Воспоминания
Бурцевой Марии Алексеевны
(1926 г.р.)

О деревне Малое Алферово и посёлке Издешково

Бурцева Мария Алексеевна родилась 19 января 1926 года в деревне Малое Алферово. Во время войны была угнана вместе с другими жителями деревни немцами в плен.

Сейчас Мария Алексеевна живёт в посёлке Издешково. Всю жизнь работала на Издешковской МТС. Говорит, что «за свою работу сменила 19 директоров!». Когда по работе ей доводилось ездить в Смоленск по трассе Москва-Минск мимо деревни Каменка у реки Хмость, всегда вспоминала сентябрь 1943 г.. В этом месте в овраге она пряталась вместе с другими пленниками, спасаясь от немецкого рабства, в то время как над головой свистели снаряды. На глаза Марии Алексеевны до сих пор наворачиваются слёзы при вспоминании о стареньком дедушке, принёсшем добрую весть о приближении советских войск: «Становитесь на коленки и молитесь Богу. Наши это!».

Деревня Малое Алфёрово

Мама моя умерла рано – в 1936-м году. Я осталась без мамы, когда мне было 10 лет. Когда мама умерла, её отнесли в Сережанскую церковь. Там она пробыла ночь, а потом на кладбище рядом с церковью её и похоронили. Это я помню.

Помимо меня было ещё четверо детей. Я была самая старшая. Так мы жили с отцом - Михайловым Алексеем Михайловичем, два года. Потом отец женился. Папа всё время работал председателем нашего колхоза «Серп и Молот».

В Малом Алфёрове было 36 домов до войны. Среди этих домов было 6 кирпичных. Школы были в Третьяково и в Голочёлово. До четвёртого класса мы учились в Третьяково. Первой моей учительницей была Пелагея Николаевна Попова. В Голочёлове была десятилетка. Располагалась она в деревянном одноэтажном здании. Деревня Голочёлово была не очень большая, но домов 20 было. Директором школы бы Андрей Семёнович Селедцов. Николай Дмитриевич Соловьёв преподавал математику. Я хорошо училась. Поэтому, когда собирали родительское собрание, я должна была стоять перед всем народом и держать знамя. А жили мы бедновато. Ничего у нас не было. У меня были разбитые ботиночки. Мне было стыдно – я прятала ноги, чтобы ботинки никто не увидел.

В колхозе денег за работу не платили. Только «палочки» – трудодни, ставили. На трудодни давали в основном отходы, «костерь». Когда был очень урожайный год, то и от колхоза что-то получали. Наш колхоз картошки сажал много. Картошку развозили по дворам – мешками ставили у домов – забирай, если хочешь.

Но в основном колхозники обеспечивали себя, кто как сможет. Каждый сажал своё: огород, картошку... на это жили. До войны у нас была корова, поросят держали, овец. Телёнка отец резал и даже в Москву отвозил продавать мясо. Поросят возили продавать в Издешково на рынок. Так добывали деньги.

Перед войной ездили за хлебом в Вязьму. Бывало, соберёмся несколько человек из деревни – едем в Вязьму на ночь, занимать очередь за хлебом. Один раз даже ночевали у цыган – они пустили нас в свой большой коридор переночевать. А утром рано шли занимать очередь за хлебом.

Трасса Москва-Минск

Немного могу рассказать, как строили трассу Москва-Минск. Строили её заключенные. Лагерь заключенных находился рядом с трассой, недалеко от нашей деревни. Эти заключенные ходили по нашей деревне и продавали своё имущество – то штаны, то рубаху... Заключенных было много. Всё строили на тачках. Никаких машин у них не было, всё тачками возили. Очень много было нерусских заключенных.

