Воспоминания
Жажковой (Зуевой)
Анны Васильевны
(1930 г.р.)

---

О деревне Никитино Городищенского сельского совета

Анна Васильевна Жажкова родилась в деревне Никитино Городищенского сельского совета, в настоящий момент живёт в посёлке Издешково. В 16-летнем возрасте она уже восстанавливала разрушенное войной Издешково, а помогали ей в этом пленные немцы.

Анна Васильевна рассказала о красноармейцах, попавших в окружение в деревне Никитино, о партизанском отряде в Шубино, о казни немцами братьев Козловых, о тяжёлой работе в колхозах после войны.

Деревня Никитино

Я родилась в деревне Никитино Городищенского сельского совета. В деревне было 48 хозяйств, был колхоз. Папа мой умер скоропостижно, когда мне ещё не было года. Неизвестно, от чего умер - врачей не было. Осталось трое детей.

Мама в колхозе работала. Получали в колхозе мало - в основном, «палочки». Жилось нам трудно. Корова была, лошадь была. Раньше без лошади было никак. Поросёнок, куры, … если б не своё хозяйство, то не выживали бы. Картошку сажали. Хлеб пекли сами, но почти не с чего было печь. В колхозе только костерь давали. Всё-всё сдавали государству.

Старший брат Александр 26-го года рождения в колхозе пас скот. Это нас спасало. Трудодни ему начисляли, что-то давали. Троих детей поднимать, а сама четвёртая - это ж не шутейное дело. В 41-м году мне было одиннадцать лет, второму брату - тринадцать, а самому старшему брату - 15 лет. Ну, ничего, выжили...

«Война, война!»

Когда объявили, что война, мы не поверили. Радио у нас в деревне не было, только громкоговорители - рупора такие круглые. Старший брат приделал такой рупор на стенку - и он заговорил. Слышим: «Товарищи, 22 июня... вероломно напал враг, который заключил с нами договор... ». Мама: «Война, война!».

В октябре месяце немцы прибыли в Никитино. У немцев много техники было: и мотоциклы, и машины, и орудия. Помню это, как сейчас: стали сразу грабить! Поросят резать. Курей били палками. Палят, жарят, варят... слова ни скажи!

В деревню привезли военнопленных. Вызвали женщин - опознавайте, чьи это? Военнопленные очень радовались, когда кто-нибудь из женщин их опознавал и говорил, что, мол, мой это муж. Даже замужние женщины брали таких. Это называлось «пристроиться в зятья». Немцы считали, что такие мужики больше воевать не будут, от семьи и дома не уйдут. Мама моя, Прасковья Максимовна, молодая была (1903-го года рождения). Она взяла себе такого военнопленного - Николая Штапенко. В 1942-м году родилась у них девочка - наша младшая сестра. Детей у мамы стало четверо. Второго мужа моей мамы забрали в армию в 1943-м году, когда нас освободили, и он погиб. Маме пришло извещение.

Немецкий оккупационный порядок

Немцы в нашем доме стояли. Мы в это время сидели за перегородкой, а у печки они сами командовали. Дуже злые были финны. Они были рыжие и высокие ростом. Вот эти были дуже вредные: хошь воспитком поддадут, или ещё как...

Позже немцы стали молодёжь забирать в Германию. Пригоняли машины в деревни, выгоняли всю деревню и брали на выбор. Немцы угоняли молодёжь старше 15 лет. Они не спрашивали, сколько тебе лет. Смотрели, подходящий ли на рост? Если подходящий, то забирали. Родители кричат, дети плачут... но немцев разве этим проймёшь? Они машины нагрузили людьми да и поехали.

Куда их увозили, что с ними сталось? Никто ничего не знал. Только после войны некоторые из них вернулись. Кто возвращался (не только из Никитина, но и из Богдановщины, из Городища) потом рассказывали, что с ними было - слухи до нас доходили. Многие умерли в дороге. Кормили очень плохо. Попадали они вместе с военнопленными в крематории, сжигали их там. А выживали те, кого немцы забирали себе прислуживать. Они работали у немцев день и ночь. Если хозяин сознательный, то покормит и отдохнуть даст. А были и такие, что и ночью заставляли работать.

