Воспоминания
Ильиной Надежды Васильевны
(06.11.1927 - 20.10.2017)
О деревне Панасье
Надежда Васильевна Ильина родилась в деревне Панасье в 1927 году в крестьянской семье. Её память не сохранила времён коллективизации, но войну и послевоенный голод она забыть не смогла.
Деревня Панасье
В трёх километрах от Бессоново раньше была деревня Панасье, дворов 27 там было. Я родилась в Панасье. Дом наш стоял на горке. До войны у всех наших домов были соломенные крыши. Их хорошо было поджигать потом немцам – спичку подторнул и горит. Обстановка была простая: стол деревянный, лавки деревянные кругом, кровать деревянная - из досок сделана. Печка была русская. Зимой ставили железную печку.
До войны в Панасье был колхоз «Красный Афанасовец». Председателем был Жигарев Иван Петрович. Мои родители работали в колхозе: и мама, Прохорова Анна Андрияновна, 1903 года рождения, и отец - Прохоров Василий Прохорович 1901 года рождения. Отец мой до войны был бригадиром, счетоводом в колхозе. Он был грамотный мужик, писал очень хорошо, хоть и закончил только два класса. Отец был родом из Панасья. Мать он взял издалека, из деревни Савино (это около Семлёво).
До войны я закончила пять классов. Школа была в Бессоново. Начальная школа до четырёх классов находилась в деревянном здании. А 5-ый, 6-ой и 7-ой классы были в здании бывшей церкви - я ходила в пятый класс в школу, которая была в церкви. До войны было два пятых класса, потому что детей было много.
Война
В Панасье я родилась, и там же нас застала война. Мне уже было 13 лет, шёл 14-й год. Помню, как объявили мобилизацию, как повестки прислали, как собирались провожать, как забрали мужчин. Позабрали почти всех мужчин. У отца была астма, поэтому на войну его поначалу не призвали. И председатель колхоза был «белобилетник». Колхозный скот сразу весь угнали.
Как только объявили, что война, стали все рыть окопы. Выйдем, бывало, вечером и видим зарево на небе со стороны Дорогобужа, стрельбу слышно. Стали думать, что пришла нам гибель. Деревня Панасье находилась на горке, снизу была речка, а дальше ещё одна деревня – Телятково. Однажды видим, что от Телятково с горки идут наши танки по направлению на восток, на Москву. И солдаты шли, и техника. Летали немецкие самолёты (наших самолётов не было) и стреляли по нашим отступающим войскам. Мы во время этих обстрелов хоронились в окопах. Прошли наши войска, и через некоторое время заявились немцы в деревню. Заявились и начали хозяйничать. По дворам ходили, требовали: «Яйки, мамка, давай!». У нас корова была, молоко они требовали, яйца забирали. Потом всё утихомирилось. В Бессоново расположился немецкий штаб, там находилось самое большое их начальство. Немцы из нашей деревни ушли, лишь иногда появлялись - пробегут, проедут мимо.
Многие наши солдаты попали в окружение. Куда им деваться? Они ходили, бродили, просились в дома. Наши женщины приютили этих солдат – вроде муж мой. Но немцы потом забрали их и согнали в лагеря.
Стали немцы свои порядки наводить. Заставили выбрать старосту. Куда ж денешься? Старостой выбрали бывшего председателя колхоза Жигарева (его, как «белобилетника», не призвали на войну). Староста он был хороший. Он был за народ, немцам только вредил.
Началась зима, начались метели, снега пошли. Зима была очень снежная. Из Бессонова дорога вела на большак - старую Смоленскую дорогу. Немецкие машины ездили на большак мимо нашей деревни - три километра было до большака. Снега выпало много, и немцы стали выгонять жителей нашей деревни чистить дорогу – молодёжь, женщин, только стариков не трогали.