Помню, что мать наша уже умерла. Мы жили уже с отцом, но отец еще не женился. Дело было вечером. Отец ушёл к своему брату. А трое детей – два брата и я, остались дома. Горела лампа, сидели мы за столом. Я делала уроки. Раньше окошки не занавешивали занавесками. И вдруг видим сквозь стекло, что какой-то нерусский подходит и стучит в окно! Мы как глянули, какой он страшный! Чёрный! Мурластый! Мы как закричали все трое! И под стол!!!

Война

Когда началась война, был сенокос. Мы гребли сено, когда узнали эту новость. Бросили мы грести и побежали в деревню. Все мужчины поехали в Издешково.

Война – отец ушёл на войну. Мы остались с мачехой – Евдокией Дмитриевной. Отец уже был в годах, поэтому его сначала взяли в обоз. Потом с обоза он как-то попал на передовую. Немцы пришли на нашу территорию быстро, поэтому мы никакой весточки от отца не получали.

В сентябре 1941 году я начала ходить в 8-ой класс Голочёловской школы. Поучились мы с месяц. Начали летать немецкие самолёты и бомбить. Школу распустили.

В немецкой оккупации

Председателем колхоза был тогда Стёпа Климов (его немцы потом расстреляли вместе с сыном). Когда стало известно, что немцы близко, а наши войска отступают, он открыл колхозную кладовку и сказал: «Идите, разбирайте зерно, кто сколько сможет». Нагребли мы мешки зерна, потом в сенцах выкопали ямки, в ямки засунули сундуки, в них - зерно. Так сохранили, потом сушили зерно и мололи. Но и голод был, траву всякую ели.

Когда слух дошёл, что немцы совсем близко, мы всё бросили в нашем доме и с мачехой ушли в землянку. В этой землянке сбилась вся деревня, когда немцы заявились. В домах оставались раненые солдаты. Раненых навозили и распределили по домам наши военные, когда немцы наступали. У нас в доме были раненые. Один солдат был с раздробленным тазом – он не мог двигаться.

Была у нас в доме печечка небольшая. Летом с неё снимали трубу, и в ней жили кролики. Приходим мы утром из землянки в наш дом, солдатика в доме нет – то ли немцы его забрали, то ли сам как-то выбрался – не знаю. Полная хата дыму! Рамы выставлены! Натасканы солома, сено - на полу настлано! Наверное, немцы отдыхали, хозяйничали по-своему. Пытались печечку затопить, не разобравшись, что трубы нет. Очень много наших солдат захватили в плен. В тот раз немцы только переночевали и пошли дальше. Потом у нас постоянно жили австрийцы. Это была ремонтная часть. Они иногда говорили: «Матка! Гитлер – шайзе! Солдат не хочет воевать». Они не хотели воевать. Да и их сколько положили! Много их наклали на кладбище рядом с деревней...

Десантников-парашютистов в нашей деревне не было. Но было очень много убитых немцев в феврале 1942 года. У одной бабушки была новая хата построена, а рядом старая хата стояла пустая. Немцы привозили своих убитых и грузили их в эту хату. Потом хоронили их прямо рядом с деревней. Своих убитых немцы хоронили сами.

В это же время, зимой 1942 года, у нас в деревне расстреляли председателя колхоза Степана Климова с сыном и Тяпочкина Павла. Свои, наверное, на них немцам донесли. Отвезли их за деревню и там расстреляли. Была метель. Снежком их заметелило. До весны они там лежали, только весной их нашли и похоронили.

Некоторые деревенские знакомились с немцами, чтобы те им справки давали, какое имущество они у них забрали. Якобы кресла, диваны и т.п. И, когда война закончилась, они пытались от немцев по этим справкам получить компенсацию. Вроде того, что немцы за это «добро» должны были заплатить. Но ничего им не дали.