Казнь братьев Козловых

Как молодёжь стали в Германию забирать, так у нас народ поднялся, пошёл в партизаны. И девушки, и ребята молодые, и старики. Остались дома только женщины, старушки, да малые дети. Недалеко от деревни Никитино находилась деревня Шубино. Там лес непроходимый. Там был партизанский отряд. У нас были три старосты, они служили вроде немцам, а на самом деле имели связь с партизанами. Это были три брата Козловы: Михаил, Степан и Иван.

Иван был старостой в Городище. В Городище был немецкий штаб. Как только немцы планируют облаву, староста ночью на лошадь - и до Шубина. Сообщает, что завтра десять подвод приедет на облаву. Ни одна подвода с лесу не возвращалась, все они там и оставались. Стали следить за этим старостой. Он стал осторожней, но всё равно его словили, били... И Степана, и Михаила тоже арестовали.

На следующий день выгнали всю деревню - и детей, и взрослых из всех 48 дворов. Берёза была в деревне. Повесили на ней этих двух братьев. Переводчик сказал, что, если кто плакать будет, того из пистолета расстреляют. Моя бабушка слёз сдержать не могла, украдкой плакала в платок. Вот переводчик начинает читать: «За связь с партизанами братьев Михаила и Степана мы будем казнить через повешение». Табуретки: раз! - из-под ног. Старосты только дрыг-дрыг... всё... И вдруг летит наш самолёт - низко, низко! Видно ему, что народ стоит, люди висят. Стал он из пулемёта строчить. Палача сразу убил. А переводчика ранил. Переводчик кричит: «Разбегайтесь!». Я любопытная была - глянула на него, вижу - кровь по лицу течёт. Поскорей, кто куда... Это была осень 1942-го года. Ивана Козлова [1*] повесили в Городище.

«Не любите полицаев, у полицаев ума нет...»

Были и в нашей деревне предатели. Снесут что-нибудь из деревни партизанам, - предатели тут же немцам донесут. А потом вызывают несчастного в штаб и бьют до смерти! Некоторые деревенские парни шли в полицейские. И даже те из них, кто вреда дуже никому не делал, потом получили по 10 лет. Полицаи всё-таки были предателями... В песне пели: «Не любите полицаев, у полицаев ума нет. Они родину продали за двенадцать сигарет».

Партизанский отряд в Шубино

Нас жгли два раза. Когда у нас появились по всем лесам партизаны, немцы понесли большие потери. В Шубине начальник партизанского отряда такой был отважный! Приходил с группой своих партизан в Никитино, когда там стояли немцы. Часовых всех положат! Пока немцы выскочат, их и след уже простыл. Только убитые часовые лежат.

Начальник партизанского отряда в Шубино погиб. Хотели его похоронить в Городище на холме - на древнем городище, но запретили. Всё-таки археологический памятник... Немцев он сильно ненавидел. Родом он был откуда-то из-под Дорогобужа.

Деревню сожгли

Деревню нашу немцы сожгли первый раз зимой 1942-го года. Бросили бутылку с зажигательной смесью в окно - дым столбом... Нас выгнали в Хохловку. Вернулись мы на чистое поле, не осталось ни одного дома в деревне. Нет ни спичек, чтобы костёр разложить, ни топора, ни молотка! Ничего!!! Мы построили землянку. И землянку сожгли! Уже перед самым отступлением в 1943-м году.

А деревню Максимово полностью сожгли, вместе с жителями...

Конец оккупации

В марте месяце 43-го года мы сидели в снежном окопе. Теперь удивляюсь: сейчас бы ночь посидел - уже не человек. А тогда зиму так сидели! Все живы и здоровы. Нас было две семьи в том окопе: мамина семья и маминой сестры. У маминой сестры был муж. Он был ранен во время финской войны, у него нога не гнулась. Сидим, а двое немцев на лошадях мимо проехали. Тётя говорит: «Сейчас немцы нам гранату в окоп бросят». Но, наверное, некогда им было. Муж маминой сестры вылез раненько из окопа первым «на разведку» и говорит нам: «Вылезайте, наши пришли!». Встречи, слёзы, радость! Боже мой! Понтонный мост стали делать, машины переправлять...