Парашютисты
А однажды вышли мы на улицу и видим: над нашим большим полем у деревни кружится самолёт. Кружится он, кружится. Смотрим мы, а понять не можем – то ли наш самолёт, то ли немецкий? И чего он кружится? И вдруг, как начали вылетать из этого самолёта парашютисты! Наш десант это был. Как лягушата! Только – прыг! И раскрывается парашют! Прыг – раскрывается! Всё это было днём, нам было очень хорошо всё видно. Немцев в это время в нашей деревне не было.
Рядом с Панасье было кладбище. На этом кладбище росли вековые ёлки – большущие такие. На этих ёлках сидел немецкий снайпер. В низине протекала речка Костра – с кладбища текла, а к Бессоново была горка. Парашютисты – уж не знаю как, на лыжах или пешком, как пошли «плетёночкой» - один за одним поднимались они на горочку, так снайпер всех их и покосил. Двенадцать человек. Мы их видели потом, так и лежали они на снегу, как шли - подряд. Снайпер их поджидал, сидел на ёлке. Похоронены они в братской могиле в Бессоново.
Погорельцы из Панасья
Заметили немцы, что сбросили парашютистов, и пришли сжигать нашу деревню. Пришли и говорят: «Матки, давайте выносите всё из домов». А как тогда жили? Богатства никакого ни у кого не было. Тряпьё, посуда, да еда. Хлеб в колхозе давали зерном. Зерно у нас было. Корова у нас была. Боже мой, куда ж это всё выносить? Раньше участки были высоким тыном огорожены. Стали мы рыть в снегу под тыном ямки и туда, прямо в снег всё своё имущество закапывать. Закопали. Спасибо уже за то, что дали всё вынести. А куда дальше деваться? Нас у мамки было четверо детей: я – 1927 года рождения, два моих брата 1926 и 1932 годов рождения и самая младшая сестра 1935 года рождения. И у всех так было. Детей раньше в семьях много было. Не меньше трёх-четырёх человек детей в каждом дворе. Мамка вывезла саночки деревянные, кое-что мы на них погрузили – тряпки, жратву. Посадили младшую сестру Нину на эти саночки, обложили её тряпками, а куда ехать? - не знаем. Корову вывели, хотели с собой забрать. Но подошёл немец, вырвал у нас корову и повёл – не дал нам корову забрать. И стали нашу деревню поджигать, вся деревня запылала.
Половина жителей поехали в одну сторону - за большак, искать себе место, где дальше жить. А мы подались по направлению к Артёмову, к Азарову. Приехали мы в Артёмово, переночевали одну ночь, и эту деревню немцы тоже пришли сжигать. Сожгли и Артёмово. Тоже добра нет, вся деревня собралась в одной халупе.
Сидим мы в Артёмове, полная изба народу. И артёмовские, и мы, соседи их приехали. И вдруг, чирк в стенку! Пуля зажигательная! Говорили, что с Лысой Горки доставали немцы, стреляли по нам. Одна пуля – чирк! Другая! Третья! Как мы сидели, так грудом и сунулись все вон из избы, в двери, едва успев свои пожитки прихватить. На огороде все в снег повторкались мордами! Но изба не сгорела. Никого в тот раз не задело, все выбежали, только страху натерпелись.
Армия Белова
Жить негде. Куда деваться? Поехали мы на наших деревянных саночках в деревню Изборово. У моей мамки там была знакомая. Пять семей нас туда отправилось. Подъезжаем мы к этой деревне, а там стоят патрули – наши солдаты там стоят. Спрашивают нас: «Вы куда направляетесь?». Мы объяснили, что мы – погорельцы из Панасья, направляемся в Изборово. А они говорят: «Мы вас не пустим, потому что вы от немцев». Матери наши стали уговаривать солдат, объяснять, что едут они к своей родне, никакие они не шпионы, куда им деваться зимой с детьми? Детей кормить нечем, погибнуть только осталось. Пропустили нас, распределились мы по дворам. А тут армия Белова – полная деревня! На лошадях, с орудием, все замаскированные, все в белом! Как-то прорвались они в тыл врага.
А как ночь пришла, начал немецкий самолёт бомбить эту деревню! И из пулемёта лупил, и бомбы бросал! По армии Белова били. Мы все в окоп (у нашей хозяйки был заготовлен окоп). Деревня уцелела, не сожгли её в тот раз.