Помню, что во время оккупации мимо деревни ехал обоз. Не помню, кто точно были - то ли болгары, то ли чехи. Немец их тоже завоевал и заставил воевать за себя. Остановились они ночевать в нашей деревне. Отпрягли лошадей и пришли к нам ночевать. Один из них посмотрел на нас – видит: детей много, а жрать нечего. Ушёл куда-то и принёс нам два мешка овса. Овёс у них был предназначен для коней. Мы, бывало, печку стопим, чугун воды вскипятим, овёс – в чугун. Овёс там распарится. Потом высушим этот овёс и в ступке потолкём. Шелуха отпадает, остаются крупки – из них варили кашицу. Долго мы эти два мешка ели...

В немецком плену

Когда в феврале 1943 года стали немцы отступать, то нас стали выгонять из деревни. Из деревни нас выгоняли не немцы, а полицаи. Полицейских ребят в нашей деревне не было. Полицейские были в Третьякове и в Енино. Дали задание старосте, сколько человек отобрать. 25 февраля к нам пришли полицаи. Приказали привезти нас в Третьяково. В Третьякове собирали всех: и сережанских, и енинских, и алфёровских. Мачеха моя запрягла лошадь и повезла нас в Третьяково.

Приезжаем мы в Третьяково. Было очень холодно. Высадились около дома, но в хату нас не пускают. Сидят полицаи в хате, патефон у них наигрывает, выпивают, гуляют. А жена полицая – Танька, была из нашей деревни. Кто-то зашёл, попросился около порожка погреться. Она не пустила, сказала, что ребята заругаются. Мы стоим около этого дома, мёрзнем. Мачеха тогда и говорит: «Пускай они тут играют, а вы садитесь на сани, да и поехали обратно». Только мы переехали Третьяковский мостик, как выскочили полицаи из избы, да давай по нам стрелять! Подняли они стрельбу такую, что нам пришлось ворачиваться. Застрелят же...

Из нашей деревни выгнали 8 человек. Нам было по пятнадцать-шестнадцать лет. Погнали полицаи нас в Богдановщину. В Богдановщине погрузили в большую машину и повезли под Ярцево. От Богдановщины нас везли уже немцы. Догнали нас до Ярцева.

Под Ярцевом есть деревня Маньчино. Там был лагерь, обнесенный колючей проволокой. Там нас немцы гоняли на работу – в лес. В плену у немцев мы были до 25 сентября 1943 года. Мальчишки должны были пилить лес, носить брёвна. Девочки должны были таскать ветки. Кормили нас баландой, иногда с кониной. Может, убило какого коня, может, машиной сбило... Во время войны коней убитых много валялось на полях. Если какой конь где валялся, его бегом бежали разбирать, чтобы мясо поскорее схватить.

Когда немцы стали отступать, нас расформировали, распустили. Иди, кто куда хочет. Мы ушли в кусты. Там был небольшой овражек. Человек шесть нас там было: пять девчонок и один парень. Сидим. Вроде всё тихо. И вдруг видим: едут на лошадях немцы с плётками. Заметили они нас в этом овраге. Думаем, что всё - капут нам сейчас будет! Выгнали они нас из оврага. Правда, бить они нас не стали, но погнали по трассе дальше. Перегнали нас через ярцевский большой мост через реку и присоединили к беженцам. Беженцы ехали: кто на коровах, кто на лошадях, кто пешком, кто на саночках детей вёз. Это народ гнали немцы в Германию в рабство.

Остановили нас на обед. Там речушка Хмость была и деревня Каменка рядом. Разливали какую-то баланду. Мы договорились, что не пойдём брать баланду. Пока патрули наши куда-то отошли, мы ползком и в кусты! Спрятались. В кустах мы сидели до тех пор, пока немцы опять не погнали колонну пленных дальше. Потом всё затихло. Мы перебрались в лесок. Пошёл дождь. Утром рано мы вышли на дорожку и увидели людей в овраге. Это несколько семей из деревни Каменка сидели в овраге. Мы присоединились к этим семьям. Они нас приняли, накормили. Мы были все завшивленные: сидели и обирались, как те куры! Одна бабушка из деревни и говорит: «Доченьки, у вас, наверное, головки сербят! Идите-ка сюда, я вас почешу». И вот она стала нас отводить по одной от нашего оврага и вычёсывать вшей. Вы и представить себе не можете, как сыпались с нас эти вши! Она чесала, а мы видели, как вши с нас так и сыпались!