Пришли на чистое поле...

Но пришли опять на чистое поле - ничего нет... Из соломы шалаш сплели - только, чтобы ветер не дул. Наши солдаты помогали - они в то время в нашей деревне стояли. Им был приказ кормить нас два раза в день. Утром и вечером нам давали перловую кашу.

Всё для фронта

Когда наши пришли, молодёжь стали забирать на фронт. Из деревни из 48 хозяйств забрали 22 парня. И мой старший брат попал на фронт. А вернулись оттуда только двое! Мой брат один из них. Пришли они инвалидами, были искалечены на войне. А двадцать и вовсе не вернулись. Забрали их, как на мясорубку...

В 43-м году, когда уже освободили, свирепствовал в деревне тиф. Я болела тифом, сознание теряла. Когда приходила в себя, говорила маме: «Мама, сейчас солдат приходил, принёс буханку хлеба. Отрежь мне хлебушка». Она отвернётся - вижу, заплакала. Говорит: «Дочушка моя, неужели я б тебе хлебушка не дала, если б он у меня только был? Не было никакого солдата, это тебе во сне привиделось». После войны стало совсем невыносимо. Как только выжили?!!! Наверное, помогал Бог. Голодные, одеть нечего, жить негде! Выжили. Я вам скажу, что мы - старое поколение, крепче, чем сейчас молодёжь. Наши родители были ещё крепче.

Не скоро жизнь после войны восстановилась. Работали день и ночь. Сначала всё копали лопатами. Мы копали наравне со взрослыми. Чуть не валишься, есть хочется, сил нет - а всё равно копаешь. Борону на себе таскали. Зерно посеяли, картошку посадили. Картошку резали на глазки, чуть ли не «шелушкой» сажали. Уродилась картошка. Но всё, что уродилось - на фронт. Опять весь урожай отправляли государству. Колосок в карман - десять лет получишь. Много людей получили сроки. Но, я так думаю: если мы все по карманам рассуём, то растащим всё заготзерно! И государству ничего не придётся! Строгость была. Воровать нельзя было.

Война ещё не закончилась - в 1943-м, 44-м и 45-м годах - вручную всё копали и сеяли. Серпами нажнём (я уже жала тогда наравне со взрослыми), вальками намолотим, провеем на ветре - два-три мешка получится. Грузим их на лошадь (в деревне лошади не было, из Издешкова присылали лошадь), красный флаг - и на фронт! Всё на фронт отправляли, а себе почти не доставалось. Денег на керосин и спички не было!

«Отказаться - права у нас такого не было»

За скотом поехали в 45-м году. Мой средний брат (17 лет ему было) поехал за скотом в Германию. Когда пригнали скот, стали обучать быков ездить. Лошадей ещё тогда не было. Первую лошадку только в 46-м году дали. Мы поехали с одной женщиной пахать на быке. Только его в плуг - он копытами землю бьёт, смотрит сурово! Женщина меня предупреждает, что его ни прутом ударять, ни махать перед ним нельзя. А то ж стопчет! Я его начинаю уговаривать: «Мишенька, хорошенький, миленький, иди ко мне». Он идёт ко мне. Но, если что не по нём, то как рванёт! И наутёк! Все лямки порвёт! У каждого быка было кольцо в ноздре. Если что, то сразу за кольцо хватали. Ему от этого больно было, он присмиревал.