Что делать? Солдат полная деревня. Надо и отсюда уходить, толку мало. Убьют нас тут вместе с солдатами. Мы пошли обратно в Артёмово. В Артёмово уцелела баня. Мы заселились в эту баню. За едой ходили в Панасье, выкапывали, что там было припрятано. Перебивались с кулька в рогожку. До прихода немцев скот успели порезать. Мы зарезали поросёнка и от немцев всё схоронили. Сало сложили в ящик, закопали на дворе, где корова стояла. Потом из Артёмова ходили в нашу деревню за продуктами, есть-то надо было. Когда откопали сало, оно дымком припахивало. Подкоптилось, значит, когда дом горел.
Прожили мы там порядошно, до марта. А в Панасье у нас тоже осталась несжеченная баня. Бани раньше стояли в отдалении от домов – у речки. И немцы почему-то её не сожгли. Наши матери пошли в Бессоново к немецкому начальнику: «Пан, что нам делать? Разреши нам вернуться в свою деревню, у нас там зарыт весь наш скарб. Нам есть нечего». Разрешил. Поехали обратно в свою деревню, заселились в свою баню. Переночевали мы, наверное, ночи две или три в ней. Подъезжают немцы на коне, запряженном в телегу. Говорят: «Матки, выходите!». Думаем, убивать теперь нас приехали. Немцы всех маленьких ребятишек посадили на телегу, и поехали – повезли нас в Бессоново. Привезли в Бессоново, остановились, побормотали, побормотали немцы о чём-то. Спрашиваем: «Пан, куда вы нас везёте?». Ответили нам, что в Издешково. Ну, ладно, в Издешково, так в Издешково. Заехали за Бессоново, подъехали к Ермолино. Дорога там поворачивает в Леоньково. Смотрим, поворачиваем в Леоньково. Привезли нас в эту деревню (она не была сжечена, никаких парашютистов-десантников в ней не было, потому что немцы были вокруг). Свалили нас посередь деревни. Свалили и уехали. Распределились мы по дворам. Забрали нас по семьям, всех расселили.
Федя Девятов
В Леоньково одна женщина, Настя Тарасова, прятала парашютиста. Звали его Федя Девятов. У него были отморожены ноги. Настя его лечила и от немцев прятала. Мы ходили его проведывать. Это был совсем молодой парень из Горьковской области. Он выжил и дождался, пока наши пришли.
Возвращение в Панасье
Пожили мы какое-то время в Леонькове (вроде бы даже лето захватили), а потом опять пошли к немцам проситься вернуться в свою деревню. Нам разрешили вернуться. К этому времени стало тихо, спокойно. Фронт был далёко, ни партизан, ни парашютистов больше слышно не было.
Приехали мы в Панасье и стали строить себе разные шалашики на своих пепелищах – кто что, только чтобы тёпленько было. Брёвна на себе таскали. Построили, стали жить. Было тогда лето.
У нас в деревне немцы никого не расстреливали, никого не казнили. А в Бессоново повесили женщину и мужчин. Привезли их из деревни Иваново. Говорили, что они были связаны с партизанами. На перекрёстке дорог сделали виселицу и повесили их. Так они там и висели.
Потом опять наступили холода, наступила вторая зима. Слышим, что-то немцы заволновались, стали бегать, стали свои шундры-мундры собирать. Иногда немцы даже в наших шалашиках останавливались. Стали они уходить, а до нас дошли слухи, что немцев наши настигают. Услышали мы, что немцы молодёжь угоняют в Германию. Мы собрались и пошли в лес (по направлению к Изборово), выкопали там окоп, замаскировали его. Изборово и Панасье лесом разделялись, километров пять между ними было. Сидим мы в окопе – молоденькие девчата и ребята. Сидим в окопе и слышим, что в Изборово кричат «Ура!». Обрадовались мы. Что нам делать? Вылезли из окопа, пошли в деревню. Была весна, 14 марта. Пришли мы в деревню – ручьи по деревне бегут, и наши солдаты в деревне – в валенках по воде шлёпают. Вот так наши пришли. Думаем, слава ж тебе, Господи!