«Становитесь на коленки и молитесь Богу. Наши это!»

Так мы пересидели день, наступает ночь. Начинается бой. Немцы бьют, снаряды летят, танки по трассе тарахтят! А мы сидели – до трассы Москва-Минск не больше пятидесяти метров было от нашего оврага. Наши бьют в немцев – все снаряды летят через нас. Мы как-то оказались в нейтральной полосе. Только через нас жих-жих-жих-бах! Жих! Бах! Жих! Бах!

Всего три дня мы просидели в этом овраге. Подходит утро. Сидим, смотрим: из дали, из кустиков выезжают на лошади люди. Лошадка беленькая, небольшая, задрыпаненькая. Два человека вместе с ней - везут они пушку на этой лошадке. Это были уже наши солдаты. Но все боятся, что это немцы, что побьют они нас. Все думают, как узнать: кто это? Наши или немцы? Дедушка с нами был один старенький. Он говорит: «Сидите здесь, я пойду сейчас всё разузнаю». Пошёл он. Все насторожились. Идёт он, идёт, а мы за ним наблюдаем, ждём... боимся: сейчас застрелят этого деда, сейчас застрелят... Нет. Смотрим: остановился дед рядом с ребятами, разговаривает. Мы думаем: «Наверное, наши». Дед вернулся к нам и говорит: «Становитесь на коленки и молитесь Богу. Наши это!». Вот так нас освободили.

Когда я ездила по работе в Смоленск уже после войны, я всегда видела это место – видно с трассы Москва-Минск тот овражек, в котором мы сидели.

Возвращение домой

Мы были рады и довольны. До вечера мы досидели в нашем овраге. Немцы ушли дальше. Затихло всё. Всю ночь горела деревня Каменка. Это немцы её подожгли: деревня горела-полыхала – только трескатень стоял! Страшно было... Немцы, когда отступали, всё жгли, все деревни. Только два домика почему-то не сгорели. Это был сентябрь месяц. Картошка к тому времени уже поспела. Мы нашли чугунки, затопили печку, накопали картошки. Начистили, наварили картошки. Наелись. Переночевали мы в этом домике. Тут пришли наши солдаты. Они стали переправлять нас на другой берег реки Хмость.

Немцы, отступая, взорвали мост через речушку Хмость. Солдаты сделали переправу – брёвен наклали. Нас перевели через речку. Переправили через речку и довезли до ближайшей комендатуры. Стали нас допрашивать. Мы всё рассказали, как было. Нас опять посадили на машины и дальше повезли. Так довезли до Сафонова. Там опять в комендатуру, опять опрос: как попали в плен, кто такие и откуда. А потом начальник велел своему подчиненному посадить нас на товарняк, который как раз в это время отправлялся от Сафонова в сторону Алфёрова. Так мы добрались в товарном вагоне до Алфёрова. Пришли домой, а там ничего нет! Ни одного дома не было в деревнях: ни в большом Алфёрове, ни в Куракино – одни земляночки только были. И в Малом Алфёрове земляночки были...

Малое Алфёрово немцы сожгли. Остались только стены от кирпичных домов – крыш не было. Дело тогда шло к весне – сожгли в марте. Жили потом вот так: к оставшимся кирпичным стенам приделывали шалаши – из кустов и из всего, что найти удавалось.

У нас сохранилась корова. Мы эту корову всё время от немцев хоронили: хлев был большой с перегородкой – корову закладывали сеном, она за ним стояла. Таким образом нам удалось её сохранить до марта месяца 1943 года. Когда немцы всё сожгли, корову уже девать было некуда. Тогда эту корову всей деревней зарезали и всей деревней потом её съели. А, когда папа пришёл с войны, нам дали другую корову. Тогда пригнали немецких коров – целое стадо. Немецкая корова у нас перезимовала, но не телилась, потом заболела. Мы её сдали в заготскот.