Раз меня послали возить волокуши сена на быке. Одну! Лет пятнадцать тогда мне было. Волокуша была связана из хвороста. Отправилась. Едем, точнее, бык волокушу тянет, а я пешком рядом иду. Бык бурчит, недоволен. Я его уговариваю, что он «хо-о-ро-о-ший Мишенька», чтобы не сердился. Приехала, наложила сена полную волокушу. Обратно отправились, опять ласково уговариваю: «Миша, Миша, сейчас уже скоро домой приедем...». Миша как рванул в кусты! Лямки порвал! Я бегом на скотник, к животноводу: «Не посылайте меня больше одну, он меня забодёть!!! Он всё порвал!». Животновод побежала, за кольцо быка схватила. Но он ей это запомнил. Всё равно он её потом забодал. Не до смерти, но живот ей распорол. Здоровый был бычище. Мужики с фронта тогда уже пришли, и трактор гусеничный уже был в хозяйстве. Пошли с колами за этим быком. Прицепили его к трактору и тащили на мясокомбинат. Так он трактор тормозил, как упирался!

Раньше отказаться - права такого не было. Посылают - должен идти. И то, что я была несовершеннолетняя, не имело значения. Все были на фронте. А те, кто остались, должны были работать.

В колхозе нечем было дышать.

Моё образование - только 5 полных классов. Но это уже было образование - не меньше нынешних восьми. Я училась неплохо. До войны я закончила три класса. Немца прогнали, сразу школу открыли. Я ещё два года поучилась и закончила пять классов. Если бы в то время я закончила семь классов, то была бы я не рабочей, а специалистом - зоотехником, например.

В колхозе нечем было дышать. Голодовка. Денег не было, спички купить было не на что. Я жила в деревне Никитино до 1946 года. Потом ушла на стройку - в Издешково. Мама уговаривала меня остаться, и паспорта у меня не было. Но хоть копейку какую я хотела заработать на спички и керосин, поэтому решила покинуть деревню во что бы то ни стало.

«Нам есть нечего в деревне...»

Издешково всё тоже сожгли. Где-то было недогорелое, рухнувшее... в общем, всё было разрушено. Стали усиленно браться за строительство. В Издешкове был строительный участок. Начальником был Зелих Мордухович - очень хороший еврей.

Шёл 46-й год. Я решила пойти работать на стройку. Сначала меня не принимали на работу - худенькая, плохенькая, изголодавшая... Я заплакала. Начальник Зелих Мордухович меня спрашивает: «Чего ты плачешь?». Я говорю: «Нам есть нечего в деревне...». Он согласился всё-таки принять меня на работу. Сам повёз меня в Вязьму учиться на штукатура. В Вязьме было ФЗО (фабрично-заводское обучение). На штукатура-маляра надо было учиться полгода, но я за 3 месяца управилась. Стала мастера обгонять! Мне хотелось только побыстрее, побольше сделать, хотелось побыстрее начать зарабатывать.

Малярия

Как только я устроилась на работу, то заболела малярией. Ходить не могла, с ног валилась. Подруга моя посмотрела на меня и повела в больницу. Пришли в больницу, а я стоять не могу - температура 41. Я села. Доктор Мишин был в Издешковской больнице - хороший был врач. Измерили температуру - 41! Назначил мне врач таблетки акрихина и стал выписывать больничный. Я запротестовала: «Не надо мне больничный! Я только на работу устроилась, меня начальник уволит!». Доктор удивился такому поведению, стал объяснять, что так вести себя нельзя - так можно потерять здоровье, что такое бывает - люди болеют, никто никого за это не увольняет. Но я всё равно пошла на работу. Сослуживцы доложили начальнику, что я болею. Начальник Зелих Мордухович подошёл: «Как вы себя чувствуете? Пойдёмте, я отвезу вас домой». Стала я пить таблетки акрихина - как сто бабок отходила! Трясти меня перестало и температура нормальная стала. Быстро всё прошло.

Восстановление Издешкова пленными немцами

Профессия моя была штукатур-маляр - она была востребованной. И не только на производстве, но и просили знакомые оштукатурить или покрасить. Тогда рубль был деньгами. Рубль дадут - и ладно... Рада я была до смерти: ой, маме снесу! Мама говорила: «Дочушь, я теперь керосину куплю!».