Немцы вымелись быстро, наши шалаши они уже не жгли.
1943 год
Ребят молодых в армию забрали, на фронт. Почти никто из них не вернулся. Из нашей деревни Петя и Сеня Макаровы погибли – Яковлевичи. В Панасье вообще много людей погибло на войне. У моего мужа три брата погибли: Семён Васильевич, Дмитрий Васильевич и Леонид Васильевич Ильины. Забрали и нашего старосту, бывшего председателя колхоза. Отправили его в штрафную роту. Но он не погиб, вернулся с войны.
Отец Прохоров Василий Прохорович
Пока мы в Артёмово сидели, пришли немцы и забрали всех наших мужиков. И артёмовских стариков, и наших – всех начисто. И нашего отца тоже забрали. Собрали их и погнали на станцию в Алфёрово. В конечном итоге они оказались в лагере в городе Борисов в Белоруссии. Отец мой и ещё один мужик (из деревни Шершнево) ушли из этого лагеря. Шли они из Белоруссии пешком деревнями, хоронились от немцев. Пришли обратно, но не к нам, а за большак в сторону Дорогобужа. В этом районе не было немцев, а были партизаны. Там они встретили наших деревенских, которые подались туда после того, как немцы деревню сожгли.
Немцев прогнали, папа вернулся к семье. Тут его, несмотря на астму, забрали в армию. Нужны были люди, потому что много народу побили. Подбирать стали всех: и молодых, и старых, и больных. Взяли его куда-то в обоз. И он дошёл до Берлина! И вернулся домой. Только раненый был. Был у него отбит палец, и ранение позвоночника было. Дожил он до 1969 года. Вот такая судьба выпала на долю моего папы.
Голодное время
Мотались мы туда-сюда во время немецкой оккупации, голодали. А наши пришли, так и вовсе есть нечего стало. Стали козелец есть (семена дикого щавеля), лепёшки из него печь. Если мука была, то добавляли её чуть-чуть, чтобы склеить лепёшку. Изо мха пекли лепёшки. Вот так и жили. Все дети у нашей матери выжили, с голоду не помёрли.
Тиф нас миновал, не было у нас тифа. А вот там, за большаком, куда двинулась другая половина деревни, когда нас сожгли, тиф был. Многие помёрли от него.
За хлебом в Белоруссию и Литву
Году в 1946-м, в 47-м был голод, хлеба не было, есть было нечего. Поэтому собирались мы несколько человек – три-четыре девки, и ехали в Белоруссию на заработки. Ехали мы "зайцами", на товарняках. Да пассажирские поезда дюже и не ходили после войны. Поезд остановится, мы залезем на платформу, да и поехали. Проехали Оршу, Витебск, Борисов, Минск, до Бреста доехали на открытых платформах. От паровозного дыма чёрные все были. Три месяца мы прожили в Белоруссии, заработали хлеба. Нас кормили хозяева за то, что мы работали. Жили мы там же, где работали. Деревни там были по двести домов! Улицы такие прямые, а с двух сторон дома. Как-то у них там всё было, и скот был, не уничтожили там всё немцы, как у нас. И ещё там были хутора. Деревня большая, а вокруг хутора. Когда собрались уезжать, был январь месяц. Заработала я пуда три или четыре ржи, хозяйка дала с собой на дорогу сала, до станции довезли нас на телеге. Холодно было, а ехать предстояло на открытой платформе. Приедем на какую-нибудь станцию, спрашиваем – куда дальше пойдёт этот состав? Нам отвечают, что туда-то, а нам - в другую сторону. Тогда мы сгружаемся на землю, на платформу и ждём другого попутного товарняка. Вот так и ехали. Девять суток ехали из Белоруссии. У меня сапоги были женские хромовые. А мороз же! Хозяйка сшила мне утеплители такие, которые на сапоги надевались, но я всё равно пальцы ног отморозила.
