнали их в колхоз, в Бессоново. В Бессоново тогда был сельсовет. Там распределяли, кому сколько коров положено.
Вокруг Дымского деревни были: Воровая, Александровское, Леоньково, Ермонино, Панасье, Комово, Телятково, Бель. Нет теперь ничего. Даже и не признаешь, что деревня была. В Панасье на Илью был праздник. У меня там была крёстная, я ходила к ним в гости на праздник. Деревня большая была.
Бывало, когда ещё в девках были, собирались мы, ходили на вечеринки в Азарово, в Сакулино. На Николу в Азарове праздник был. Делали мы факелы, обмакивали их в керосин и, когда шли обратно поздно ночью, зажигали эти факелы, чтобы светло было.
После войны деревня Дымское перестала существовать – что сгорело во время войны, что растащили, что и сами пожгли, чтобы страховку получить - деньги не лишними были. Люди живут так – кому как ловко. Жители разъехались кто куда. Мы переехали в Алфёрово. Я замуж вышла в Алфёрово, а моей матери председатель сельсовета дал комнату в Алфёрово в МТСе, как работнице колхоза.
Когда я пришла с Дымского, то сначала пошла работать в пекарню. Председателем сельпо был Арсентьев. Платили мало, но мы с работы брали домой хлеб – две буханки засовывали под фуфайку и несли домой. Бывало, и булки пекли – тогда булок возьмём, и пряники пекли. Меня поймали и судили в сельсовете за вынос хлеба из пекарни. Я была мастером, поэтому мне присудили платить 15 рублей штрафу. А подручной моей – 10 рублей. Так я поработала, поработала – носить хлеб стало страшно. Думаю, опять поймают. Я решила подать заявление и уйти с работы. Арсентьев пришёл ко мне домой и стал уговаривать остаться. Хлеб он не мог разрешить выносить с работы, но предлагал дать мешок муки, чтобы я сама дома хлеб пекла. Я отказалась и уволилась. Устроилась я уборщицей в школе. Вскоре пекарню закрыли: хлеб разбирать перестали, работать было некому.
Муж мой попал под ток, убило его. У меня было двое детей, их надо было кормить, учить. Поэтому я ушла со школы, где работала уборщицей, на железку. На железной дороге я проработала рабочей 8 лет. Всё это время я держала корову. Корову я держала всю жизнь. Только пять лет, как у меня нет коровы – теперь козы.
Прожила я век так – никуда, никуда не ходила, ни на вечеринки, ни на гулянья, ни в кино, ни на какие постановки. Радости в жизни не было. Хорошей жизни я не видала. То одно, то другое… Радость тогда, когда всё хорошо. Хорошо, когда родители все дома. А у нас – отца нет, помощи никакой ниоткуда дюже нет. Горя было много. Тогда радости не было, да и сейчас нет."
(записано 20 августа 2010 года)
Судьбы Азаровка Азарово Александровское Алфёрово Алфёрово станция Мал.Алфёрово Афанасово Белый Берег Бекасово Берёзки Бессоново Богородицкое Боровщина Воровая Высоцкое Гвоздяково Голочёлово Горлово Городище Гридино Дача Петровская Дубки Дымское Евдокимово Енино Енная земля Ершино Жуково Заленино Зимница Изборово Изденежка Издешково Изъялово Казулино Комово Кононово Костерешково Костра Куракино Ладыгино Ларино Лещаки Лопатино Лукино Лукьяново Марьино Морозово Мосолово Негошево Никитинка (Болдино) Никитинка (Городище) Николо-Погорелое Никулино Панасье Перстёнки Реброво Рыхлово Плешково Починок Рагозинка (Шершаковка) Сакулино Саньково Семлёво Семлёво (старое) Сеньково Сережань Скрипенка Старое Село Сумароково Телятково Третьяково Уварово Ульяново Урюпино Усадище Федяево Халустово Холм Холманка Чёрное Щелканово Яковлево (Каменка) Якушкино Наша часовня