Я штукатурила общежитие в Издешкове - немцы мне раствор подносили и пробивали дрань. Это были пленные немцы. Они помогали восстанавливать разрушенный посёлок Издешково. Насчёт работы немцы такие честные! Чисто и очень хорошо делали. Жили они на горке, за железной дорогой. Охрана у них была, но они никуда не уходили.

Первым делом военнопленные немцы стали строить вокзал. Потом построили райком, а затем стали строить школу, детские сады, жильё. Школа находилась на Пионерской улице. Учеников было больше тысячи. В каждом классе по 100 с лишним человек. В 1947-м году всех немцев отпустили обратно в Германию.

Перезахоронение погибших

В 50-х годах стали перезахоранивать погибших во время войны. Я тоже ездила. С нами была майор. Мы ездили, например, под деревню Иваново. Деревенские нам указывали, где могилки были. У нас был один ящик. Всё мы складывали в этот один ящик. Его не поднять было.

Кавалер нашёлся

Работала я преотлично. В 1949-м году вышла замуж. Поехала в командировку в Гусино. Там я четверых девушек выучила штукатурно-малярному делу. За каждого ученика мне платили по 80 рублей. Тут и кавалер нашёлся. Столяром работал в Гусино. Я рассказала об этом маме: «Мам, парень меня замуж зовёт». Раньше матери всё рассказывали честно, начистоту. А она: «А ты, что?». Ну, а я ему сказала, что надо с мамой поговорить. Мне уже девятнадцать лет было. Кавалер маме письмо написал. Мама сказала, что его не знает, надо встретиться и поговорить. В общем, познакомились все, сговорились о свадьбе. Свадьба была бедненькая. Самогоночка, капустка квашенная, картошка тушеная, ну, и гуся зарезали. Совсем не то, что сейчас - свадьба с салатами.

Вышла я замуж, жили мы в Гусино две семьи в одной комнате. Жили мирно и дружно, не так, как сейчас живут. Потом дали и им комнату, и нам комнату. Пошли дети, потом внуки.

Деревни Никитино теперь нет. Долго там оставались два жителя - Илья Трансвалёв и Сорокина Евдокия, а почту носила Катя Ильинкова. Моя мама жила в Никитино до 1971-го года. Потом у неё сгорел дом. Она переехала в Издешково.

Глас народа

Война - это самое страшное. Избавь, Бог, от такого. Два внука у меня. Один погиб в Чечне, другой- военный, двадцать лет по горячим точкам. Правнука подержать на руках хочется...

Сейчас время совсем другое - и морально, и материально. Народ сейчас богатый. Пенсионер каждый получает пенсию. Если ведёт он скромный образ жизни - пенсии хватает. Мне пенсии хватает, даже могу и внукам помочь... По дисциплине мне сейчас не нравится. Безобразия много, порядка нет. Раньше, если что натворил - до Катыни довезут и тут же шлёпнут. Может, конечно, я по-сталинскому подкована, но я так считаю. Суд тогда был только справедливый, тогда деньгами было не закупить суд. Продукты были все свои, экологически чистые. Пекли мы раньше пироги - с морковочкой, с картошечкой - прелесть! Сейчас хороших продуктов купить нельзя - они все из-за границы. Сейчас как начнут обследовать человека - зашлакован весь организм!

Я считаю, что раньше было справедливо. Сейчас нет справедливости: у кого денег много, тот и побеждает. У меня муж был инвалид Великой Отечественной войны. Четыре с половиной года лежал парализованный, прикованный к постели. При Ельцине по три месяца не давали пенсию. Это ладно, что я имела возможность подкалымить после работы и копеечку к копеечке сберечь. Накопила я пять тысяч. Это были деньги - тогда 4800 машина стоила. А мне дали только 15 тысяч нынешними деньгами! Хорошо, что сейчас всё выправилось. Мы ведь по золоту ходим, только надо правильно всё по полочкам разложить. Курс у нас правильный. Но не нравится мне, что закрыли всё в Издешкове: и льнозавод, и больницу... Ещё мне не нравится, что берём всё за границей, а поля в колхозах запустили, леса выросли.

---

(записано 01 июля 2014 года)