И в Литве я была, тоже на заработки ездила. Это уже, когда папа пришёл с войны. У нас сохранились кое-какие тряпки – юбки, кофты. Мы с папой поехали в Литву менять эти тряпки на хлеб. Взяли с собой младшую сестру Нину. Думали, хоть прокормится там чуть-чуть. Но литовцы люди недоброжелательные. Мы долго там не пробыли, быстро вернулись. На хуторах в Литве собаки привязаны на цепи вокруг дома. Ни к одному дому подойти нельзя. Белоруссия – совсем другое дело. Ехали в Литву на открытой платформе, полил дождь, мы вымокли все до нитки. Не заболели, Бог нас берёг. Не доезжая одну остановку до Каунаса, мы слезли с поезда и пошли по дворам клянчить хлеба, просить обменять его на наши тряпки. Так делали многие из наших деревень. Надо было как-то выживать.
Послевоенное восстановление жизни
После войны в нашей деревне было много переселенцев из других деревень, которые находились ближе к Дорогобужу: Лагазино, Леоньково, Иваново, Пустая Пятница, Барсуки, Васино. Переселяла их уже советская власть. По какой причине – не знаю. Потом они вернулись в свои деревни, когда им разрешили вернуться в свои дома.
Деревню восстанавливали кто как, кто как мог. Никто не помогал. Никакой помощи от государства мы не видали, не до нас ему было. Немца прогнали в 1943 (они тут две зимы простояли), а война ещё до 1945 продолжалась. Когда война закончилась, пригнали скот, коров, быков. Пригнали откуда-то лошадей-монголов – небольшого такого росточка они были. Скородили мы на коровах, пахали на быках. И на себе пахали, таскали плуг. Зерно таскали на себе по пуду из Издешкова – 15 километров! Мы уже подросли (мне семнадцать лет к концу войны было). Бывало, закинешь пудовый мешок семян через плечо – и идёшь. В деревне остались одни женщины, мужиков было мало, почти никто не вернулся. В Панасье из двадцати семи дворов двенадцать мужиков не пришли с войны.
Бессоново немцы не сожгли. Уцелела и деревня Азарово. Из наших деревень сожгли Телятково, Комово и Артёмово, да нашу деревню Панасье. В Бессонове сохранились барские постройки. Три барских строения – деревянные и кирпичные, были на горке перед озером вдоль речки, сразу за парком, недоезжая моста. Постройки эти были с большими погребами. Была в Бессоново мельница, была больница. Больница находилась в кирпичном здании, тоже оставшемся от барина. Ферму в Бессоново построили уже при нас, мой брат Николай Васильевич был прорабом на её строительстве.
Некоторое время райисполком находился в Бессоново. Потом нас отправили в Какушкино выпиливать лес и возить его на лошадях в Издешково. Там строили здание райисполкома.
Работали мы и на аэродроме в Лукино. Строили земельное заграждение – туннель такой, в который самолёты садились. Немцев прогнали, но они всё равно продолжали прилетать и бомбить нашу территорию. Нас там не кормили, ели только то, что с собой взяли из дома.
Последние годы Панасья
Замуж я вышла в 1949 году. К этому времени жизнь стала налаживаться. До войны на вечеринки ходили в Телятково. В Телятково было много молодёжи. Там только девок было тридцать человек! Панасье просуществовало до 1969 года. После войны все стремились уехать из деревни, голодовать никто не хотел. Денег в колхозе не платили ни до войны, ни после. Только трудодни писали и давали хлеб по трудодням. Давали рожь и пшеницу, а муку мололи и хлеб пекли сами. Работа была очень тяжёлая, всё делали на себе, техники не было. Поэтому все и поразъехались. Осталось к концу 60-х годов в Панасье только две семьи, и мы переехали в Бессоново. В Бессоново я работала дояркой тринадцать лет. В начале 70-х годов закрыли восьмилетнюю школу в Бессоново, потому что и там учеников не стало. Оставшихся учеников стали возить на автобусе в Алферово.
Вот сколько пережили. Помилуй Бог от такого.
(записано 13 августа 2010 года)