Отец Михайлов Алексей Михайлович

Папа всё время работал председателем нашего колхоза «Серп и Молот». Он вернулся домой с войны, пришёл в 45-м году. Кода он вернулся с войны, его сразу опять поставили председателем колхоза. Но он был контуженый. Пожил немного и умер.

Папе довелось воевать в Волгограде. Говорил, что так там бились с немцами сильно! Рассказывал, что бывало, за каждое здание бились – на одном этаже немцы, а на другом этаже наши. Посылают солдат на задание – никто не возвращается. Или один человек остаётся, или двое – остальные все убиты. И как-то он уцелел там... жив остался... Правда, контуженый вернулся.

Колхоз «Серп и Молот» в Малом Алфёрове после немецкой оккупации

Я сразу начала работать в колхозе, когда вернулась из плена. Мне пришлось работать в колхозе 43-й, 44-й и 45-й годы. В Алфёрове организовали МТС. Нас посылали в Алфёрово за горючим, назначали на работу на поля, закапывать траншеи и окопы.

Плуг таскали на себе. Четыре человека тянули, а один сзади плугом управлял. Так мы на себе пахали. Потом сеяли. Зерно брали в Издешкове в заготзерне, куда ходили пешком. Так и несли по пуду десять километров от Издешкова до Малого Алфёрова. Принесёшь – сдаешь в кладовую.

«Я за свою работу сменила 19 директоров!»

В апреле 1946 года я перешла работать в Издешковскую МТС.

У нас был налоговый агент Терентьев Василий Терентьевич. В нашей деревне он был в зятьях. Василий Терентьевич часто заходил к моему папе покурить. Я закончила восемь классов с отличием. Терентьев всё советовал папе отправить меня работать куда-нибудь в организацию, чтобы я не сидела в колхозе. Он знал, что в Издешковской МТС освобождалась должность секретаря. Там секретарём работала женщина, в прошлом партизанка. Её должны были перевести в райсобес. Терентьев всё разузнал и договорился с директором МТС Капыловым Ильёй Ивановичем. А документов у меня не было никаких. В колхозе нам не давали паспорта. Директор взял меня без документов на работу. Мне дали временное удостоверение на год. Потом мне дали справку, что я работаю в МТС – и я получила паспорт.

Я всю свою жизнь проработала в Издешковской МТС – до 1982 года. Я прошла все должности: секретаря, кассира, экономиста, финансиста, заместителя главного бухгалтера и главного бухгалтера. Я за свою работу сменила 19 директоров!

Муж Бурцев Сергей Иванович работал трактористом, кроме того, имел профессию столяра. Муж мой тоже был в плену в Германии. Он был 24-го года рождения. Сначала он был в лагере, а потом попал к хозяину. У хозяина было много скота. Пленные ухаживали за этим скотом. Всего их было 5 человек: два парня и три девочки, две из которых были украинки. Освобождали его из плена американцы. Когда закончилась война, его сразу призвали в армию. Он служил в Бобруйске.

«При Брежневе было хорошо...»

В колхозе жить было нехорошо. Немножко жизнь наладилась при Брежневе. Тогда и в магазинах всё появилось, и одежды стало полно, и в кредит давали - под 2-3 %. Бывало, оформишь кредит, справки соберёшь, какие надо, принесёшь в контору – из зарплаты удерживают, перечисляют в сельпо. Тогда было хорошо. У меня всё куплено в кредит. Потом стало плохо, молодёжь стала уезжать, старики стали стареть... А после перестройки – тут и говорить нечего, как плохо стало. Последнее время так и совсем плохо.

Вот так протекала моя жизнь.

(записано 01 июля 2013 года)